— Ты нам всегда про это рассказываешь. И эти пригорки знай показываешь.
— А почему ж мне их не показывать? Я же вырос среди этих пригорков. И на этом Красном Лужку коз выпасал.
— Папа, одну или десять? — спросила Веронка.
— Какое десять! Одну-единую пас. А реши я сосчитать всех этих коз, ей-богу, их и не счесть. Красный Лужок подчас весь был усеян козами. Другие-то ведь тоже пасли. Я и чужих коз иной раз выпасал. А осенью там было море безвременниц…
— Раньше ты говорил, что там были осенницы, — перебила его Агатка.
— Безвременница или осенница — это одно и то же. Да, девочки, летом повсюду здесь были лишь козы и козы. А осенью, хоть это одно и то же, повсюду лишь безвременницы и осенницы.
Папе всегда хотелось подольше полюбоваться лужком и пригорками. Случалось, он так отдавался воспоминаниям, что даже не замечал, какими нетерпеливыми и беспокойными становятся дочки.
Но мама прикладывала к губам палец. И папа, заметив наконец это, оглядывал напоследок пригорки и говорил:
— Ну пошли, детки! Кто первый сбежит вниз, тому от бабушки самый большой пирожок достанется.
У БАБУШКИ
У бабушки весь год хорошо было. И очень красиво.
А сколько водилось всяких зверюшек, но об этом после. Красиво у бабушки было прежде всего потому, что имела она два садика: один цветочный — в нем сплошь цветы, ну а в другом — все что душе угодно. Даже виноград. И, само собой, яблоки и сливы. А виноград был на «побегунчиках», на таких веточках-отростках. Побеги на лозе бабушка всегда называла «побегунчиками». И зимой виноградные гроздья висели на «побегунчиках», хотя зимой они хранились в кладовке, чтоб не померзли. А возле «побегунчиков» висели колбаски и копченая грудинка, которыми бабушка всегда фасолевую похлебку сдабривала. Говорила, бывало:
— Мясца-то я лишь на двоих положила.
Но сколько бы человек ни усаживалось за обеденный стол, никогда не случалось, чтобы она кого-то обделила. Если в похлебке были колбаски, каждому перепадало по целой. А если грудинка — на каждой тарелке оставалось по косточке, с которой старательно обгладывалась вкусная мясная пленочка. И Веронка с Агаткой больше всего любили эту пленку на косточке. А кто бы не любил, скажите, пожалуйста? Ведь от этого копченого мясца и фасолька благоухала так, что слюнки текли!
Фасольку бабушка часто-пречасто варила. Чуть ли не каждый день. Хотя обычно она наваривала и какую-нибудь другую похлебку, но вдобавок к ней обязательно варила и фасолевую. И этак любовно ее называла: похлебочка. И эта похлебочка всякий раз имела свой особый вкус. Непременно такой, какой хотелось бабушке. Ведь и фасолинки не все одинаковы. Какие белые, какие желтые, а бывают пестрые или такие, как сера. Есть фасолины коричневые — светло- и темно-коричневые, есть красноватые и фиолетовые, одни совсем меленькие, а другие большие, продолговатые. А некоторые такие большущие — ну прямо как игральные бабки, а то и бабы. Их так и называют: бабы.
А еще бабушка печь была мастерица. Редко-редко когда не было у нее каких-нибудь пирогов. Или хотя бы чего-то мучного. Пироги с маком, с творогом, сметанные лепешки, вертута с маком или с черешней, иногда и с капустой, а то капустные оладьи или мягкие картофельные сочни, но чаще всего она выпекала булочки, «бухты», и обычно со сливовым повидлом.
Но — неведомо почему — обыкновенно сама же все и хулила.
— Вот уж и ведать не ведаю, чего я там настряпала, — так обычно она говорила о своих пирогах или лепешках. — Даже тесто недосуг было путем вымесить. Взбила его маленько веселкой, да и кинула на противень. Вечно недосуг. Мне что-то не очень по вкусу. А вы отведайте, ведь это я для вас испекла!
Но, дело известное, она потому все обычно хулила, что не хотела хвалиться. Ведь чего бы ни напекла или ни наварила бабушка, в доме все всегда подчистую съедалось. Да и, конечно, больше бы съели — дай только! Ох уж и вправду: печь и варить бабушка была мастерица! Хороши были ее пироги! Хороши были лепешки и «бухты», о которых она всегда говорила, что сварганила их на скорую руку.
ЙОЖКО
Йожко — это Веронкин и Агаткин дядя. У папы было много сестер и братьев, но все они жили в других местах. Только Йожко, старый холостяк, жил у своей мамы.
Йожко был старше Веронкиного и Агаткиного папы, но редко кто называл его дядя Йожко. Даже дети говорили ему просто Йожко. «Дядя Йожко» говорили ему только те дети, которые его плохо знали.
Но Йожко и с незнакомыми детьми быстро сходился. И Веронка с Агаткой, конечно, тоже любили его и всякий раз, когда он приходил, так и вешались ему на шею. Родители то и дело окрикивали их:
— Оставьте дядю Йожко в покое! Почему вы вечно пристаете к нему?
Но Йожко никогда на детей не сердился. Взрослые обычно не любят долго возиться с детьми, а он никогда не жаловался, что у него нету для детей времени.
Дети кричали ему:
— Йожко, догоняй нас!
И он тут же пускался за ними вдогонку. И детишки всегда визжали, смеялись, им казалось, Йожко вот-вот их поймает. А он — наверное, нарочно — никогда сразу их не ловил. Наверно, потому не хотел их ловить, чтоб догонять подольше. Но если он уже слишком долго догонял, тогда дети говорили ему:
— Йожко, хватит! Теперь мы за тобой чуть-чуть погоняемся!
И Йожко — враз бежать, а дети — за ним, и догоняли его до тех пор, пока сил доставало, и тогда уже сам Йожко нарочно давался им в руки. А случалось, они даже просили его:
— Йожко, беги помедленней, ну пожалуйста! Мы больше не можем. Дай нам тебя поймать. Если поддашься нам, мы дадим тебе конфету.
Йожко конфеты любил. Всегда у него в кармане был кулечек конфет. И он любил угощать. Вытащит, бывало, кулечек, поднимет его кверху и спрашивает:
— Кто хочет конфетку?
Ну а кто, скажите, не хотел бы конфетки?
Когда собиралось много детей, Йожко каждому обычно давал только по одной. И себе брал одну. А если давал по две, то и себе брал две. Ну а когда не было у него конфетки, а ему хотелось, спрашивал:
— У кого есть конфетка?
Если у кого-нибудь находилась конфетка и тот угощал, Йожко радовался. Но брал всего одну. И лишь тогда брал вторую, если кто-нибудь ему говорил:
— Йожко, можешь и мою взять. Мне сейчас конфету не хочется.
Те, что знали его и долго не видели, обычно скучали по нему. Особенно дети скучали. И особенно тогда, когда некому было играть с ними. Оттого и Веронка с Агаткой вечно спрашивали:
— Почему Йожко так долго к нам не приходит?
— Ну, а зачем ему ходить? Мы же к ним ходим.
Йожко любил животных. Сколько у него было всяких зверюшек: кролики и куры, голуби и горлинки. А как он умел ворковать с горлинками! Веронка с Агаткой не раз слышали, как он воркует. Он и поросенка любил им показывать. Когда они приходили к бабушке в гости, он всегда водил их к хлеву. Вот вырастет поросеночек, говорил он, будет убоинка, угощение к празднику. Будет требушиная колбаса и зельц, да и всякое другое мясцо. Конечно, нет ничего лучше капусты со свининкой, хотя капуста и без свинины хороша. А уж что говорить о зельце и о всяком копченье! А сальце — и вовсе пальчики оближешь! Но сперва поросеночек подрасти должен.
А Агатка в ответ:
— Не сердись, Йожко, но мне уже сейчас поросеночек нравится. Особенно потому нравится, что у него такое длинное и круглое рыльце. И на нем дырочки. И мне нравится, что поросенок так хрюкает. Я ведь тоже умею хрюкать. Мы, Йожко, в садике научились.
А Веронка, верно, для того, чтобы Агатка не опередила ее, тут же принималась хрюкать, а потом говорила:
— Я умела хрюкать, как поросенок, еще раньше, чем пошла в садик.
Но Агатке Йожкин поросенок, должно быть, и правда понравился. Потому что, оставшись одна, она попробовала запихнуть ему в дырочки палочку. И, наверно, покалечила бы животинку, если бы мама вовремя не окрикнула ее:
— Агата, ты что там делаешь?
— Ничего не делаю! — захныкала Агатка. — У меня только палочка. Я просто хотела узнать, влезет ли палочка поросенку в пятачок.
А Веронка — она все-таки постарше была, а значит, и немножко умнее, небось по опыту знала, как бывает, когда в нос запрыгнет горошина — тут же принялась учить сестру уму-разуму:
— Так тебе и надо, Агата, все на тебя сердятся. И я тоже сержусь! Почему ты вечно суешь кому-то что-то под нос или в нос?! Вот попадет поросенку в нос горошина или твоя палочка, поросенок умрет, и тогда узнаешь! Из-за тебя без поросенка останемся. И ничего вкусного к празднику у нас не будет. Я очень сержусь на тебя, так и знай!
Но Веронка посердилась на сестру, посердилась, а потом и пожалела ее: а вдруг еще и другие станут на Агатку слишком сердиться.
АГАТКА В ГОЛУБЯТНЕ
Но Агатка и вправду иногда становилась ужасной проказницей. Даже Йожко и тот на нее жаловался. И не только из-за поросенка. Однажды Агатка взобралась по лестнице к голубятням. И в одну из них — довольно просторную — влезла. А вот вылезти — ну никак. Ударилась в слезы, позвала Веронку, но и та не знала, как сестричке помочь.
— Агата, я пойду позову Йожко или маму.
— Нет, Веронка, они еще рассердятся на меня.
— Ну тогда папу. Он почти никогда не сердится. Он сердится только, когда мы мешаем ему.
— Нет, не зови, кто его знает, может, и он рассердится. Веронка, помоги мне, пожалуйста, а то эта голубятня еще вместе со мной упадет.
— Как я тебе помогу? Попробуй сама вылезти. Сначала одну ногу поставь на лестницу, потом вторую, а тогда уже легко спустишься.
— Веронка, у меня же только голова снаружи, — плакала Агатка, — а голову на лестницу не поставишь. А если повернусь и высуну из голубятни ноги, тогда лестницы не увижу: куда мне ногу-то ставить?
— Ты повернись, Агатка, а как высунешь ноги, я тебе сразу скажу, куда их поставить.
Агатка послушалась, высунула ноги наружу, но напрасно Веронка подавала ей советы — влезть-то в голубятню было легко, а вот вылезти — дело нешуточное.