Он на пробу прикоснулся к содрогающимся стенкам, почувствовал биение текущей в них магии – магии, державшей «пузырь» в том виде, в каком он был. Вытянул силу – совсем немного. Пожалуй, если ударить простым «жгутом» с утяжелением основной формулы, то эффект в тонком мире будет куда заметней, чем в материальном.
– Ложись! – крикнул Порошин и швырнул свернутой в «жгут» силой в проем. Атакующих смело, словно их и не было. Только по-прежнему плыли в проем клочья лежавшей где-то рядом Серой Дороги.
– Закрывай! – скомандовал подпоручик. Дверь захлопнулась, и казаки взгромоздили засов на место.
Все остались целы, и после боя казалось даже, что в блиндаже потеплело. Но на самом деле это была лишь иллюзия. И времени, и сил у обороняющихся стало меньше.
– Эк вы ударили, господин штабс-капитан! – Езерский восхищенно покрутил головой, убирая саблю в ножны. На клинке потеки вражеской крови исчезали сами собой, на глазах. Подпоручик этого не замечал. – Ежели б вы раньше к нам пробились, мы б давно германцев отогнали и отсюда ушли.
– Не вышло раньше, – сознался Порошин. «И то в последний момент успел», – подумалось ему. Если б не саданул чистой силой из «крышки» прямиком в Вернадского – Юнга – призраки в «пузыре» были бы обречены. Да и сейчас… не так много у них шансов пережить эту ночь. Как и у самого Порошина.
– Германец теперича долго не сунется, – сказал кто-то из казаков. – А вдруг и вовсе отбросили…
– Не отбросили, вернутся они, – тяжело ответил Порошин. – Так… передышку дали.
Он все думал, как сказать о том, что они мертвы, и что прошло слишком много времени, и что дальше для них один путь – если повезет, то вслед за потоком мертвых по Серой Дороге, к неведомому пределу, а не повезет – погибнуть последней смертью вместе с «пузырем», расточиться стылым туманом посмертия. Однако Езерский обратился к нему сам.
– Прошу прощения, господин штабс-капитан, а на фронте что происходит? Куда двигаемся? Мы же здесь без связи сколько уже сидим.
Порошин понял, что у него язык не повернется сказать подпоручику правду. Да и не нужна она ему. Он на своей войне воюет, маг – на своей. Правда, на одной стороне – за Россию…
Потому-то он, Иван Порошин, ровесник революции, выросший в СССР, не мог сейчас смотреть на этих людей как на чужих. Они были такие же, как он сам, даром что родом из другого времени. Такие же, как те, с кем он бок о бок прошел от Смоленска до Кенигсберга, с кем прорывался из окружения под Харьковом, с кем освобождал Киев и Севастополь. Пере-одень – не отличишь от стрелков лейтенанта Дени-сова. А на Денисова надень форму подпоручика Волынского лейб-гвардии полка – и выйдет бравый офицер, хоть сейчас на смотр. Впервые, наверно, Порошин подумал о солдатах той, германской войны – наши. Наши, русские солдаты.
Лидочка за его спиной простодушно сказала:
– Так ведь война-то уже другая и режим царский…
Порошин повернулся и резко встряхнул ее за плечи:
– Головой думай, Синицына, головой!
Она только возмущенно заморгала, не сразу, видимо, поняв, о чем ей полагается думать головой, но умолкла. Посмертник повернулся к Езерскому, в немом изумлении наблюдавшему эту сцену.
Правды он не скажет, но для этих людей сделает все, что возможно. Так, как он сделал бы все для своих, советских бойцов.
– Про обстановку на фронте, господин подпоручик, не имею возможности сообщать. Но приказ должен до вашего сведения довести – держаться до прихода помощи. Сидеть здесь вам недолго, до рассвета. Помощница моя отправится к командованию с донесением, а я останусь с вами. Когда германцев заставят отойти – так я вас отсюда и выведу. Сами не выйдете…
– Да мы уж знаем, что не выйдем, – не выдержал один из унтеров – белобрысый, полноватый, типично бюргерской наружности. Должно быть, Штольберг.
– Иван Григорьевич, – тихо сказала Лидочка у него за спиной. – Как же это… вы останетесь?
Порошин развернулся.
– Слушай мой приказ, Синицына! Я тебя отсюда выпущу – побежишь что есть духу к Денисову. Дальше слушай… – Он на мгновение задумался. – Пусть берет всех людей, кто у него в подчинении, и ломает памятник, для них он сейчас не опасен. Все, что было в нем – уже сработало… Но ты их прикрывай, мало ли какая беда случится. Хорошенько прикрывай! Автоматчиков пусть поставит вокруг того захоронения, которое мы с тобой не закрыли. На тот случай, если какая-нибудь гадость успеет прорваться… Пусть поливают огнем все, что из земли полезет. Сразу, не дожидаясь, пока вылезет, ясно?
– А… а вы?
– Я здесь останусь, потому что без меня тут никак.
И, поскольку Лидочка продолжала молча на него смотреть, прибавил:
– Если они не продержатся, прорыв будет. Будет непременно. Ясно?
Прореха в «пузыре», через которую и затянуло внутрь мага с помощницей, схлопнулась, но не закрылась окончательно. Порошину хватило одного направленного удара, чтобы вновь раскрыть дыру. Он буквально выпихнул Лидочку наружу – она исчезла в клочьях серого зябкого тумана. Порошин надеялся, что она исполнит приказ как можно скорее – теперь существование оставшихся в «пузыре» призраков зависело от нее.
Пока маг возился с прорехой, остальные молчали. В блиндаже царил тот же полумрак и тишина и по-прежнему теплилась на столе несгорающая свечка.
– Неужто нас так же выпустить нельзя? – вздохнула Елена, когда Синичка ушла.
– Можно, – ответил Порошин, прислушиваясь к потусторонней ночи. – Но только после того, как помощь придет. Блиндаж этот велено удерживать во что бы то ни стало. Последний рубеж, и вы на нем одни.
Елена тихонько, по-детски вздохнула. Порошину было ее особенно жалко, хоть он и понимал, что на самом деле девушка эта тридцать лет как мертва. А осталась бы жива – в матери бы ему годилась…
На какое-то время в блиндаже повисла тишина.
– Атака будет, – с тоской сказал белобрысый Штольберг. – Опять. Слышите, ваше благородие?
– Слышу, – буркнул Езерский, – и получше тебя. Генеральный прорыв, не иначе – вон как стены трясутся, хоть неприятель еще за три версты отсюда.
Как он это чувствует, удивился посмертник, он же не маг? Но, как видно, годы заточения в «пузыре» не прошли даром ни для кого – теперь уже все прислушивались к звукам за пределами блиндажа, и на лицах отражалась возрастающая тревога.
И было отчего. Порошин тоже слышал приближающийся гул, вой и стон, словно на них шли не сонмы тонких, нематериальных сущностей, а сильнейший ураган. Такой, который деревья ломает, как соломинки, уносит целые дома, а у людей раздирает легкие. Не устоять перед ним, не скрыться…
«Видно, Синичка уже исполнила приказ, – подумал Порошин, чувствуя, как от этого жуткого звука у него все волоски на теле поднимаются дыбом. А руки не тряслись – нисколечко. – Денисов уже отрядил людей крушить немецкий монумент – вот и отзывается он последней отчаянной атакой. Что ж… видно, пришло время рискнуть».
Вой во тьме перешел в пронзительный визг, стены затряслись, свечка в бутылке замигала.
– Господи, спаси и сохрани, – прошептала сестра милосердия, испуганно крестясь. Вслед за ней креститься начали и казаки, и унтера. – Господи, оборони…
– А-атставить!
Лейб-гвардии подпоручик Езерский встал перед ними – фуражка лихо сдвинута набок, усы гневно встопорщились. Пол под ним ходил ходуном, но Езерский держался на ногах крепко.
– Рано молитесь – позже молиться будем, когда конец придет! Господь и так с нами! Забыли, что ли, – на Бога надейся, да сам не плошай! Чего носы повесили – у нас теперь целый маг есть, верно, господин штабс-капитан?
Посмертник кивнул, улыбаясь, хотя сейчас ему больше всего хотелось нырнуть в прореху в «пузыре» следом за Синичкой.
– С вами я, – подтвердил он и встал рядом с Езерским. – До самого конца с вами. Только вот боюсь, господин подпоручик, не отобьемся на этот раз…
– Это почему не отобьемся? – возмутился гвардеец. – Прежде отбивались и теперь отобьемся, с вами-то!
Порошин покачал головой.
– Сами ведь говорите – генеральный прорыв, штурм, атака всеми силами. Ведь раньше не было такого… такого воя!
– Не было, ваша правда. Да ведь у нас и мага толкового не было!
– Я маг, а не чудотворец, – усмехнулся посмертник. – Некуда нам деваться, да и приказа отступать не было. Там, за нами, – уже тылы, если нас сейчас сметут фаши… германцы, всему фронту конец. Линию разорвут – не соберем. Только нам не сдюжить против этой силы, неужели не слышите? Но одно я могу сделать…
Он обвел взглядом неестественно бледные, усталые лица.
– Могу блиндаж подорвать. Заклятия знаю, поставить успею, если не тянуть. Рванет так, что врагов наших частью пожжет, частью отбросит – долго потом не сунутся. Только нам с вами, други мои, вместе с этим блиндажом погибать.
Несколько мгновений все молчали – а за стенами «пузыря» росла и завывала последняя, самая отчаянная вражеская атака. Сквозь щели в потолке вновь посыпалась земля.
– Пусть! – вдруг сказала Елена и схватила Порошина за руку. – Пусть погибнем! Только бы отсюда… И только вы нас не бросайте, ваше благородие!
– Не брошу, – пообещал посмертник и зачем-то добавил: – Слово офицера.
– Ну что ж, коли по-другому нельзя, – тяжело сказал Езерский, – значит, так тому и быть. Главное – не дать им оборону прорвать. Тут последняя линия, я помню.
Что мог помнить давно погибший человек на самом деле, Порошин сказать бы затруднился. Может быть, у подпоручика в памяти все смешалось, а может, и впрямь некогда была здесь последняя линия русской обороны – кто знает? Остальные промолчали, но никто не возразил. И впрямь так тому и быть.
– Помощь вам нужна?
– Не нужна, – хотел сказать Порошин, но в последний момент передумал. Пошарил в нагрудном кармане гимнастерки – нашел листок, выдранный из блокнота, и огрызок карандаша.
– Вдруг кто из нас жив останется? Давайте запишемся, кто мы есть, чтобы потом родным передали. Где мы… и как.
Спустя несколько минут листок вер