Тем летом благодатно было не только растительному царству, но и всей живности, в том числе и лягушкам. Ведь что им нужно? Тепло и сырость. Расплодилось их тогда видимо-невидимо. Именно в этот пик «лягушинства» я и перестала их бояться. Вот как это произошло. Я встретила очень красивую лягушку. Лягушечку! Да, да, да! Красивую! Она сидела прямо на дорожке, ведущей к дому, неподалёку от кадушки с водой. Старая деревянная кадушка, крутые бока которой были скреплены проржавевшими обручами, стояла у дома, под стоком жёлоба, так давно, сколько я себя помню. Кадушка была как бы реликвией нашего дома, потому что её сделал мой дед. Её берегли, не давая рассыхаться. Сейчас она была переполнена мягкой дождевой водой, избыток которой выплеснулся во впадинку рядом с бочкой. Стояла эта дубовая древность на трёх гладких камнях-валунах, и вот там-то, под кадушкой, и обустроила себе нехитрое жильё лягушка.
В тот день она села у меня на пути и отважно не давала мне пройти. Перешагнуть через неё было выше моих сил. От нечего делать я стала разглядывать её и вдруг поняла, что она очень красивая и трогательная, молодая, стройная, не расползлась, как многие её сородичи. Кожа лягушки, светло-коричневого оттенка, отливала атласом и блестела, как будто её выкупали в глицерине. Головка узенькая, с большими миндалевидными глазами. Словом – очаровашечка! Лягушка демонстрировала свою красоту смело и уверенно. Не удержавшись, я заговорила с ней.
– Какая же ты красавица! Ты случайно не царевна-лягушка, которая по будням не надевает корону? Хоть ты и красива, я тебя всё равно немножечко боюсь. Может, разрешишь мне пройти домой?
Словно поняв мой монолог, лягушка сделала несколько грациозных прыжков в сторону кадки. Путь был свободен. На следующий день я совсем забыла про случай на тропинке, пока вдруг опять не увидела свою новую знакомую на том же месте. Я даже обрадовалась.
– Привет, царевна! – поздоровалась я. – Не меня ли ты ждёшь? А может, ты просто греешься на дорожке? Пройти можно?
И вновь лягушка уступила мне дорогу, упрыгав прямо под бочку. Наклонившись, я разглядела блеск её глаз. Наши встречи случались почти каждый вечер. Иногда, не застав её на дорожке, я тихонько стучала каблуком о кадушку, вызывая свою подружку. Мне всё больше нравилась игра в царевну-лягушку. Ее Величество никогда не отказывала мне в аудиенции. Я уже так к ней привыкла, что садилась на корточки напротив и нахваливала её, как настоящий придворный. Мне кажется, что моя «царевна» воспринимала это как должное. Я даже стала делать ей подарки – кусочки хлеба, печенья, клубнику. Всё это бесследно исчезало, может, склёвывали птицы, но я продолжала оставлять угощения. Взять её в руки я так и не решилась, хотя страха уже не было. Я как-то чувствовала, что ей эта фамильярность может не понравиться.
Прошёл месяц. Я уже так привыкла к этим встречам, что заранее к ним готовилась, но вдруг лягушка пропала. Перестала меня встречать, вообще исчезла. Тщетно я искала её: облазила когда-то устрашающие меня огуречные грядки, все отдалённые уголки сада, заросшие непроходимым бурьяном. Мне кажется, что я узнала бы её среди сотни её сородичей, но её просто не было. Постепенно я стала забывать о ней, вернее, смирилась с её исчезновением, только кадушка напоминала о нашей забавной дружбе.
И всё-таки история на этом не кончилась. Моя царевна-лягушка опять неожиданно появилась на том же месте, и не одна. Рядом сидел лягушонок, точная копия мамы в миниатюре: такой же изящный и глянцевый. Поток моих восторженных слов лился, видимо, очень долго, и нетерпеливый лягушонок, недослушав, упрыгал под кадушку. Любящая мамочка поспешила за ним. Я её поняла. Что на свете может быть дороже родного дитя! Ещё несколько раз лягушиная семейка встречала меня, а потом они исчезли навсегда. Быть может, упрыгали зимовать в ближайший лес, а может, нашли себе более уютное и надёжное пристанище, ведь зима была не за горами.
Я благодарна этой былой дружбе за то, что сейчас уже не боюсь лягушек, даже не очень симпатичных на вид жаб. Как-то невольно приходят на ум слова: «Красота – это страшная сила». Действительно, ведь только красота и доверчивость лягушки разрушила мой многолетний глупый страх.
После того случая я стала смотреть на мир другими глазами. Дружба с лягушкой обогатила меня, помогла понять главную задачу цивилизованного человека – созидай и не навреди. Живи в гармонии с окружающим миром, по мере сил улучшая его, помогая более слабым, а также братьям нашим меньшим. Может, это и наивно, но я верю, что высшая философия жизни – ДОБРОТА. Спасибо тебе, «царевна-лягушка», и до ВСТРЕЧИ.
Ирина ЩербинаЛиповый ангел
Щербина Ирина Владимировна – член Союза писателей России и Академии российской литературы. Автор книг: «Бинокль», «Счастливых дней поток не иссякает», «Из глубины незримых тайников», «Весенних фресок многоцветье». Победитель различных литературных конкурсов. Награждена медалями: «А. С. Грибоедов. 1795-1829», «М. Ю. Лермонтов. 1814–1841», «Звёздная строфа», орденом «Золотая осень» им. С. А. Есенина. Обладатель литературно-общественной премии «Лучшая книга года» и Золотого диплома VI Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь». Удостоена звания «Заслуженный писатель».
От редакции: Пока номер готовился к выходу, пришла трагическая новость: Ирина Щербина скоропостижно скончалась. Мы глубоко соболезнуем её родным и друзьям. Она была очень светлым, добрым и талантливым человеком. Рассказ, который Ирина Владимировна сама выбрала для этого номера, достойная эпитафия автору, внушающая надежду. Царствие ей небесное! Христос Воскресе!
Ангел жил в левом приделе церкви Петра и Павла. Он был умело вырезан из липы и венчал витиеватое деревянное обрамление иконы Казанской Божией Матери, которая испокон веков считается первой заступницей и помощницей во всех делах. Волосы круглолицего ангела завивались пышными кудрями, на сложенных крыльях виднелись гладкие пёрышки, пухлые губы застыли в улыбке, а глаза казались немного усталыми, осоловелыми. Ангел пребывал в спокойном созерцании. Покрытый толстым слоем золотой краски, он вместе с прочей утварью служил для украшения храма.
У иконы Богоматери всегда толпился народ, всё больше женщины, пришедшие помолиться о своих близких. Они ставили свечи, опускались на колени и шептали имена мужей, сыновей, отцов. Потом заглядывали в бездонные очи Пресвятой Богородицы, робко прикладывались к Её руке и снова что-то шептали. Ангел любил и жалел прихожанок. Многих из них он хорошо помнил.
Однажды к иконе подошла тоненькая девушка, совсем ещё девчушка, хрупкая, как вербовая веточка. Глаза её покраснели, и без того узкое лицо осунулось.
«Всю ночь проплакала», – решил ангел.
Стоя на коленях, девушка твердила слова заученных молитв и безотрывно глядела на Богородицу. Уже и служба закончилась, а она всё молилась.
– Сохрани раба Божьего Алексея, – шептала она. – Защити его от врагов, от недугов, от гибели. Пресвятая Богородица, сохрани раба Божьего Алексея…
В то время шла Первая мировая война. Тут уж и без слов всё стало понятно. Жениха на фронт забрали, вот и пришла, горемычная, душу отвести. Ангел девушке посочувствовал: растерянная она вся какая-то, исстрадавшаяся.
«Помочь бы ей. Да чем же я помочь смогу? – подумал он. – Я просто деревянный истукан, для красоты поставленный. Может быть, Божия Матушка помилует несчастную, за её суженого заступится».
Ангел задремал. Он спал. Иногда просыпался на миг и снова засыпал. Издали доносились тихие дрожащие голоса, просьбы, горькие вздохи. Потом услышал он, как грузный дьякон, читая поминальные записки, басил:
– Упокой душу раба Божьего Михаила, Сергия, Иоанна, Алексия…
«Не уберегла Богородица Алексея, – подумал ангел. – Не заступилась».
Он точно знал, что это именно тот Алексей, за которого просила худенькая девушка. Ангел вообще многое знал. Только изменить ничего не мог.
Во время Великой Отечественной бабы и вовсе покой потеряли, украдкой потянулись в церковь. Таясь и озираясь, шли они к иконе Божией Матери и молились, молились…
Ещё одна девушка запомнилась, востроглазая. Платьице простенькое, рукавчик фонариком. Вроде бы ничего особенного нет, а взгляд такой: посмотрит – испепелит! И ведь комсомолка, а в церковь прийти не испугалась. Видно, уж и идти ей больше некуда было, просить не у кого. Она и молитв никаких не знала, а только твердила:
– Пресвятая Богородица, защити раба Божьего Николая, сохрани его от вражеской пули. Спаси и помилуй.
А дьякон, он уж, конечно, был не прежний, а новый, высокий и статный, всё читал поминальные записки:
– Упокой душу раба Божьего Серафима, Бориса, Павла, Олега…
Ангел вздрагивал от этих нехитрых слов. Сразу ему представлялись лица женщин, что ещё вчера вот здесь перед ним стояли. Такие разные они были: молодые и старые, красивые и не очень. И ведь все чуда ждали, верили, что пусть хоть всю землю огонь сожжёт, а Богородица возьмёт да и сохранит их, любимых, ненаглядных, единственных. Представлял ангел, как читают эти женщины сухие слова похоронок, как замирают под непосильной тяжестью безмерного горя. Самому плакать хотелось, но ничего не поделаешь. Война есть война. Кому-то и погибать надо. Только всё-таки казалось, что и он, ангел, виноват во всём этом: не сберёг, не заступился.
«А как я сберегу-то? – оправдывался он. – Кто я такой, чтобы сберечь? Никому помочь не могу».
Годы шли, но ничего не менялось. Ангел по-прежнему возвышался на своём месте, всё так же слушал просьбы и даже порядком устал от них. Он уже и на прихожанок почти не смотрел. Краска на нём потускнела, местами облупилась. Сердце очерствело, стало совсем деревянным, липовым.
В церкви царил полумрак, от зыбкого мерцания свечей было дремотно. Ангел спал. Иногда только богобоязненная Марфа, старушка, прислуживающая в церкви, прикасалась к нему влажной тряпкой, снимала пыль.