Что ж, на некоторых ласточек эта речь и правда подействовала. Несколько осторожных и боязливых стаек сразу же на другой день поднялись на крыло.
Но большинство по-прежнему дожидалось диких гусей. Ласточки усаживались на крышах домов и амбаров, на электрических проводах и без устали спрашивали друг дружку:
— Полетят гуси? А вдруг уже пролетели? Нет, не может быть! Мы бы их видели. Когда же они полетят? Когда ж наконец полетят? А вдруг они нас обманули? Но зачем им обманывать? Зачем им нас обманывать? Когда же они наконец полетят?
— Не бойтесь, нечего вам бояться! Увидите, полетят дикие гуси, — успокаивала их самая старшая ласточка. — Обязательно полетят. Дикие гуси не обманывают. Они и в прошлом году нас не обманули. А чтоб вы мне поверили, расскажу-ка я вам сказку про диких гусей.
СКАЗКА О ДИКИХ ГУСЯХ
Жил когда-то один мальчик, и был он очень хворый. Болели у него ноги — совсем-совсем его не слушались. Всю зиму просиживал мальчик дома на стуле, и родители переносили его из угла в угол, чтобы не было ему так грустно, но все равно время текло медленно-медленно.
Больше всего мальчик любил сидеть у окна. К окну всегда подлетали воробьи и синицы, потому что он часто насыпал туда зерна или хлебных крошек. Когда ничего другого не было, он скармливал птицам крошки от своей краюшки хлеба, хотя большой она вовсе не была. Мальчик был из бедной семьи, родители его еле сводили концы с концами, но он радовался, по-настоящему радовался, если мог поделиться чем-нибудь с птичками. И горько горевал, когда нечего было им накрошить или насыпать: ведь подчас не только хлеба, но и жалких крошек в доме не водилось. Однако воробьи и синицы кружили за окном и тогда, когда он им ничего не давал. Впрочем, тогда слеталось их еще больше, они весело кружились в окне и вытворяли всякие фокусы, словно хотели убедить мальчика, что им хорошо и ничего им не надо, так как где-то чем-то уже поживились, наклевались вволю, а теперь слетелись сюда лишь потому, что довольны и веселы и хотят его позабавить, а если удастся, и рассмешить.
Как потеплело, родители стали выносить мальчика во двор, сперва на часок-другой, а потом, когда приспели полевые работы, оставляли его там на целый день. Ведь им приходилось с утра до вечера работать в поле, а разве мальчика с собою возьмешь? Утром, бывало, подставят к его стулу миску или тарелку с едой, чтобы, проголодавшись, он и сам мог до нее дотянуться. А иной раз и соседей попросят наведаться к сыну — поглядеть, не случилась ли с ним какая беда.
Однако соседи когда заглянут, а когда и нет, ведь они тоже не сидели без дела. У каждого свои заботы. А соседские дети, коль не болели, должны были ходить в школу или помогать родителям. Людям тогда трудно жилось.
Вот и просиживал мальчик целыми днями один-одинешенек. И бывало ему очень невесело. Есть и то порой не хотелось. А бывало, еда его вдруг пропадала: во дворе жила кошка, и она вечно вертелась около мальчика. То молоко у него выпьет, то съест все, что ему оставят. В прежние времена ведь и кошки, и мыши ходили голодные. Кошку мальчик любил, но с еды все-таки старался глаз не спускать. Даст кошке, бывало, попробовать, а потом — брысь! А то ведь иначе и сам голодный останешься и птичек ничем не побалуешь.
Ласточек особенно он любил. Целыми днями глядел на них, разговаривал с ними и так подружился со всеми, что стал их речь понимать, а потом даже выдумывал для них разные небылицы и шутки: он их веселил, а они — его. Ведь ничего другого ласточкам от мальчика и не нужно было. Лето есть лето, летом пищу легко себе раздобыть! Может, только когда-никогда, и то любопытства ради, какая-нибудь ласточка возьмет да попробует, что родители мальчику приготовили. Но надо сказать, его кушанье редко им нравилось, хотя виду они не показывали. Обычно говорили: «Что ж, ничего! Есть можно!»
Но тут же спешили прочь, чтобы вволю мух наглотаться.
Так проходил день за днем. Мальчик жил душа в душу с ласточками, но старался и с кошкой дружить, хотя она-то дружбу его не очень заслуживала. Сколько раз ласточки остерегали мальчика: «Осторожно! Кошка! Береги миску!»
В самом деле это была негодная кошка. Она съедала у мальчика все лишь потому, что ленилась за мышами по полю бегать. Мальчик ругал ее, корил всячески, подчас ему даже плакать от обиды хотелось. И тогда ласточки утешали мальчика, весело кружились вокруг и нарочно дурачились, а не то рассказывали ему сказки, чтобы, слушая, он легче забывал о голоде. А иногда уверяли его, горячо-горячо уверяли, что он поправится, говорили даже, что он уже к концу нынешнего лета сможет ходить. Но ноги не слушались мальчика — не слушались, да и только. Иногда он даже пробовал встать, но тут же садился, и целое лето — шажок за шажком — шаркал по двору на этом своем разнесчастном стульчике. Как же ласточкам было не жалеть его!
А кошка эта, знаете ли, негодница была, каких мало. Однажды — дело было перед самым отлетом — ласточки, прощаясь с мальчиком, вились вокруг него и, по своему обыкновению, нарочно шутили: не хотели, чтоб мальчик понял, как им без него будет грустно, как им уже сейчас становится грустно. Кошка сидела поблизости, да вдруг как вскочит и хвать! Схватила одну ласточку и наверняка съела бы ее, если бы та не юркнула под стул к мальчику. А куда еще спрячешься?! Мальчик ласточку едва высвободил! Да вот беда: кошка искалечила ласточку, поранила крылышко. Ласточка плакала, горевала, и все вокруг вместе с ней горевали. А на другой день им улетать. Что тут делать, как быть? Не бросать же больную подружку! Пришлось отложить отлет. Мальчик лечил ласточку, обихаживал ее, и родители чем могли помогали, но проходил день за днем, каждый последующий был чуть холодней предыдущего, а больное крылышко не поправлялось. И наступило время, когда отлет уже нельзя было больше откладывать. Ведь другим ласточкам это грозило несчастьем и гибелью!
Больная ласточка все понимала. И потому убеждала подружек:
— Летите, скорей летите! Нельзя вам дольше тут оставаться. Разве я могу вас здесь удерживать? Будь что будет, а вам надо лететь: пора пришла.
И все ласточки знали: их подружка права. В самом деле, медлить было нельзя. Мальчик уверил их, что непременно долечит подружку и, если получится, пошлет ее следом за ними с какой-нибудь припозднившейся стаей или стайкой. На свете ведь множество разных птиц, что бороздят небо, и все они знают только один путь — путь от гнезда до гнезда, чтоб из гнезда в гнездо воротиться или где-то далеко-далеко свить себе новое. И так каждый год. Наверно, и впрямь полетит еще стайка каких-нибудь птиц, с которыми ласточка дружит, и тогда она сможет пристать к ним и уже не чувствовать себя такой покинутой, потерянной и в осеннем небе совсем-совсем одинокой, вынужденной от дома к дому одолевать долгую и изнурительную дорогу.
Мальчик утешал их, как мог. Пообещал им, что — если не случится попутной стаи — он позаботится о больной ласточке до самой весны. Ничего другого, более мудрого придумать уже было нельзя, и ласточки в одно прекрасное утро, простившись со своей подружкой и мальчиком, и впрямь улетели.
Дни наступили холодные, и казалось, что скоро они станут еще холоднее, а может, и дожди зарядят, да вышло все по-другому.
Настало бабье лето, солнышко снова ярко и тепло засветило, и раненое крылышко на удивление быстро пошло на поправку.
И как раз тогда над этим краем пролетала дикая гусочка. Правда, дикая гусочка! Летела она одна-одинешенька, верно, тоже где-то замешкалась, и остальные гуси, позабыв о ней, улетели. Вот и летела она наугад, потому что была молода, неопытна — ей и году от роду не было — и, конечно, не знала дороги. Летела гусочка и жалобно гагала. Вот она уже пролетела деревню, где жил мальчик, и опустилась чуть ниже, потому что увидела под собой рощи, а промеж них поля и влажные луговины. А что, если там она встретит других диких гусей, которые так же, как и она, припозднились или сели отдохнуть? И может, она подружится с ними и дальше полетят они уже вместе?
Но не было ей удачи. Села гусочка, посидела, потом снова взлетела. Кружила она там и сям и без устали гагала, но никто ей не отзывался.
А мальчик заметил ее. Он жил на краю деревни и в это время как раз сидел во дворе. «Кто же это так жалобно плачет?» — подумал он и поднял голову к небу.
Гусочка!
Он окликнул ее, закивал ей. Но мы-то знаем, какие дикие гуси осторожные, недоверчивые.
Тогда взмыла со двора ласточка. Раненое крылышко уже понемножку служило ей.
— Ты куда путь держишь, гусочка? — крикнула она на лету. — Куда летишь и отчего плачешь? Подлети поближе, я не долечу до тебя! Поделись своей печалью!
И гусочка, услышав и увидев ласточку, робко направилась к ней. Опустившись совсем низко, они обе полетали-покружили над двором, да и присели наконец, но не возле мальчика, а в самом конце двора, откуда легко было упорхнуть на зады.
И они друг другу поплакались. Дикая гусочка пожаловалась, что подружки покинули ее и что теперь она не знает дороги, ведь никогда еще в такую даль не летала. А ласточка рассказала гусочке о своих злоключениях.
Ласточка была уже немолода, повидала свет и потому знала, как гусочку утешить.
— Не бойся! Я хорошо знаю дорогу. Знаю, куда всякий год отлетают дикие гуси. Хочешь, растолкую тебе? Да мы могли бы и вместе лететь, кабы крылышко мне лучше служило. Но этот мальчик, считай, меня уже вылечил. Подожди хотя бы денька два-три, а там с тобой и отправимся в путь!
— Да я же к гусочкам, только к гусочкам хочу! Что же я без других диких гусочек делать буду?
— Знаю я. Каждый к своим. Даже любой бесстыжий воробей и тот к своим прибиться торопится. Всяк по своей родне тужит. И я по своим. По ласточкам. Не бойся! Мы отыщем и диких гусочек. Не заплутаемся.
— Я подожду, обязательно тебя подожду. Может, и службу тебе какую сослужу.
— Что ты, гусочка, какая служба! Мы же вместе полетим, если нужно, и поможем друг другу. А чтоб ты нашла дорогу к своим, я покажу тебе, когда и куда надо свернуть.