– Ах, миленький ты мой, – приговаривала она, поднимаясь на табурет. С пола до резных крыльев было не дотянуться.
Проснулся ангел весной.
– Вот сюда иди, сердешная, сюда. – Марфуша подвела к иконе русую девушку в ситцевом платочке. – Казанская Божия Матушка в этом деле скорая заступница. Да не плачь. Куда направляют-то его? В «горячую точку». Нуда, да. Ох уж эти «горячие точки». Когда же они закончатся! Да ты помолись, легче станет.
И девушка начала молиться:
– Сохрани и помилуй раба Божьего Александра, сохрани и помилуй!
Голос у просительницы был тихий, трепетный, как ручеёк весенний:
– Сохрани и помилуй! – девушка крестилась и снова повторяла: – Сохрани и помилуй!
Ангел посмотрел вниз и встретился с её взглядом. Свечи были поставлены, молитвы прочитаны, а девушка не уходила. Она смотрела только на него, на ангела, и всё просила, всё уговаривала:
– Ну спаси его, пожалуйста, сделай хоть что-нибудь!
«Да что же такое творится! – ужаснулся ангел. – Столетия пролетают, а женщины всё идут и идут в церковь. Уж их судьба и гнёт, и ломает, а они всё тянутся вереницей, всё просят и просят за любимых! Неужели не вымолили они жизнь для своих Иванов, Андреев и Владимиров? Почему не слышит их Господь? Хоть бы уж помог им кто-нибудь, донёс бы их просьбы до Бога. А я? Я ведь ангел. Пусть не настоящий, пусть липовый, но ангел ведь!»
Стыдно стало за себя, горестно. Сколько же можно спать! Ангел расправил слежавшиеся крылья. Старая краска посыпалась с резных перьев. Ангел встрепенулся, распрямился и взмыл под самый купол храма. Деревянная оболочка с глухим стуком ударилась о каменный пол.
– Родненький мой, – причитала Марфа. – Да что же случилось? Клей, что ли, рассохся? Сколько лет держался, и ничего, а тут вот те на!
Но ангел уже летел в небо. Он парил над улицей, устремляясь всё выше и выше. Только он мог долететь до Бога, донести до Него сокровенные женские просьбы. Он мчался в высь, и высь эта была бесконечна, необъятна и всепоглощающа. А с клиросов уже неслось:
Христос воскресе из мёртвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех
Живот даровав.
Пасха. Наступила Пасха. Христос воскресе!
Голоса поэзии
На обочине лета
Андронов Александр Николаевич – автор четырёх книг. Член Союза писателей России.
Я в городе огромном растворюсь,
В бетон холодный дождиком уйду.
Я вскриком электрички отзовусь,
Откликнусь вальсом в городском саду.
Забудусь в камышах Москвы-реки,
Усну во мху камней седых веков,
Заплачу от восторга и тоски
Под светлый перезвон колоколов.
А ночью звёздной пылью упаду
На призраки бульваров и мостов,
И вброд дорогу жизни перейду
Под нервный шум трамваев и авто.
И чувства обострятся, как в бреду,
И явь во сне, и день, как будто век…
Я в городе своём себя найду,
Ведь он теперь мне близкий человек.
Я вернусь на обочине лета,
Под закат августовского солнца,
Изнемогший от белого света,
Постоять у родного оконца.
Отдохнуть на скамье деревянной
У крыльца, в тишине полумрака –
Вот пришёл я зализывать раны,
Как побитая в драке собака.
И скрипучую дверь отпирая,
Суетливо, волнуясь немножко,
Я по комнатам пыльного рая
Поскорей прошагаю к окошку.
И его осторожно открою –
В тёмном небе звезда засияет.
Снова в юность и детство босое
Дом забытый меня возвращает.
Вечный воздух, туманные росы,
Звук манящий далёкой гармошки…
И растают смешные вопросы,
Боль земная отпустит немножко,
И откуда-то силы найдутся,
Невзирая на время седое…
Отчий дом из щербатого блюдца
Напитает живою водою.
Вечер хрустальный, затерянный город,
Град незатейливой юности дней,
Средь васильков среднерусских просторов,
Сотканный Богом из душ и камней.
Место небойкое, сердце России,
Над головами летят купола,
В редких огнях переулки косые,
Речка средь жёлтых кувшинок спала.
Ветер с полей навевает прохладу,
Пары влюблённых гуляют в саду,
Звуки моторов, гитар серенады…
Городом тёмным я тихо иду.
К древним камням прикасаюсь рукою,
Грозди черёмухи над мостовой…
В дебрях веков жил нелёгкой судьбою
Мой городок, неприметный, живой.
Время ушло, он в истории новой
Славу утратил, чему стал не рад.
Вечер встречает в полях васильковых
Шумной Москвы незатейливый брат!
Печаль нам в радости дана,
В её безмолвии – величье.
Бог дал нам жизнь. В любом обличье
Она у каждого одна.
И пусть душа твоя чиста,
В любви и счастье расцветает,
Неслышно тень беды витает
Над миром, где есть красота.
Гласят небесные уста:
– Жизнь вам дана для испытаний,
Нет благодати без страданий,
Без покаянья нет креста.
Игорь БойкоУрочище
Бойко Игорь Александрович – окончил МГУ, автор нескольких поэтических сборников. Член Союза писателей России, член-корреспондент Академии поэзии. Живёт и работает в Москве.
Так помнят созвездия волгло –
Ощупью-светом…
Тонко
Алмазная тлеет наколка
В плече океана: «Ольга»…
Трепеты белых наливов,
Талая ветка смущенья
И святотатство наива
В каждом прикосновенье.
Этим кубышку наполни,
Дрожь закрывая ставнями…
Только подумать – полно –
Всё – истаяло.
Ночь океана горела,
В жемчуге – рук перекрестья,
Над глубиною тело
Вспыхивало созвездьем.
Вечно созвездье тела,
Остановись – прекрасно!..
Мысль отлететь не успела:
Всё – погасло.
Спирт – морозное утро,
Вермуты – чёрные ночи.
Выпьем, звёздная утварь,
Чтоб захлебнулись корчи.
Ковш, эфиоп-виночерпий,
Чокнемся – не было донца,
Темень от пяток до черепа
С теменью перехлестнётся.
Ты зашифрован, закодирован в этих камнях, деревьях, реке,
Все на привязи,
И когда проясняешься, бесконечно от них вдалеке,
Среди слепленного из мёртвой воды и праха –
Будто трётся чужая рубаха.
Но и здесь – где урочище сквозь указующий чад
Разрушения, роста, течения собственных чад
Зажимает губами, подобием обруча, холод глагола,
Иль предтечею ищет в тебе тот же ключ на закат,
Иль предельною версией про… исходя,
Как творец и стрекозий сферический взгляд,
Отделением сущности, будто росы, обнажает округу,
Чтоб с тобой предстоять
Превращёнными зеркалами друг друга –
Чисто голо.
– Вы что, охумели?! –
Воскликнула девочка годиков трёх.
Все замерли, и только девочка, годиков капельку больше,
Во взгляде и слове, и теле –
Училка воздушно-бантовая кукол,
А прочим – игрушечный бог,
Поправила:
– Не «охумели» сказать надо, а очумели.
У всех, как розанчик с шипами в обёртке улыбочной, вырвался вздох –
Все истину вспять отодвинуть сумели.
Все тучки – предлужницы… Вряд ли обижу.
Чем возраст нежнее, тем истина ближе.
Где голос не может ещё говорить,
Поправят глаза в этой вышивке нить.
Станет небо монетой на дне, то капканом, петлёй, то горою огня,
То зрачком натекающим жёрнова ластится около…
Поливая звезду ли, дыру, забываешь,
Плывёт под рукой упругая радость и сладость домотканая.
И удары слышны – только лишь оглушает железный,
Да хоть золотой, хоть бриллиантовый колокол –
Подгоняя под ноги сполна
Место лобное – перевёрнутое небо каменное.
Ледяная звезда в саду, ёлочная игрушка
Из песочной формочки на запаянной нитке суровой,
Отдышанная синеющими губами, в белом кружеве,
Небесного льда слово.
Любовь, о себе ничего ещё толком не зная,
Выдыхает себя в то, что отныне – есть тоже она, но иная.
Память воды, глаз, губ, дыханья…
День тает, ночь покачнётся в глазах фигуркой на нитке,
Лучами дыханья мерцая, стихая.
И если кто бывает приголублен,
То океан давно его прирыбил,
Где в коконе всея материй глуби –
От капли, впадины, до млечной зыби –
Всё памяти кристалл, един глоток,
Теперь вмещённый дабы в твой роток.
Посылы рыбе, горевая стать,
Чтоб одиночествами обменяться,
Как будто сопричастиями братства,
И просто, наконец, друг другом стать…
Где рыбе, тяжестью в сам океан,
И вдох дырою чёрной будет дан.
Руками мысли не удержишь – ветер
С извилинами рвёт, как листья с веткой, –
Где был с вещами и людьми иными,