Потапов Александр Васильевич родился в 1938 году. Инженер, учёный, кандидат технических наук, лауреат премии Правительства РФ. Почётный радист. Автор нескольких научных монографий и множества статей в отечественных и иностранных журналах. Член Союза писателей России. Стихотворения, рассказы, воспоминания опубликованны как в различных сборниках, так и в виде отдельных изданий: «Голосом негромким», «Из плена лет», «Моя родословная», «Разнолетье», «Повествование об Истоке», «Память сердца».
Деревенская история
Дома в Кулеме расположены в один ряд вдоль реки, на расстоянии от неё метров двести. Перед домами со стороны речки проходит деревенская улица. В самом конце этой улицы стоит деревенская, немного покосившаяся изба, в которой живёт тётя Варя, как её все в деревне называют, даже те, кто старше её по возрасту. Она одна из немногих старожилов деревни, остальные дома раскуплены москвичами, появляющимися здесь только в выходные дни, да и то в летний сезон.
В течение многих лет большинство считало её одинокой женщиной, давно похоронившей мужа, её жалели, приглашали на все деревенские посиделки, которые почти всегда проходили у гостеприимных москвичей Арбениных. Найти её почти всегда можно было на придомовых грядках, на которых она выращивала обычные для села огородные культуры. Иногда кто-нибудь предлагал ей свою помощь, но, как правило, со всеми своими заботами она справлялась сама. Жила она скромно, на небольшую пенсию, подрабатывая летом продажей яблок, слив, смородины, капусты, картошки со своего сада-огорода.
Однажды соседи увидели, что из дома тёти Вари появились и разгуливают по огороду не старая ещё женщина и примерно такого же возраста мужчина. Вскоре выяснилось, что к тёте Варе вернулась дочь Зина со своим гражданским мужем. Где дочь все эти годы находилась, тётя Варя не знала или не хотела говорить. Несколько раз пара прошлась по деревне, рассматривая дома, но не делая попыток познакомиться с соседями.
Через несколько дней некоторые из тех, что всё время живут в деревне, видели, как новоявленный зять тёти Вари, почти не таясь, разбил окно в доме Арбениных, залез внутрь, открыл изнутри запоры и, сделав две или три ходки, перетащил в дом тёти Вари какое-то барахло, посуду, телевизор, а после этого забрал на соседнем огороде ковёр и унёс в свой дом. Ковёр мы привезли из Москвы, женщины его отмочили в реке, а потом повесили на огороде для просушки. Завершив свою операцию по сбору награбленного, вор ушёл через речку в посёлок Приволжское, нанял там грузовик, погрузил на него всё отобранное имущество, и они с женой укатили.
Москвичи появились через неделю, и Руслан Арбенин пошёл к тёте Варе. Та залилась слезами, но отпираться не стала и подтвердила почти всё, о чём говорили соседи. Руслан в недоумении только руками развёл:
– Тётя Варя, ну и доченьку вы взрастили.
В ответ услышал только молчаливые всхлипывания.
Руслан пришёл к нам и говорит:
– Не буду я обращаться с этим делом в полицию, тех оболтусов, которые воровали, здесь теперь нет, таскать будут тётю Варю, а что с неё взять.
Мы с Верой переглянулись и тоже решили:
– Нет у нас ни желания, ни времени с этим возиться.
Происшествие стало понемногу забываться. Тётю Варю по-прежнему приглашали на общие застолья, её непутёвая дочь снова куда-то запропастилась, и деревенская жизнь потихоньку начала выруливать на привычную колею.
Прошло года полтора, и как-то в зимнюю стужу в деревне появился хахаль тётивариной дочки. Шёл он пешком, не скрываясь, видимо, рассчитывая, что зимой москвичей в деревне нет. Некоторые соседи отметили его появление, хотя никто за ним специально не следил.
Вспомнили о его появлении, когда через день у дома тёти Вари остановился микроавтобус, двое мужиков вынули из него гроб и унесли в дом, а через полчаса вынесли, погрузили в машину, там же разместилась дочь тёти Вари, и все укатили. Кто-то из очень любопытных пошёл проверить, в чём дело, но только убедился, что дверь дома заперта.
Через месяц после этого события Руслан Арбенин поехал на новое кладбище, чтобы посетить могилу матери. Положив на могилу цветы, он обратил внимание на небольшую группу людей, стоявших у раскопанной могилы, но явно не для похорон. Подойдя к ним, он увидел знакомого полицейского из Кимр, который шёпотом просветил его, в чём дело. Оказалось, проводится эксгумация тела недавно умершей жительницы их деревни, похороненной без уведомления полиции. Руслан понял, что речь идёт о тёте Варе, и через пару дней наведался в Кимры – узнать результаты судебно-медицинской экспертизы. Ему удалось выяснить, что полиция не зря проводила извлечение трупа из могилы: возбуждено уголовное дело по факту убийства, идёт следствие, и скоро жителей деревни тоже начнут допрашивать в качестве свидетелей, а кого-то, возможно, и как подозреваемых.
Следствие продолжалось почти полгода, в их округе было опрошено большинство жителей, а дочь тёти Вари и её муж объявлены в розыск. Уже осенью на одном из застолий Руслан изложил свою версию произошедшего:
– Я думаю, что убил тётю Варю муж её дочери, его некоторые видели в деревне в день убийства. Скорее всего, он пришёл, чтобы забрать у тёти Вари деньги на выпивку. Все знали, что перед получением пенсии у неё оставалось немного денег на лекарства, которые она регулярно принимала, а серьёзные лекарства теперь гораздо дороже бутылки водки. Наверное, тётя Варя отказалась отдать деньги, тогда он начал её избивать, пырнул ножом и, в конце концов, задушил, используя подушку. По крайней мере, такую картину нарисовала судебно-следственная экспертиза.
– А как же они умудрились её похоронить без милиции? – спросил кто-то из присутствующих.
Руслан махнул рукой:
– Да элементарно. Ясно, что ни у нас, ни в Приволжском медиков нет, больницу в Белом городке тоже ликвидировали, но пока ещё там остался фельдшер. Его-то Зинка попросила дать заключение о смерти матери. Посмотрев паспорт тёти Вари и увидев, что той уже почти восемьдесят, фельдшер, не осматривая умершую, дал медицинское заключение о наступлении смерти вследствие болезни сердца. По этой справке тётю Варю и похоронили на новом кладбище. Как вы знаете, администрация располагается в старой части кладбища, расположенной довольно далеко от новой части, так что Зинка с мужем получили только номер могилы, а хоронили сами.
– Куда же теперь укатила эта парочка? – задумчиво спросил кто-то. – Они ведь наверняка захотят узаконить наследство, чтобы потом его продать.
– Да ведь они в розыске, – усмехнулся Руслан, – но, думаю, что рано или поздно сами появятся или их доставят казённым транспортом. Так что представление продолжается, господа присяжные заседатели.
Виктор Пронин
Пронин Виктор Алексеевич окончил Днепропетровский горный институт в 1960 году, работал на заводе «Запорожсталь», затем журналистом. В середине 1960-х начал писать прозу. Свою первую повесть «Симбиоз» отправил сначала в «Новый мир» Твардовского, затем в «Октябрь» Кочетова. В итоге повесть вышла отдельным изданием под названием «Продолжим наши игры» (1987). Первая опубликованная книга – «Слепой дождь» (1968).
Работал в отделе морали и права журнала «Человек и закон». Среди произведений Виктора Пронина наиболее известным является повесть «Женщина по средам», по которой был поставлен фильм «Ворошиловский стрелок». Также известными являются такие произведения, как «Слепой дождь», «Тайфун», «Особые условия», «Кандибобер», «Каждый день самоубийство», «Падай, ты убит», «Смерть президента», «Дурные приметы», «Высшая мера», «Победителей не судят», «Женская логика» (экранизирована), «Брызги шампанского» (экранизирована). За сборник рассказов «Москва, как много в этом звуке…» удостоен Всероссийской литературной премии им. А. А. Дельвига.
Исцеление Варахасина
Поначалу Варахасин даже не понял, что произошло, что изменилось в мире, который совсем недавно был таким уютным. Только этим можно объяснить, что он не придал значения лёгкому беспокойству, мелькнувшей тревоге и странному ознобу, пробежавшему по телу. Он ещё был уверен в себе, насмешлив и неуязвим. А работал Варахасин в управлении по снабжению строительными материалами и оборудованием. Подробно говорить об этом не стоит, потому что его должность не имеет ровно никакого значения. И семейное положение тоже не имеет отношения к несчастью, случившемуся с Варахасиным. Поэтому скажем кратко – он был женат, безбедно жил со своей женой Таисией, вместе они растили ребёнка Гришу и успели к моменту печального события довести его до шестилетнего возраста.
Варахасин любил анекдоты, и курилка управления постоянно содрогалась от здорового и беззаботного смеха его приятелей. Одевался Варахасин, как и подобает молодому красивому мужчине, спортивно, несмотря на некоторое утяжеление в области живота. Да и щёки у Варахасина в последние годы службы приобрели округлость и румянец, говорившие о спокойной и достойной жизни.
И жена Варахасина чувствовала себя в мире уверенно, гордилась своим мужем, как будто даже любила его. Таисия тоже слегка округлилась, что, в общем-то, было естественно для здоровой женщины в возрасте тридцати лет или немного больше. Она обожала цветастые платья свободного покроя, серёжки, перстенёчки с камушками и пельмени, поскольку знала – и муж не прочь метануть пару десятков пельмешек, да с бульончиком, заправленным сливочным маслом…
И однажды всё это рухнуло. Не в том смысле, что разрушилось, исчезло, превратилось во что-то другое, нет, произошло нечто худшее – обесценилось. Жена, как и прежде, встречала Варахасина улыбкой, начальник подавал руку, друзья в курилке хохотали над его анекдотами, как сумасшедшие, но всё это уже не радовало Варахасина.
Перемены, как и всякие настоящие перемены, начались незаметно, но необратимо. В соседнем отделе, ведавшем бетонными и железобетонными изделиями, появилась новая сотрудница, которую звали, хотя и несколько вычурно, но вполне приемлемо – Алиса. Было ей лет двадцать семь, девушкой не назовёшь, но в то же время и фигура, и лицо, и повадки позволяли назвать её девушкой. Когда Варахасин впервые посмотрел на неё, случайно столкнувшись в коридоре, ни одна жилка в нём не дрогнула. Он предупредительно поздоровался, шагнул в сторону, втянул живот, Алиса ответила на ходу, улыбнулась и прошла мимо. Единственное, что осталось в памяти Варахасина от этой встречи, это воспоминание о её зубах – белых, ровных, отчего улыбка у Алисы получалась молодой, даже дерзкой. Если не сказать шалой.
О, если бы знал Варахасин, что неумолимый маховик судьбы наехал на него и он уже втянут в события жестокие, если не безжалостные. Набрав, как обычно, в буфете кефира и каких-то коржиков, он со своей зеленоватой семейной авоськой топтался на остановке автобуса и предвкушал прекрасный вечер в обществе жены Таисии и сына Гриши. Варахасин перебрасывал тяжёлую авоську с руки на руку, вытягивал коротковатую шею, стараясь увидеть в конце улицы желтоватый автобус венгерского производства.
– Не видно? – услышал он голос за спиной и обернулся.
Рядом стояла Алиса в светлом плаще. Голова её была непокрыта, и волосы мягкими волнами опускались до плеч. Очки сверкали радостно и задорно, если, конечно, очки могут сверкать радостно и задорно, а уже знакомая Варахасину улыбка опять показалась ему дерзкой, если не шалой. На плече у Алисы висела кожаная сумка на длинном ремне, и единственное, что мог сказать Варахасин об этой сумке, – в ней наверняка не было ни бутылок с кефиром, ни коржиков, ни подтекающего пакета с мясным фаршем.
– Не видно, – вздохнул Варахасин и впервые за многие годы почувствовал неловкость. Он даже растерялся на какое-то время – всё никак не мог понять, отчего эта неловкость, что за ней, где причина. Незаметно осмотрел себя – всё было в порядке. Оглянулся по сторонам – ничего такого. И тут, перебрасывая авоську с руки на руку, увидел белые бутылки и их ядовито-зелёные алюминиевые нашлёпки. И Варахасин понял, что его неловкость исходит от этих бутылок. Было что-то недостойное в том, что он разговаривал с красивой женщиной и держал в руке авоську с бутылками.
– Обычно автобусы подходят чаще, а сегодня что-то задерживаются, – сказала Алиса. Слова, никого ни к чему не обязывающие, пустые, в общем-то, слова, и говорятся они лишь для того, чтобы не стоять молча и не глазеть на дорогу с глупым видом. Единственное неудобство подобных слов в том, что они требуют в ответ таких же.
– Да, – сказал Варахасин, мучительно соображая, что бы это ещё произнести. В другой обстановке он, не задумываясь, выпалил бы целую речь и об автобусах, и о пассажирах, о маршрутах и водителях, но сегодня заклинило. – Ничего, дождёмся, – с деланой уверенностью закончил Варахасин.
– Знаете, я, пожалуй, пойду пешком, – сказала Алиса. – А вам лучше дождаться. – Она кивнула на авоську с кефиром. – До свиданья.
– Вы завтра будете? – спросил Варахасин и ужаснулся бессмысленности своего вопроса.
– А как же! – рассмеялась Алиса. – Служба!
Она легко пошла по тротуару, не оглянулась, хотя Варахасин не возражал бы. И через минуту скрылась за спинами прохожих.
Подошёл автобус, Варахасин протиснулся вперёд, неся авоську перед собой, и, пользуясь опытом городского пассажира, удачно проскользнул в узкую дверь. Как-то само собой получилось, что он оказался в углу, у окна.
И всё.
Пустячное событие, какие случаются с каждым по десятку раз на день. Авоську с кефиром Варахасин повесил на крючок, который постоянно носил с собой. Одна его петля цеплялась за никелированную штангу, вторая – за ручки авоськи. И можно спокойно ехать, наслаждаться жизнью, тем более что проездной билет Варахасин брал на квартал вперёд, поэтому контролёры только тешили его и забавляли. И он смотрел из окна автобуса на вечерние улицы города, на густеющие сумерки, на витрины магазинов.
Единственное, что отличало сегодняшнюю поездку домой от всех предыдущих, – это непреходящее чувство неловкости. Перед Варахасиным всё ещё стояла улыбка Алисы, и он, как и любой служащий с повышенным чувством достоинства, в этой неловкости обвинил Алису. Ей хорошо, кто-то носит кефир, кто-то готовит ужин, кто-то стоит в очередях, а она на всё готовенькое, с сумочкой, в которой, кроме зеркальца да помады, и нет ничего. «Налегке по жизни», – вынес ей приговор Варахасин и, покончив с Алисой, обратился к другим заботам. По телевизору должны передавать какую-то двадцать десятую серию, и уж сегодня-то, надеялся Варахасин, злодея и убийцу обязательно должны разоблачить. Потом он подумал, что жена уже привела Гришку из детского сада, потом обратился мысленно к квитанциям в кармане – завтра с утра нужно взять костюм из чистки, и костюм этот, и галстук, подаренный женой, нужно завтра же и надеть, и тогда Алиса уже не будет смотреть на него так снисходительно и жалостливо.
Вечер как вечер.
Однако Варахасин, может быть, впервые за много лет ощутил какую-то его пустоту и бессмысленность. Да, был ужин, жена оживлённо рассказывала о том, как удачно купила сыра, и ещё что-то. Варахасин слушал, кивал головой, переспрашивал, вроде бы увлечённый рассказом, но вдруг ловил себя на том, что ничего не слышит и сидит в этот момент не дома, в трикотажной пижаме, а что стоит он, до сих пор стоит на автобусной остановке и смотрит вслед Алисе.
– О чём ты думаешь? – спросила Таисия. Она была учительницей, учила детей русскому языку и литературе и потому считала себя женщиной красивой и начитанной. Согласитесь, сам предмет, русский язык и литература, просто вынуждает человека быть красивым, тонким, умным и, конечно, начитанным.
– Думаю? – удивился Варахасин. – Ничего подобного. Я никогда ни о чём не думаю. Это вредно – думать.
Таисия рассмеялась, поскольку профессия обязывала её чувствовать юмор.
А Варахасин забеспокоился – в самом деле, если уж он выглядит углублённым в какие-то свои мысли, это плохо, с этим надо бороться. Но борьба его выразилась в том, что, надев серый костюм после химической чистки, он едва ли не в девять ноль-ноль маялся в коридоре управления, поджидая Алису. Зачем? На это у него не было ответа. Происходило нечто вне его понимания. Спроси он у себя в этот момент: «Варахасин, мать твою так, какого чёрта ты торчишь в коридоре?» – он бы не знал, что ответить. Удивился бы – разве он в самом деле торчит?
Появилась Алиса. Она опаздывала минут на пять, по лестнице поднялась почти бегом, чёткий стук её каблучков странным образом растревожил Варахасина, и он даже не нашёлся, что сказать пробегавшей мимо женщине. Но она сама обернулась:
– Как кефир? Довезли?
– Всё в порядке. А вы как добрались?
– Ничего… Хотя кефира явно не хватало.
И она скрылась за дверью своего отдела.
Ну что тут сказать… Можно было бы увлекательно и забавно описать мимолётные свидания Варахасина с Алисой в коридорах управления, в автобусах, на остановках, в отделе, тем более что эти встречи становились всё чаще, в течение дня они встречались по десятку раз, причём каждый раз совершенно случайно. Но дело в том, что в этом не было ничего смешного, поскольку Варахасин оставался озадаченным, и ни смех Алисы, ни её неизменно хорошее настроение нисколько не снимали с него той гнетущей напряжённости, которую он никак не мог сбросить с себя.
Прошло всего несколько дней, и Варахасин открыто, на глазах у всего управления дожидался Алису у подъезда. А потом пристраивался рядом и провожал её домой. Его можно было бы понять, если бы он при этом проявлял какие-то чувства, хоть улыбнулся бы, взял Алису под руку, нет. Шёл угрюмо и сосредоточенно. Человек, хорошо его знающий, мог бы добавить, что в глазах Варахасина застыла растерянность. Он явно не понимал, что происходит. Это злило его, повергало то в раздражённость, то в полнейшую беспомощность. Подобное случилось с ним впервые, и он даже понятия не имел, как это состояние называется и как подобает себя вести, когда оно настигает человека.
– Знаете, Николай, – сказала как-то вечером Алиса, когда они возвращались из кино, – нам надо серьёзно поговорить… Некоторые считают, что мы ведём себя странно.
– Да? – удивился Варахасин. – Что же необычного в нашем поведении?
– Людей озадачивает разница в нашем… семейном положении.
– Я веду себя единственно доступным мне образом, – сказал Варахасин несколько тяжеловесно, но достаточно точно. – Я не могу вести себя иначе. Понимаете? Я не могу жить, если не вижу вас полдня, понимаете? Я начинаю умирать. Я даже чувствую, как это происходит… Первым выключается мозг, это всегда так… Я перестаю понимать, где я, что со мной, что мне надлежит делать, где быть. Не надо улыбаться, здесь нет ничего смешного. Это очень тяжело, Алиса, поверьте. Когда вас нет рядом, я начинаю метаться и совершать непонятные поступки. Вернувшись от вас в свой отдел, я тут же набираю номер вашего телефона. Проводив вас домой, я сижу в сквере, чтобы увидеть вас в окне. Я запустил всю работу, несколько строек остались без материалов.
– Влюбился? – В голосе Варахасина прозвучало примерно равное количество озадаченности и возмущения. Он не мог допустить, чтобы его состояние, такое тяжёлое и, кажется, необратимое, имело столь простое объяснение. – Я влюбился… Но ничего похожего не было. А это как болезнь, да, тяжёлое заболевание… Когда я говорю, что умираю без вас, здесь нет никакого образа, я действительно умираю. У меня повышается давление, я перестаю понимать, где нахожусь, что со мной, куда я бегу, зачем, к кому… Потом я вижу вас и… И отпускает.
– Но у вас жена, ребёнок…
– Да, кажется, у меня есть и то, и другое… Но как мне с ними быть, о чём говорить с ними… Я не знаю, Алиса!
– Это пройдёт.
– Вы думаете? – живо спросил Варахасин.
– Конечно, – печально ответила Алиса. – Чаще всего это проходит.
– Я не хочу, чтобы это проходило! – воскликнул Варахасин и сам испугался своих слов.
– Это действительно… Я даже похудел… – Варахасин остановился и, не обращая внимания на редких прохожих, тенями скользивших в сумерках, повернулся к Алисе и обнял её. Алиса тоже прильнула к нему, и их сердца постучались друг к другу.
Было уже поздно, порывистый осенний ветер швырял в лица мокрые холодные листья, сорванные с деревьев, машины проносились, обдавая водяной пылью. Варахасин и Алиса шли под большим чёрным зонтом, который подарила Варахасину жена к десятилетию их совместной жизни, и по упругому его полотну звонко стучали частые капли. Но Варахасин наслаждался и дождём, и неуютностью; и даже то, что его штанины по колена вымокли, с них стекала вода, тоже доставляло ему неизъяснимое удовольствие, потому что всё это перекликалось с печальной бурей, клокотавшей в нём самом. Он ужаснулся словам Алисы, что всё пройдёт, что к нему снова вернётся спокойствие и безмятежность. Жизнь, которая представилась ему, потрясла какой-то животной бессмысленностью.
У дома, где жила Алиса в коммунальной квартире, они остановились и долго стояли под фонарём, молча глядя друг другу в глаза. Потом Варахасин раскрыл свою пластмассовую непромокаемую папку и, вынув многочисленные заявки на строительные материалы, расстелил их на скамейке, прижимая каждый документ к мокрым холодным рейкам. После этого он пригласил Алису присесть, сел сам, и они, расположившись под дождём, просидели, не разговаривая, полчаса. Последнее время Варахасин часто поступал странно, но с полнейшей уверенностью в своей, лишь ему доступной, правоте, как человек, познавший истину и избавившийся от всех сомнений и условностей.
– Тебе, наверно, пора? – сказала Алиса.
– Я знаю.
– Доберёшься?
– Не знаю, – честно ответил Варахасин, потому что потерял способность говорить двусмысленности, увиливать от ответа, отделываться шуточками. Он говорил прямо и открыто, но оказалось, что эта новая его способность вызывает у людей большую озадаченность.
Варахасин целовал её холодные, влажные губы, трогал её плечо, видел глаза, смотревшие сквозь стёкла, в которых отражались уличные фонари.
– Тебе всё-таки пора.
– Не хочется.
– Надо.
– Зачем?
– Николай! Возьми себя в руки!
– Зачем? – снова спросил Варахасин. – Какой в этом смысл, какая надобность поступать против своей воли, против собственных желаний? Кому от этого хорошо? Тебе? Мне?
– Твоей жене, – сказала Алиса.
– Зачем ей мои вынужденные поступки? Зачем я ей там, если я весь здесь? Вся эта ложь зачем? Впрочем, я не о том… Получается, что я ищу оправдания… Нет. Просто я не могу иначе. Вот и всё. Я не могу прыгать выше головы, я не могу летать, не могу рассуждать и поступать выгодно, хотя мне казалось, что раньше у меня это получалось неплохо. И идти домой не могу. Никуда я не пойду. Я к тебе пойду.
Некоторое время они сидели молча, слушая стук капель по пружинистому верху чёрного зонта.
– Хорошо, – наконец сказала Алиса. – Пошли. Только у нас соседи.
Они поднялись, Варахасин собрал мокрые мятые листки с расползшимися подписями и фиолетовыми печатями, превратившимися в кляксы с потёками, и сунул их в папку.
– Беда, – проговорил он вполголоса. – Какая беда…
– А может быть, счастье?
– Может быть… Но всё равно беда.
Варахасин шёл вслед за Алисой, поднимался за ней по ступенькам, входил в её комнату, раздевался, снимал с себя размокшие туфли и размокшие штаны, и не было, не было в его движениях, взгляде, в его настроении подъёма, не было нетерпения и жажды близости. Нет, всё оказалось проще и незыблемее. И так естественно, как бывает, когда поступают люди единственно возможным способом. Когда иначе попросту быть не может. Не было игры, ложной или истинной неловкости, колебаний, сомнений, боязни. Наверно, Варахасин был бы счастлив, если бы знал, что это такое. Впрочем, он и был счастлив, как никогда в жизни и каким никогда ему уже не быть. О, если бы он только мог это знать, если бы ему дано было понять, что эта ночь самая счастливая в его жизни, более того – единственная счастливая ночь!
На работу он пришёл бледный, с ясным, но каким-то отрешённым взглядом. В обеденный перерыв пошёл в соседний магазин и купил маленькую бутылочку коньяка. Поставив её на свой рабочий стол, он взял стакан, свинтил крышку с бутылки, налил себе полстакана и, не замечая, не желая замечать появившегося в дверях управляющего, отпил несколько глотков, как отпивают воду. Потом принялся рассматривать мятые, искорёженные документы, которые Алиса на ночь положила на батарею парового отопления.
– Что вы делаете, Варахасин? – спросил управляющий в полной тишине.
– Работаю. А вы?
– А я смотрю, как вы пьёте.
– Тоже хотите? Пожалуйста. – Варахасин вылил остатки коньяка в стакан и придвинул его к краю стола. И продолжал рассматривать бумаги.
– Зайдите ко мне, Варахасин, – сказал управляющий и направился к двери. – У меня в кабинете сидит ваша жена.
– Жена? – Варахасин посмотрел на часы. – Ей же пора на работу… – Он допил коньяк и, сунув испорченные документы в корзину для мусора, направился к двери. Но у самого порога его шаг сбился, Варахасин пошатнулся, попытался схватиться за ручку двери, но промахнулся. Рука его скользнула по воздуху, и он опрокинулся навзничь.
Очнулся Варахасин у себя дома, в кровати, в своей пижаме. Над ним склонилось заботливое и встревоженное лицо Таисии. Чуть в стороне Варахасин увидел человека в белом халате. Врач был лыс и улыбчив.
– Ну, вот мы и проснулись, – сказал врач мягким воркующим голосом. – Вот нам уже и хорошо.
– Коля, – всхлипнула Таисия. – Как ты себя чувствуешь?
– Плохо, – сказал Варахасин. – Но это хорошо. Я влюбился, Таисия. Я влюбился и не знаю, как мне быть.
– Как же помочь тебе, Коля? Ведь с этим надо что-то делать!
– Да, я знаю, это большая беда. Я уже не могу…
– Может быть, с ней поговорить? Пусть бы она уехала куда-нибудь, а?
– Не поможет, – слабым голосом ответил Варахасин. – Я поеду следом. Я за ней куда угодно поеду.
– А если тебе уехать куда-нибудь? На полгода, на год?
– Не получится, Таисия. Она приедет, она найдёт меня.
– А если ей выговор объявить или на товарищеский суд вызвать?
– Это её только рассмешит. И меня тоже, – упавшим голосом ответил Варахасин. – Нет-нет, ничего не получится. Я пойду… помоги мне встать… Я должен идти, иначе я умру…
– Куда?! – воскликнула Таисия с ужасом.
– К ней. Где мои туфли?
– Может быть, её сюда пригласить?
– Нет, нам удобнее встретиться на улице. Смотри, какая ясная осень. – Лицо Варахасина осветилось радостью предстоящей встречи. Солнечный луч, отражённый от жёлтой листвы клёна, упал ему на лицо, и оно сделалось даже розовым.
– Есть ещё один выход. – Врач поднялся и подошёл к кровати, поставив рядом с собой блестящую никелированную кастрюлю. Варахасин сразу почувствовал опасность, исходящую от этой железной банки. В это время раздался телефонный звонок.
– Это она! – воскликнул Варахасин. – Дайте мне трубку! Дайте, не то мне будет плохо, я могу умереть… – Действительно, он побледнел и без сил откинулся на подушку. Таисия поднесла трубку к самому его уху, но уже раздались частые гудки отбоя. – Она сейчас позвонит снова, – прошептал Варахасин. Через минуту снова раздался звонок.
– Как ты? – спросила Алиса.
– Ничего… Какая ты молодец, что позвонила… Уже лучше. Говори, говори, мне сразу стало лучше.
Минут через пять Варахасин положил трубку на рычаги телефона, стоявшего на кровати, и облегчённо перевёл дух. Врач сделал знак Таисии, и она вышла из комнаты.
– Есть ещё один выход, – повторил врач, открывая свою кастрюлю.
– Какой? – настороженно спросил Варахасин.
– Укол. Безобидный, безболезненный укол. И все пройдёт. Сейчас многие прибегают к этому средству. Иначе жизнь бы стала невозможной. Непредсказуемой. Мы не можем этого допустить. Я сделаю вам укол, и вы проснётесь здоровым человеком. Вы будете радоваться жизни, станете румяным и весёлым, и ваши друзья снова вернутся к вам. И ваша жена…
– Я не хочу выздоравливать! – закричал Варахасин, увидев в руках врача большой прозрачный шприц с кривоватой иглой на конце. – Я хочу болеть дальше! – кричал Варахасин, а врач тем временем достал стеклянную ампулу, напоминающую по форме бутылочку, с хрустом надломил ей горлышко и погрузил кривую иглу в желтоватую густую жидкость. Вставив большой палец в железное блестящее кольцо, он втянул всю жидкость в шприц, отвёл его в сторону, нажал на кольцо. Желтый фонтанчик ударил из иглы, сверкнул на солнце, и об эту искру опять обожглось настороженное сознание Варахасина.
– Я ненавижу себя здорового и весёлого, доктор! – воскликнул Варахасин. – Я боюсь того человека, в которого вы хотите меня превратить! Он мне противен! От него можно ожидать всего, чего угодно. Он убьёт меня!
– Все так говорят, – улыбнулся врач, показав белые острые зубы. – А потом благодарят, подарки приносят, конверты…
– Стану глупым и угодливым, буду лукавить, льстить и обжираться! Я превращусь в животное! Я уже был животным, я знаю, что это такое! Пощадите же человека, который начал просыпаться во мне!
– Ваша жена дала расписку в том, что не возражает против курса лечения. А поскольку вы не отвечаете за свои слова и поступки, то её слово является окончательным. Таисия Тихоновна! – крикнул врач, обернувшись к двери.
– Но это буду уже не я, это будет другой человек!
Вбежала Таисия и, не говоря ни слова, упала на Варахасина поперёк туловища, намертво обхватив его руками, так что он не мог пошевелиться. Варахасин дёрнулся, но тут ему на ноги сел врач и задрал на животе пижаму.
– Потерпи, родненький, – шептала сдавленным от натуги голосом Таисия, обливаясь слезами. – Потерпи, Колюшка, тебе станет лучше, всем нам станет лучше. Это совсем не больно…
И тут Варахасин почувствовал, как ему в живот чуть пониже пупка вонзилась кривоватая игла и в его тело начала вдавливаться жёлтая жидкость. Он ещё раз дернулся, но уже слабея, уже теряя сознание. Ноги его потеряли упругость, с лица исчезло напряжённое страдающее выражение. Через несколько минут он спал глубоким сном. Щёки его порозовели, губы округлились, лицо разгладилось.
Через неделю врач закрыл Варахасину больничный лист, и тот вышел на работу. Вышел в охотку, соскучившись по сотрудникам и несложным своим обязанностям. Шёл Варахасин пружинисто, предвкушая многочисленные встречи. И действительно, уже через десять минут в курилке раздавался его уверенный сытый басок, вокруг, как сумасшедшие, смеялись сотрудники едва ли не из всех отделов. И вдруг все неожиданно примолкли – в конце коридора показалась Алиса. Она шла с какими-то бумагами, просматривая их на ходу, и лишь за несколько шагов увидела Варахасина. Остановилась от неожиданности, не зная, как ей быть.
– А! Алиса! – радостно воскликнул Варахасин. – Что-то давно тебя не было видно, а? – И он снова повернулся к курильщикам, вспомнив ещё один анекдот, тоже очень смешной, – он немало наслушался их от врача, который приходил к нему каждый день со своим шприцем и ампулами. Стеклянные колбочки с жёлтой жидкостью врач надламывал с душераздирающим хрустом, и каждый раз это было последнее, что слышал Варахасин.
– Ну вот и всё, – сказал наконец врач. – Вы здоровы. Поздравляю.
– Спасибо, доктор! – с чувством произнёс Варахасин и незаметно положил в карман его белого халата небольшой конверт, который приготовила жена.