– Помня товарища Жу… то есть товарища Константинова еще по Халхин-Голу, могу сказать, что результат ему нужно явить.
– Предложение, воистину подкупающее своей новизной, а также проработанностью механизмов воплощения, – поджал губы старый маг. – Конкретнее, Мишель, прошу вас, голубчик.
– Конкретнее… Товарищ Константинов должен увидеть, что наступать здесь не следует. Я расставил маяки, но мнение мое, господа, не изменилось. Германскую оборону тут на ура не возьмешь. Да и не на ура тоже. Поэтому…
– Погоди, Михаил, ты что же, нам предлагаешь очки втирать начальству? – резко перебил его бородатый Феодор Кириллович.
– Большевистскому начальству, Феодор, не забывай, – осклабился гвардеец. – Чем мы тут два десятка лет почти занимаемся?
– Мы не вредители, – аж покраснел тот. – Мы Родине служим, не начальству! Забыл, зачем мы сюда возвращались в двадцать пятом?
– Спокойно-спокойно, сударь мой, – надменно бросил Мишель. – Мы дело делали. Для Родины, прав ты, для России, для народа русского. А начальство – оно начальство и есть. Мы всегда ему глаза отводили, если результат того требовал. Ну и чтобы лишние вопросы б нам не задавали, но тут уж Иннокентию Януарьевичу спасибо.
– Подлиза, – беззлобно ухмыльнулся Игорь Петрович.
Сам же старый маг прислушивался к пикировке своих свитских с благодушной улыбкой на тонких губах, никак не вмешиваясь.
– Ничего не подлиза. Объективный факт, – ухмыльнулся в ответ и Мишель. – Теория Маркса всесильна, потому что она верна, и тут как раз такой случай, верно ведь, Иннокентий Януарьевич?
– Мишенька, голубчик. – Старик скрестил руки на груди. – Не отвлекайтесь. Что вы предлагаете, только конкретно?
– Дать товарищу маршалу, представителю Ставки, то, что он желает увидеть, конечно же, – пожал плечами Мишель.
– То есть таки втереть очки? – резче, чем следовало, спросил Феодор Кириллович. – Липу подсунуть? Лживое донесение составить? А потом наши же русские солдаты из-за этого гибнуть должны?!
– Милостивый государь Феодор Кириллович. – Мишель с истинно гвардионским скучающе-недовольным выражением воззрился на сотоварища. – Что-то вы, любезнейший, похоже, речей нашего зама по политчасти переслушали. Кто сказал, что из-за нашей липы должны русские солдаты погибать?
– А как же вас еще понимать, милостивый государь? – возмутился бородач. – Что еще случается, когда в штаб филькину грамоту шлют?!
Остальные офицеры с тревогой воззрились на Иннокентия Януарьевича, однако старый маг лишь продолжал загадочно улыбаться.
– Вы, Феодор, словно первый день на фронте. Словно и с германцами не воевали, и с солдатскими комитетами летом семнадцатого дела не имели. Что от нас требуется? Немецкую оборону прорвать. А коль большевикам так уж неймется и они нас под микитки расталкивают, времени не дают, потому что «срока горят», – передразнил он кого-то, быть может, как раз того безымянного «зама по политчасти», – то нужно сделать так, чтобы они как раз и уверовали, что мы с вами – и вами, господа, конечно же, – задачи свои выполнили на ять и что русского солдата здесь в атаку гнать не следует.
Тут, похоже, ему удалось удивить всех, и даже Иннокентия Януарьевича.
– Не следует! – возвысил голос Мишель, гордо выпрямляясь. – А следует, господа, осуществить наш с вами старый замысел. Да-да, тот самый. Когда три или четыре человека сумеют устроить с немецкой обороной такое, что и знаменитым «ночным ангелам» Потемкина бы не приснилось.
Остальные свитские как-то враз отвернулись в явном смущении. Кто-то кашлянул, кто-то почесал затылок – в глаза Мишелю не смотрел ни один.
– Ну вот не надо, господа, не надо! – гордо объявил гвардеец. – Мы все и ротами командовали, и батальонами, и полками. Сколько людей поляжет, если атаковать, как по уставу положено, после магоартподготовки? У немцев здесь оборона будь здоров, прикроют зонтиком, часть снарядов отведут, часть в воздухе подорвут – сами ведь знаете! Не ботфортом трюфеля там хлебают, чего уж там. В других местах – знаю, по-другому никак. Но здесь-то есть мы!
– А этих троих-четверых, вы, достопочтенный Михаил Станиславович, лично готовить станете? – осведомился Игорь Петрович, сердито хмурясь. – Сами в глаза им глядеть будете?
– Одному мне, к сожалению, не справиться, – сухо отрезал гвардеец. – Вы, господа, это прекрасно знаете. Но что вас смущает? Что столь малой кровью победить можно? Не сотни убитых, не тысячи раненых – а всего трое-четверо погибших?
– Господа, господа, – поморщился молчавший до этого Семен Константинович, утирая пот с красного лица. – Чего вы, право слово, точно нежные смолянки, спорите. Не мы это придумали. У япошек такое в порядке вещей, да и еще у множества племен и народов, особенно на Среднем Востоке. Успокойтесь, Феодор Кириллович, не сверкайте оком ни на Мишеля, ни на меня. Ну да, трудно человека на смерть посылать. Когда батальон в атаку поднимаешь, на пулеметы, тоже ведь знаешь, что обратно хорошо если половина вернется. Тут только то и спасает, что, мол, сам лично никого не приговорил. У каждого, дескать, есть шанс вернуться. А тут шансов нет.
– Сие недостойно воина русского! – отчеканил Феодор Кириллович с пафосом. – Да, правы вы, Семен Константинович, и я тоже батальон в атаку поднимал, тогда, в Брусиловском прорыве. Многие там и останутся, да. Но кто именно – Господня воля, не твоя. И на какое бы опасное задание разведку ни посылал – всегда был шанс вернуться. И возвращались. Хотя бы один.
– Сантименты все это, господа, – поморщился Мишель. – Товарищ Константинов прав, когда нас торопит, на Букринском плацдарме армия кровью умывается.
– Ну так сам и иди тогда! – не выдержал Феодор, переходя в запале на «ты». – Сам иди, Михаил! А то других-то посылать…
– Надо будет, пойду, – с гвардионским фатализмом пожал плечами тот, нимало не обидевшись. – Но пока что пользы России больше живым принесу, чем мертвым.
– А другие, значит, менее полезны, да? Их в расход можно?!
– Можно, Федя, можно, – холодно сказал Мишель. – Один боевой маг при удаче танковый полк германцев остановит. «Ночные ангелы» в сорок первом, я слыхал, и более задерживали тогда, под Смоленском. Один толковый артиллерист на переправе тоже целую колонну заставит встать. Один толковый танкист… А ежели ты только и можешь, что мордой вниз в окопе лежать с мокрыми штанами да в белый свет как в копеечку палить, боясь высунуться да прицелиться, – так грош тебе цена как солдату. Иди тогда и… принеси пользу другим способом.
– Нельзя так судить!.. – горячо начал было бородатый Феодор, но его прервало деликатное покашливание.
Иннокентий Януарьевич осторожно кхекал в сухой кулачок, поднесенный к губам.
– Кхе-кхе, грх. Прошу прощения, господа-товарищи. Все высказались? Может, кто-то еще хочет о морали да нравственности поспорить? Нет, я понимаю, русский человек и в смертный час спорить станет, а доброугодны ли дела мои были, так что я не удивляюсь. Но давайте споры отложим. Товарищ Константинов действительно нас торопит очень, армия на букринском пятачке действительно кровью истекает, того и гляди германцы их в Днепр сбросят, а у нас все тихо. Самое время ударить. Как дождемся доклада, как поведает нам Мишель, что его маячки углядели, так и решим. Вернее, господа, я решу, так уж и быть, а вы будете исполнять полученные указания.
В голосе старого мага вдруг зазвенел металл.
– Так точно, ваше высокопревосходительство! – вновь вытянулся Мишель. Остальные тоже подобрались.
– Поэтому ждем, господа, – распорядился Иннокентий Януарьевич. – Ждать, впрочем, не так и долго осталось. До утра-то уже рукой подать. И кстати, чай уже должны были у меня накрыть. Прошу вас, господа, прошу. Чай, кстати, настоящий цейлонский, ленд-лизовский, от наших лондонских, гм, друзей… Так что не побрезгуйте откушать.
На правый берег Днепра, крутой и высокий, пали первые отсветы осенней зари, холодной и неяркой. Ночь прошла спокойно, и ландсеры, солдаты в фельд-грау, благодарили бога, что большевики решили сегодня не тратить ни снарядов, ни заклинаний. Шла смена дозорных, растапливались кухни, а в штабах дежурные уже готовились доложить утренние сводки. На Букринский плацдарм, где большевики которую уже неделю пытались прорвать оборону воинов фюрера, требовалось отправить сводную бригаду – оперативные резервы показывали дно, со спокойного участка фронта уже забрали все, что возможно.
И никто бы не смог сказать, где именно уткнулась в закатный берег посланная заклинательницей незримая «леска».
А она уткнулась – и пропала, утонула в сухом камыше, облетевших кустах, склонявшихся над осенними водами. Уткнулась, канула без следа, замерла, словно мышка-полевка под коршуном – ни писка, ни шевеления.
Но сейчас, когда над Днепром занимался рассвет, незримое ожило. Колыхнулись стебли пожухлой травы, дрогнули нагие ветки, словно кто-то невидимый осторожно пробирался сквозь приречные заросли. Как будто бесплотная рука чертила бестелесным же пером, проводя от реки прямую линию.
Отскочил в сторону камешек, сломалась сухая ветка. Незримое поднималось и поднималось, шло вверх по крутому днепровскому скату, туда, где за гребнем и тянулись немецкие окопы с траншеями.
И где-то в стороне, в глубокой яме под корнями вывороченной старой сосны, незримому что-то отозвалось. Маг ощутил было мгновенное шевеление, короткий родившийся импульс, скользнувший точно так же, по траве и опавшим хвоинкам обратно, к реке.
– Есть! – аж подскочил гвардеец Мишель. – Прошу прощения, господа, – вдруг смутился он. Ну да, не к лицу полковнику советской армии, а ранее – штабс-капитану Вооруженных Сил Юга России, а еще ранее – поручику лейб-гвардии Волынского полка, этак подскакивать, когда сработали его маяки, тщательно и с немалым риском упрятанные на той стороне Днепра.
– Карту! – сухо бросил Иннокентий Януарьевич, привставая из-за учительского стола.
Бородатый Феодор Кириллович не без лихости прищелкнул пальцами. Карта сама по себе вырвалась из планшета, затрепетала в воздухе листами-крыльями, разворачиваясь, и послушно легла пред светлыми очами высокого начальства.