Севрюков Олег Николаевич родился в г. Липецке. Окончил МГУ им. М.В. Ломоносова, кандидат технических наук. Лауреат премии Ленинского комсомола. Доцент НИЯУ МИФИ. Член СП России, Академии российской литературы. Лауреат литературных премий: «Золотое перо Московии» (2009), им. Я. Смелякова (2011), Р. Рождественского (2013). Автор поэтических книг: «На разных уровнях души» (2005), «В бездонной глубине кристалла» (2010), «Опорная сила добра» (2013), «Пронзающий свет» (2018), книги рассказов «День за днём» (2015). Отдельные стихи и рассказы переведены на болгарский язык.
Два рассказа
ЗемеляБыль
Эту историю поведала мне жена Фёдора Белякова, Полина Ивановна, тётя Поля, как мы её называли. Конечно, дословно пересказать всё, о чём думал и что говорил Фёдор, она не могла, но суть, думаю, передала верно. Тем более, что муж сидел рядом и время от времени согласно кивал. Рассказ запал мне в душу и после того, как «отлежался» и высветлился, зашевелился и стал проситься наружу. Удерживать его в себе стало невмоготу, и вот он перед вами.
Фёдор Беляков из деревни Савиновка приехал в город к сестре. На именины. Привёз картошку, сало, яблоки и приветы от многочисленной родни. Был он здесь второй раз, и дорогу к её дому помнил весьма смутно: тогда, в первый, отмечали новоселье. Понятно, в общем…
Но адрес – улица, номер дома, квартиры, даже этаж и подъезд – были написаны заботливой рукой жены на бумажке. Бумажка та лежала в кошельке, среди мятых рублёвок и трёшников. Так вернее. На другой стороне записки красовалась жирная двойка: листок был вырван из старой тетрадки сына Шурки, озорника и сорванца, каких свет не видывал.
Фёдор слез с автобуса, потоптался, со вздохом оглядел свой объёмистый багаж. Недоверчиво покосился по сторонам и, отойдя шага на три в сторону, стал спрашивать у спешащих горожан, как пройти или проехать на улицу Лазурную. Один пробормотал что-то невнятное, второй пожал плечами, третий отвернулся, четвёртый затеял такое объяснение, что Фёдор ровным счетом ничего не понял. Лишь один пацан лет девяти посоветовал дельно:
– Вам, дядя, надо такси взять. Таксисты всё знают. Стоянка вон там, около будки.
– И то верно, – обрадовался Фёдор. Кое-как подхватил сумки и пошёл на стоянку.
«Зря с этим связался, – думал он. – Хотела жена ехать, пусть бы и ехала. Очередь-то вон какая!.. Хрен с два дождёшься… Пивка бы сейчас! – скользнула мысль, и Фёдор повеселел: – Ничего, когда-нибудь доберусь, а там… Небось полегчает».
К его удивлению, такси подходили быстро. Дошла очередь и до Фёдора.
Он сунулся было в машину, но его остановил вопросительный голос водителя:
– Куда?
Фёдор рассеянно заморгал, завертел головой – забыл. Потом вдруг улыбнулся:
– Лазурная, друг!.
– Не, – водитель лениво качнул головой, – не поеду.
– Дак, как же, друг?.. Мне надо!.. – голос Фёдора стал умоляющим, а сам он как-то засуетился, замельтешил.
Но тут, на его счастье, откуда-то из обступившей было машину толпы вывернулся кто-то с повязкой на рукаве. Оглядел Фёдора, пошептался с шофёром. Потом весело сказал:
– Поезжай, отец! – и, наклонившись к Фёдору ближе, добавил, понизив голос: – И не забудь парня отблагодарить. Понял?
Беляков почему-то согласно кивнул, быстро затолкал вещи в багажник и осторожно, бочком, пролез в машину. Угнездился на заднем сиденье. Потом сказал весело, но чуть неуверенно:
– Поехали, что ли? На Лазурную. Дом 51.
Таксист не ответил, нажал газ, крутанул руль. Машина рывком взяла с места, покатила по улице.
Фёдор решил – на всякий случай – смотреть по сторонам и запоминать дорогу. Переводя взгляд от одного окна к другому, он мельком поглядывал на водителя. Что-то в нём казалось Фёдору знакомым. «Может, наш, деревенский? – подумал он. – Их сейчас в городе-то много. Спросить, что ли?»
Однако лицо таксиста было сосредоточенно и важно. Беляков сробел и поэтому, кашлянув, лишь поинтересовался:
– Много ехать-то?
Из зеркальца на Федора глянули ясные глаза:
– Далёко еще.
Говор – деревенский! Постой, а не Мишки ли это Кандаурова сын? Похож, ей-богу, похож! Фёдор теперь уже не вертелся, а прямо глядел на таксиста.
Тот, видимо, почувствовал его взгляд, поёжился, и опять из маленького зеркальца на Белякова глянули ясные глаза:
– Ты что это, отец, уставился?
– Да похож ты, парень, на одного нашего деревенского… Слушай, а ты часом не Кандаурова сын?
Таксист вроде как бы обиделся. Даже обернулся к Белякову. Потом ткнул пальцем куда-то вправо, в белую карточку, которую Фёдор и не заметил раньше.
– Читать умеешь, отец? Ясно написано? Швырков Петр Иванович!..
Тут Беляков расплылся в улыбке:
– Петька! Петька Швырок, из Кирилловки?!
– Ну!
– Земеля!! – неподдельной радостью наполнился голос Фёдора. – Земеля, что ж ты раньше-то не сказал!.. А я – Фёдор Беляков. Рядом, из Савиновки.
– Дядя Федя, съел медведя?! На комбайне работал, а мы, пацанами, дразнились!.. Это из твоего комбайна я ремень на кнут выдрал, а меня потом за это отец порол!..
Оба заулыбались. Фёдору сразу стало как-то теплее.
– Сейчас мальчишки тоже ремни таскают. Правда, редко. Чё им в пастухов-то играть? Другие игры теперь. Вон у Солнцевых ребятишки в «запорожец» к грибникам залезли, приёмник вытащили. Хорошо, ещё несовершеннолетние!
– Да, всякое бывает, – таксист покосился на Фёдора. – Здесь свернём. Объезд. Улицу закрыли, роют что-то. Подлинней дорога будет, зато верняк, – помолчал немного. Потом удивлённо воскликнул:
– Гляди-ка! Сколько уже намотали, а на счётчике всего рубль! Скукожился! Нет, не зря мне сегодня утром техник говорил, что скоро хана счётчику. Придётся вырубить его, всё равно проку нет. Но – на глазок – до Лазурной рубля четыре, – снова из зеркальца глядели на Фёдора ясные глаза.
– Ничё! – Беляков хлопнул себя по тому карману, где лежал кошелёк. – Деньжата есть. А вообще-то, земеля, знаешь что? Давай я тебе сейчас их отдам. А то потом забудем или ещё что. На, держи, – Фёдор вынул кошелёк, достал трёхрублёвую бумажку и положил на переднее сиденье. Потом подумал, вспомнил того, с повязкой, и добавил ещё одну. – Вот так, – и довольный откинулся назад.
Но спокойно усидеть на месте он не мог, поэтому снова нагнулся к водителю.
– А ты давно здесь, в городе?
– Да уж восемь лет.
– Солидно!.. И как, ничего?
– Нормалёк. Правда, крутишься, вертишься побойчей, чем в деревне. Ну да здесь без этого нельзя. За всё плати!
– Верно. И у нас…
– Да ладно, что у вас! – перебил таксист, махнув рукой. – Натуральное хозяйство. Да и нет ничего. Из товара.
– И я говорю, земеля, ловко было бы, если входишь ты магазин, а тут тебе на полке кнуты лежат и в три метра, и в десять, а кто посильней – тому и все пятнадцать подай. А он и есть!
– Размечтался!
– А что? Помечтать иногда оченно даже приятно. Вот, земеля, попаду вскорости на сестрины именины, а там!.. Эх!..
Вдруг Фёдор качнулся вперёд и тронул таксиста за плечо:
– Стой! Вон винный магазин, мне бы бутылку какой-никакой шипучки купить надо. Неудобно без вина-то, а?.. Во-во, и я думаю, неудобно. Давай, подруливай, – говорил он без остановки, пока водитель подъезжал к магазину, притормаживая и выбирая место, чтобы остановиться. – Я быстро – раз-два – и в дамках. Попрошу, может мне и без очереди дадут, чай, не мальчик, вон, и волосья повылазили, – и Фёдор выразительно провёл ладонью по темени. – Ты, земеля, обожди чуток, а?
Такси втиснулось между грузовиком и жёлтыми «жигулями». Фёдор Беляков быстро распахнул дверцу, выскочил, крикнул:
– Я мигом! – и нырнул в открытую дверь магазина.
Выйдя из магазина с довольным видом и придерживая оттопырившийся карман пиджака, он поискал глазами машину. Грузовик и «жигули» стояли на месте, но такси между ними не было. Сердце Фёдора как-то тоскливо сжалось, он беспомощно поглядел по сторонам. Подошёл, неуверенно ступая, поближе. На самом краю тротуара кучкой лежала его нехитрая кладь. Он присел, погладил рукой сумку с картошкой.
– Эх, земеля-земеля!.. – выдохнул он с тихой горечью и уронил голову на грудь.
Три плитки
Инструмент у Петровича свой. По руке прилаженный. Петрович его каждый вечер проверяет, поправляет что, если надо. Утром Петрович кладёт в него только две вещи: перевязанный верёвочкой полиэтиленовый мешочек с завтраком и газету. Поэтому в сундучке, с которым он на работу ходит, всегда полный порядок.
Объект, на котором он работает, специфический: с комендантом, охраной и прочей серьёзной музыкой. Но так как Петрович – мастер, его уважают и не проверяют строго. Заглянут для порядка в сундучок – и всё.
Вообще-то Петровича на стройке любят: он никогда и никому в помощи не отказывает. Иногда готов даже своё время потратить, но до конца дело довести. Потому что любит он, чтобы всё сделано было по высшему разряду. «Наша фирма веники не вяжет», – приговаривает он в особо ответственных и трудных случаях.
Хотя с виду Петрович, по словам прораба Беленко, «мужичонка неказистый, неплечистый, неречистый». Так себе. Незаметный.
Но опять же, однако, с месяц назад, он всех удивил. Когда на собрании бригады взял вдруг сторону Петьки. Парнишка попался на том, что продавал одному гражданину мраморную облицовочную плитку. Правда, бракованную, но факт есть факт: продавал. Иван Зуев, мужчина в летах, положительный, неторопливо долбил Петьку:
– Тебя почему наказать надо? Чтобы ни тебе, ни другим неповадно стало руку государству в карман запускать!
– Так ведь я бракованную… Мы ж её на свалку… – пытался оправдываться Петька.
Но Зуев продолжал, не слушая:
– Могу объяснить, почему надо наказать по всей строгости. Натура наша какая? А вот такая – хоть что-нибудь, а взять хочется! Но ты мне разреши негодную, ненужную вещь брать – я на неё и смотреть не стану. Зачем? Рядом хорошая лежит, лучше её себе возьму, плохую заместо пристрою. Вот так! Но к каждому из нас проверку не приставишь – чего несёшь, мол, хорошее, плохое? – не хватит на всех проверяющих! Думаю, наказать надо.
Кое-кто возражать начал, шум поднялся. Громко двинув стулом, встал Петька:
– Что же это, по-вашему, получается? – быстро затараторил он, от волнения глотая слова и чуть заикаясь. – Ежели я какую-то де-е-ревяшку обломанную понесу, и меня с ней застукают – давай, хватай Петьку?! Деревяшку эт-т-ту завтра точно раздолбают – и в костёр бросят или на свалку вывезут, а подбери я её, сохрани, дома где пристрой – и меня за это в ку-у-тузку?
– Точно, – безмятежно подтвердил Зуев, – в кутузку тебя же за это.
Тут все опять загалдели, зашумели. Вдруг один заметил, что с места поднялся Петрович, толкнул соседа в бок, тот другого, другой – третьего, и все угомонились. Видно было, что Петрович, как и Петька, волнуется – правая рука беспрестанно, вверх-вниз и обратно, бегала по пуговицам пиджака.
– По твоему, Иван, получается, – начал он тихо, но твёрдо выговаривая слова, – человеку надсмотрщик нужен. Всегда и везде. Чтоб не спал-не дремал, да нас за руку хватал. Да, ты прав, проверяльщиков на всех не хватит, разве что каждый из нас за соседом глядеть станет да другому соседу докладывать. Только одно ты забыл: не надо выдумывать то, что есть уже. Про совесть ты забыл, Иван. Другое дело, что кой-кто глушит её, а у кой-кого она просто спит. Но есть она у всех. И у Петьки, между прочим, тоже. А ежели мы его тут стращать будем… – Петрович махнул рукой и сел. Видно было – устал, не привык говорить много.
Все тогда подивились речам Петровича. Но поскольку он опять прочно замолчал, о случае этом через неделю забыли.
А тут ещё и другое событие развернулось. Старого коменданта сняли и поставили нового.
С полмесяца он вникал в дела, а потом как-то сразу и весьма основательно взялся, по словам того же Зуева, «наводить порядок». Набрал заново почти половину охраны, обменял пропуска, выявив при этом массу нарушителей. В общем, повёл «решительную борьбу с расхитителями материальных ценностей». Народ шуршал по углам, но открыто не высказывался: специфика «объекта» предусматривала значительную прибавку к зарплате.
Но Петрович и здесь предпочитал отмалчиваться. Жизненный опыт подсказывал ему, что торопиться с выводами не надо, и вообще зря болтать нечего.
Переодевшись и заперев шкафчик, Петрович двинул на свой этаж. Незнакомый ему дежурный, взяв пропуск, долго изучал его, глядя попеременно то на Петровича, то в документ.
– У меня, брат, на этой работе даже фотография поседела, – пошутил было Петрович, но тот, косо блеснув глазами и возвращая пропуск, обрезал коротко: – Проходи!
И почти без паузы добавил:
– Выходить будешь ровно в восемнадцать ноль-ноль. Раньше или позже – нарушение.
– Ладно, давай документ! – уже хмуро сказал Петрович и, сунув пропуск в карман, потопал дальше.
Однако в раздражённом состоянии Петрович пребывал недолго. Привычная работа увлекла его, и он начал даже ощущать некоторую симпатию к дежурному, с которым столкнулся утром.
«А что, – думал он, – поприжмут кой-кого, и слава богу! Сами-то они виноваты, что лаяться приходится часто? Нет… Тоже попадаются гуси!.. Хотя, с другой стороны… как посмотреть… Антагонизма», – философски заключил Петрович, вспомнив когда-то слышанное мудрёное слово.
Поработав после обеда «как следует», то есть сделав всё, что было намечено, и даже больше – задел на завтра, – Петрович собрался было уходить, но вдруг вспомнил, что в одной из комнат, уже отделанной и вполне готовой к сдаче, он видел плитки. Облицовочные. Три штуки. Бракованные, наверное, вот их и отложили, чтоб не мешались, да забыли вынести. Сам Петрович работал чисто и аккуратно, а потому терпеть не мог любой непорядок. Несмотря на то, что время поджимало, не поленился, заскочил в ту комнату, плитки подобрал и сунул в сундучок: – Из корпуса выйду, а там выброшу».
Когда Петрович подошёл к посту, дежурных было двое. «Пересменка», – подумал он, а вслух сказал, весело глядя на обоих:
– Пора домой, ребятки, щец похлебать, – и протянул пропуск.
«Утренний» уже сменился, однако ещё не ушёл и стоял рядом, поэтому пропуск взял второй и, посмотрев, вернул было Петровичу, но первый тронул его за рукав и молча показал на сундучок.
Тот скомандовал строго:
– Открой!
«Гляди, гляди, – подумал Петрович, – мне скрывать нечего».
– Здесь у меня, ребятки, инструмент. А больше ничего нету. Правда, инструмент особенный – сам делал. Может, с виду и неказистый, зато ладный, ни в какой работе не подведёт, – приговаривал Петрович, открывая сундучок.
Дежурный нехотя заглянул в сундучок, и вдруг лицо его радостно просияло. Он проворно сунул руку с Петровичевым пропуском в карман и кивком головы позвал «утреннего». Тот наклонился, посмотрел, удовлетворённо хмыкнул и повернулся к напарнику:
– Та-а-ак, – протянул он нарочито медленно, – то-то мне физиономия этого типа показалась подозрительной!
– Ты это полегче, парень! – резко сказал Петрович, не понимая, в чём дело, но чувствуя недоброе. – Давай пропуск, тороплюсь я!
– Не спеши, дядя! Тебе теперь спешить не надо! Что ж так мелко работаешь – всего три плитки? Да и те какие-то побитые, – в голосе дежурного промелькнули презрение к Петровичу и гордость за свою бдительность.
Петрович растерялся… Плитки! Он забыл про эти плитки!..
– Ребятушки, да я, понимаете, выбросить хотел, сами посудите – на кой чёрт мне эта дрянь, они же бракованные… Я просто… вынести… – залопотал он, чувствуя, что краснеет и несёт какую-то чушь…
– Хватит рассуждать, – «утренний» подхватил сундучок, взял у напарника Петровичев пропуск. – Ну что, пошли ответ держать, ворюга?
На следующий день Петрович на работу не вышел. Заболел. Ещё бы не заболеть – осрамили перед всем народом! Мало того, что объяснительную писал и просто говорил. Нет, комендант прямо при нём продиктовал приказ, в котором Петровичу объявляли выговор и лишали премии, «…что должно послужить серьёзным предостережением тем, кто посягает на…». Нехорошим людям, в общем. Поневоле заболеешь!..
Но Петровичу ещё и обидно! Ему, проработавшему в этой «системе» без малого тридцать лет, не поверили, а этим сосункам – да?! И что прикажете теперь делать? Можно, конечно, плюнуть на всё, разругаться и уйти. Но легко ли с места трогаться в Петровичевы годы? И куда? И как?
Болеет Петрович. И телом, и душой. И всё думает, думает… Как быть и что делать.
К концу недели скорый на ноги Петька к Петровичу заскочил после работы. Передал привет от ребят, кое-какие фрукты-мандарины. Посидели немного, поговорили.
– Ты, Петрович, не бери в голову, – успокаивал Петька, – народ за тебя. Некоторые, правда, трепыхаются. Но это – один-два, и те из лизунов. Вроде Зуева. Так что, болей спокойно. Ну подумаешь, премии тебя лишили! Да ты и так зарабатываешь – во! И плюнь на них! Главное – ребята тебе верят!
– Нет, Петьк, – возражал Петрович, – мне, понимаешь, обидно. Уйду я. Ей-богу, уйду! Как людям в глаза смотреть? Не будешь же встречному-поперечному объяснять: так, мол, и так, всё не так, я, мол, хороший? Нечаянно я, не по умыслу какому, и всё такое прочее?
– Петрович, не надо! – Петька посерьёзнел. – Всё равно не пустим! Во им! – и, скорчив смешную физиономию, показал кому-то фигу.
Петрович не выдержал, улыбнулся:
– Ты, Петька, прямо как артист. Драматический. Руками-то машешь! Ладно, спасибо, что пришёл. Ребятам привет передавай. Беги, поздно уже!
Через пару дней после Петькиного прихода малость полегчало, и Петрович выбрался на улицу. Ноги сами собой понесли его к «объекту».
«Пройдусь, посмотрю – как там и что», – думал Петрович, неторопливо, с передыхами, шагая по переулку.
Вот и главные ворота. Закрыты. У маленькой калитки сбоку маячит фигура.
«Стой, стой!.. – неприязненно думает Петрович. – Чтоб тебя!..». Но потом вдруг спохватывается: он-то сейчас домой пойдёт, а парню торчать здесь и торчать.
– Эй, браток! Покурим? – Петрович подходит к калитке и приветливо смотрит на дежурного. «Не тот, – думает про себя, – и слава богу!»
Дежурный здоровается:
– Привет, отец! Воздухом, что ли, дышишь?
– Ага! Курнём?
– Давай!..
Закуривают. На стройплощадке уже спокойно. Вечерних работ нынче нет. Внезапно из дальнего угла площадки, заставленного бочками, поддонами, какими-то механизмами, доносится отчётливый звук – будто упало что-то тяжёлое. Петрович и дежурный настораживаются. Но всё тихо. Петрович уже затаптывает свой «бычок», как тот же звук раздаётся снова.
– Ну ладно, папаша, – дежурный торопливо затягивается, бросает окурок. Запирает изнутри калитку. – Я пошёл. Заборы у нас высокие, но посмотреть не мешает. Пока.
– Пока, – отвечает Петрович и с минуту стоит в раздумье: домой?.. не домой?
– Однако и я пойду, взгляну – может, что? – говорит он вслух, поворачивается и идёт вдоль забора.
Поворот. Петровичу хоть и за пятьдесят с лишком, но зрение у него отменное, поэтому, несмотря на вечерние сумерки, он без труда различает впереди, метрах в сорока, несколько фигур. Они торопливо шныряют от забора к стоящей у тротуара машине, перетаскивая что-то и складывая в открытый багажник.
Петрович оглядывается по сторонам. Никого. Но всё равно припугнуть надо. Да и дежурный, пусть за забором, но где-то поблизости должен быть.
– Эй, мужики! – кричит Петрович, сбавляя, однако, шаг. – Вы что это там делаете, а! Не со стройки ли чего прёте? Вот я вас сдам, куда следует!
«Мужики» замирают на мгновение. Один из них оборачивается. Петровичу кажется, что это Беленко. Из машины высовывается кто-то, кричит, машет рукой – давайте, мол, скорей, чего телитесь?!
– Уж не Зуев ли? – Петровичу хочется рассмотреть их получше, и он невольно делает несколько шагов в направлении похитителей. Те, бросив всё, бегут к машине, на ходу переругиваясь. Отдельные слова долетают до слуха Петровича:
– Быстрей!.. Вот я… Не надо… Айн момент!.. М-мать его!.. Дураков учить надо!..
Вдруг один разворачивается и быстрым шагом идёт навстречу Петровичу, постепенно переходя на бег.
«Незнакомая морда какая-то», – думает Петрович, а вслух говорит громко, так, чтобы тот услышал:
– Ну что, друг, сдаваться идёшь? Давай, давай – это зачтётся!..
Незнакомец подскакивает к Петровичу и резко бьёт его правой ногой в живот. Петровичу едва удаётся повернуться боком, но удар такой сильный, что перехватывает дыхание и режущая боль гнёт к земле. Однако Петрович успевает схватить его за ногу. Незнакомец пытается вырваться, и они оба летят на землю.
– Я ж тебя, гада, как таракана! – Петрович чувствует на лице жёсткую, пахнущую краской, руку.
– Люди!.. Люди!.. – кричит он что было сил, но всё так же крепко прижимает к себе его ногу. Тот приподнимает голову Петровича за волосы и бьёт об асфальт.
«Вот и уволился…» – мелькает ни с того, ни с сего в сознании Петровича, и оно медленно гаснет. Петрович не слышит, как, громко стуча сапогами, бегут к нему дежурный с напарником, как они отрывают его от вора, потом бережно переносят в караулку, укладывают на стулья. Когда он открывает глаза, вместе с неясным сумеречным светом приходит боль, но Петрович, пытаясь повернуть голову на движущееся пятно, спрашивает чуть слышно:
– Не ушёл?
Весёлый молодой голос отвечает, дрогнув:
– Здорово ты его, отец!.. Как капкан!
– Лежи, лежи, – говорит кто-то другой, – мы сейчас «скорую» вызовем.
– Не надо «скорую», – тихо, но почему-то с радостью говорит Петрович, – я тут отлежусь маленько… и пойду… Я тут… недалеко.
В голове гудит, дышать больно и тяжело, но Петровичу как-то хорошо и покойно. Он половчее устраивается на стульях.
«Нет, – думает он, – не буду увольняться. Вот бюллетень закрою – и порядок… Петьку к себе напарником возьму, парень толковый, дело будет… За науку спасибо скажет!» – и Петрович улыбается, прикрыв глаза, этим нехитрым мыслям.