В 21 год Иосиф Бродский написал замечательный «Рождественский романс»:
Плывёт в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада.
Ночной кораблик нелюдимый,
на розу жёлтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих…
И провидческая концовка-надежда:
Как будто жизнь начнётся снова,
как будто будут снег и слава,
как будто жизнь качнётся вправо,
качнувшись влево.
Она и качнулась сначала влево. И тут следует вспомнить, что становление Бродского проходило после того, когда закончилась «оттепель» и пошли андроповские заморозки. Вписаться в советскую поэзию с её надрывным патриотизмом и крикливым оптимизмом Бродскому было трудно: он не испытывал никаких «верноподданнических сантиментов». Он пытался быть самим собой, что уже было подозрительным для власти. Первая публикация Бродского – «Баллада о маленьком буксире» (журнал «Костёр», ноябрь 1962 года) да несколько переводов. Но и этого оказалось вполне достаточного для гонения. Газета «Вечерний Ленинград» разразилась статьёй «Окололитературный трутень». И началось позорное судилище.
Первый привод в суд состоялся 18 февраля 1964 года (Бродскому шёл 24-й год).
И сразу звонкий ярлык: «Тунеядец!», окрик: «Бродский, сядьте прилично!» – и вопрос, преисполненный государственного пафоса: «А что вы сделали полезного для Родины?!»
Судья Савельева никак не могла понять, что такое «подстрочник»: «Вы перевели книги “Кубинская поэзия”». Вы что, кубинский знаете? Не знаете? Значит, вы пользовались чужим трудом».
И зубодробительный судейский вопрос: «А почему вы вообще считаете себя поэтом? Кто вас им назначил?» Бродский ответил, что это от Бога. Судья взвилась до потолка. Приговор: 5 лет ссылки за «тунеядство».
Ссылку Бродский отбывал в деревне Норинская Архангельской области. Работал напряжённо над собой. У него была фантастическая способность. Он выучил английский язык, читая поэзию Джона Леннона со словарем. Через полтора года под давлением общественности Бродский был освобождён и вернулся в Ленинград, где его по-прежнему игнорировали газеты и журналы, об издательстве и речи не могло быть. Но Бродского заметил благосклонный Запад, и в 1965 году в Нью-Йорке выходит первая книга стихов.
4 июня 1972 года поэт выехал из Советского Союза и больше никогда не возвращался на родину. Покидая отчизну, Бродский письмо написал Брежневу «с просьбой позволить… присутствовать в литературном процессе в своём отечестве». Эта просьба была наивной.
А дальше потекла жизнь американская. Бродский начал работать в Мичиганском университете. Потом шесть лет преподавал в колледже Маунт-Холик в штате Массачусетс. Ещё – Нью-Йорк. На вопрос: «Бродский был счастлив в Америке?» – его друг Виктор Голышев ответил: «Его жизнь висела на нитке, ему два раза перешивали околосердечную артерию. При этом он каждую неделю ездил из Нью-Йорка в Массачусетс преподавать, и жил один в профессорском доме – а по ночам его часто прихватывало…»
Преподавал, занимался активным творчеством («Скрипи, скрипи, перо! Переводи бумагу!..»), выпустил немало книг («Часть речи», «Конец прекрасной эпохи», «Римские элегии», «Мексиканское романсеро», «Урания» и другие). Освоил, почти в совершенстве, язык и писал на английском эссеистику (сборник «Меньше единицы», 1986). Сборник «Less then one» произвёл большое впечатление и сразу был переведён на многие языки, что явилось важным аргументом в пользу Бродского в Нобелевском комитете. В книгу вошли 18 эссе, два из них автобиографические. Одна только фраза из эссе: «Надёжная защита от Зла – это предельный индивидуализм».
Советы Бродского исполнены мудростью раввина. Американским студентам он советовал:
«Старайтесь не обращать внимания на тех, кто пытается сделать вашу жизнь несчастной. Таких будет много – как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если не можете их избежать, но как только вы избавитесь от них, забудьте их немедленно».
И ещё:
«Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы… Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы, историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д.».
Жизнь в Америке складывалась интересно, тяжело и бурно, с приступами одиночества: «Все мы приближаемся к поре безмерной одинокости души», – говорил он. Когда в Америку приезжали русские поэты, Бродский непременно вёл их в ресторан, всем давал деньги, выступал на вечерах даже у тех, кто ему не нравился, и говорил, какие они хорошие. Виктор Голышев отмечал: «В этом смысле Бродский был замечательно беспринципен: человеческое существование он ставил выше своих личных оценок. Это очень редкое свойство среди пишущих людей».
Бродского частенько видели в ресторане Романа Каплана «Русский самовар». 3 декабря 1995 года там за столиком он набросал строки:
Зима! Что делать нам в Нью-Йорке?
Он холоднее, чем луна.
Возьми себе чуть-чуть икорки
и водочки на ароматной корке -
погреемся у Каплана.
В 1987 году разорвалась «бомба»: эмигрант и изгнанник Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию. В СССР многие взвыли: как – Бродский?! А я? Да кто он такой?! Александр Межиров резонно заметил одному из возмущавшихся, Евтушенко: «Чего вы хотите, Женя? Бродский отдал поэзии 100 процентов, а вы только 5 процентов!» И ещё одну награду получил Бродский: звание поэта-лауреата США.
Русские литсобратья негодовали (Эдуард Лимонов назвал Бродского «поэтом-бухгалтером»). Негодовали и власти. Бродскому отказали во въезде в Россию, и когда умерла мать, и когда ушёл отец. Мстительно и жестоко.
А о чём говорил Бродский в своей Нобелевской речи? «Я совершенно убеждён, что над человеком, читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает». И далее: «Я не призываю к замене государства библиотекой, – хотя мысль эта неоднократно меня посещала, – но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших правителей на основании читательского опыта, а не на основании их политических программ, на Земле было бы меньше горя».
В 28 лет Бродский поклялся себе, что увидит Венецию. В 1972 году, в 32 года, он реализовал свою мечту. В Венеции он жил и писал о ней стихи:
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут штили, пилястры, арки,
выраженье лица…
Венецианский аристократ, граф Джироламо Марчелло, отмечал: «Бродский был венецианцем, да, настоящим венецианцем. Его стихи – это как вода в городе: бесконечный прилив – отлив, то выше – то ниже».
Там Бродский чувствовал себя, как дома: ему нравилась влажность Венеции и её горделивая, водная стать, здесь он был персоной. Кто-то из друзей поэта пустил остроту про «Бродский треугольник»: Ленинград – Нью-Йорк – Венеция.
После получения Нобелевской премии стихи и прозу Бродского стали публиковать на родине – в «Новом мире», «Знамени», «Неве». Первая книга, вышедшая в Москве, – «Пересечённая местность», затем появились многие другие, и наконец – четырехтомное собрание «Сочинений». У меня хранится маленький сборничек «Назидание» (1990). Одно из сильнейших стихотворений – «На смерть Жукова».
А тем временем сердце Иосифа Бродского работало всё хуже и хуже – трудно дышал, быстро уставал, нужна была ещё одна операция. В ночь с 27 на 28 января 1996 года поэта нашли мёртвым на полу, у двери. Ему не хватило 4 месяцев до 36 лет.
По нью-йоркскому радио сообщили: «Сегодня в Бруклине во сне умер русский поэт, нобелевский лауреат Иосиф Бродский…»
Газета «Правда» выступила со злобной заметкой «На смерть поэта», где Бродскому противопоставили русских поэтов Пушкина и Есенина. «А Бродского в лучшем случае можно назвать “русскоязычным”, да и то с натяжкой, поскольку в последние годы он всё больше на английском писал. И похоронят его не в С.-Петербурге, а в Венеции. Так какой же он “русский”? А может, не мучиться и назвать Бродского “великим еврейским поэтом”?!»
Что ж, и это надо помнить…
Бродского похоронили на венецианском острове Сан-Микеле, там же, где похоронены Стравинский и Дягилев. На мраморном памятнике надпись: «Иосиф Бродский. 24.V.1940-28.1.1996. Joseph Brodsky».
Это эссе было опубликовано в мае 2005 года в русско-американо-израильском журнале «Алеф». Позволю себе кое-что добавить.
Иосиф Бродский считал себя евреем, русским поэтом и американским гражданином. И чем дальше его жизнь отдаляется от нас, тем больше о нём пишут. В 2015-м в серии ЖЗЛ вышла о Бродском книга Владимира Бондаренко. Вот отрывок из неё:
«В 80-е годы при всех своих внешних успехах, даже Нобелевской премии, при американской премии Гениев, при получении звания поэта-лауреата США, при непрерывном присуждении почётных званий докторов тех или иных университетов, в своей личной жизни он был несчастен и одинок. Его не удовлетворяли окружавшие женщины, хоровод женщин, его вечно любимая Марина Басманова по-прежнему была далеко, а всё остальное, думаю, он всерьёз не принимал.
Думаю, он готов был сменить и нобелевскую славу, и ворох наград на простое семейное счастье. Сколько же можно сидеть в президиумах, скитаться по городам, странам и знать, что дома никто не ждёт?
Я одинок. Я сильно одинок.
Как смоква на холмах Генисарета.
В ночи не украшает табурета
ни юбка, ни подвязка, ни чулок.
Конечно, меня будут опровергать его многочисленные подружки и поклонницы, уверяя, что их Иосиф никогда не знал одиночества. Я не хочу ни в чём упрекать милых дам, они делали всё, что могли. Можно даже проследить за той или иной хроникой его поездок.