[26], покаяния, духовного делания и которое попросту внеположно «экономике» и «политике». Но М. Антонов пишет о Руси в «нормальных» земных границах, подчиняющейся «нормальным» земным законам. И его отсылка к христианскому опыту — не более чем отсылка; самого опыта здесь нет.
И хорошо, что нет. Иначе христианский идеал, подкрепляемый бесконечно цитируемым учением Маркса — Энгельса — Ленина, был бы оскорблен коммунистической хулою, а марксизм, реанимируемый с помощью религии, чувствовал бы себя неловко. Впрочем, ему-то на страницах «национально-справедливого» журнала до 1990-го ничто не угрожало. Причем — в отличие от «Огонька» — «современниковский» марксизм имел не конъюнктурный, а искренне мировоззренческий характер.
О бесконечных статьях типа П. Мезенцева «Ленинский образ революции» (1987, № 4) или — Б. Гончарова «О Маяковском в борьбе с мещанством и бюрократизмом» (1988, № 2) помолчим; но о более серьезных работах скажем. «Социалистическое», «ленинское» публицисты «НС» отстаивали во всех областях; в литературной тоже. Николай Федь постоянно подчеркивал здесь, что «…революционной перестройке нужны смелые, убежденные в коммунистических идеалах и сильные духом люди» (1988, № 6), и «демократов» в лице Михаила Шатрова порицал за то, что «примеряются уже и к великому Ленину», а также «с дилетантской серьезностью» «муссируют» мнения, будто «нашему строю чужд дух социализма и вообще проблематична правильность нашего выбора» (1989, № 4). Тому же М. Шатрову доставалось от В. Бушина — нет, не за реанимацию революционной идеи, не за подновление ее с помощью «бухаринского резерва» — а за отступление от «ленинского» начала (1989, № 4). Сходные мысли высказывал О. Александрович; в статье «И падая стремглав, все отрицаю…» (1988, № 3) он берет под защиту начетническое литературоведение 60—70-х; кто имел несчастье получить советское филологическое образование, знает, чем были для нашей бедной науки труды А. И. Метченко и А. И. Овчаренко, С. М. Петрова и Л. Ф. Ершова: катком, с помощью которого давили любую живую мысль; а если и были у них оппоненты, то лишь еще более советские и социал-реалистические; их споры и ссоры не должны нас вводить в заблуждение: милые бранятся, только тешатся.
Но, быть может, самую откровенную статью на «эстетические» темы напечатал в эти годы на страницах «НС» Б. Гунько; многие обратили на нее внимание как на работу, восстающую против модели открытой культуры, но многие ли заметили, какие мотивы руководили «восставшим»? — отнюдь не «националистические», не «великодержавные». Именно «с широты взглядов, — писал Б. Гунько, — (…) медленно, неверно начиналось в ряде стран игнорирование марксизма, приводившее затем не только к тем или иным потерям, но и к кровавым антикоммунистическим вакханалиям. Аналогия (…) не из приятных, но только в этом направлении может вести отказ от принципов марксизма, от идеалов социализма» (1988, № 10). Как раз накануне спасительного для человечества развала «мирового лагеря социализма» и освобождения из этого «лагеря» миллионов восточноевропейцев «НС» устами своих постоянных авторов воздавал хвалу тем, кто расстреливал венгерское восстание 1956-го, «пражскую весну» 1968-го, кто помогал вводить в Польше декабря 1981-го военное положение… До казусов, аналогичных тому, что случился с «Молодой гвардией», напечатавшей восторженно-коммунистическое письмо из Румынии в самый разгар румынских событий, здесь не дошло; но главному редактору «Молодой гвардии», вечно-зовущему Анатолию Иванову слово предоставили (диалог с В. Свининниковым, 1988, № 5). Опять то же самое… Бухарин плох потому, что выступал против Ленина… в ГДР, Чехословакии, Польше «бывшие хозяева жизни использовали малейший шанс для того, чтобы расшатать скрепы нового строя»… их и следовало сажать, ибо разве «удержались бы они от соблазна при любой ошибке в беспрецедентно трудном строительстве, дающей возможность подогреть недовольство масс»?.. Обсуждать этой тогда было не очень интересно; а сейчас и вовсе скучно. Точно так же, как читать в статье Евг. Черныха «Наступление продолжается» (там же) оду всесильному сибирскому старцу Егору Кузьмичу, который в томский период своего партийного творчества «…сокращал время продажи спиртного, ограничивал число винно-водочных магазинов», создавая на морозе огромные очереди… Странно только, как могли «современниковцы» полагать свой журнал христианским, противопоставлять его земному, низменному «Огоньку», — и не помнить слов Апостола: «Если мертвые не воскресают… станем пить и веселиться, ибо завтра умрем» (Кор., 15, 32)? Что не в водке причина пьянства, а в неверии, в обессмысливании жизни?.. Впрочем, к религиозным канонам в «НС» всегда было своеобразное отношение; историк Аполлон Кузьмин даже решился упрекнуть… христианство за то, что оно «сохранило без осуждения и «Книгу Эсфирь» с празднованием Пурим… и далеко не христианские [по Аполлону Кузьмину] высказывания некоторых христианских пророков» (1989, № 3)[27]…
Но, как и следовало ожидать, именно живому и бойкому перу Александра Казинцева удалось прописать все до логического большевистского итога. В статье с характерным распределительным названием «Четыре процента и наш народ» он не только
— разгромил нынешнее кооперативное движение;
— обнаружил в этом движении «ротшильдовские» черты (что, по-моему, слишком лестно);
— поименно назвал политических «ставленников» новых толстосумов (постоянному читателю «НС» не составит труда реконструировать список);
— не только с поистине ленинской прямотой и в поистине ленинском стиле поставил свой главный вопрос: «за счет кого богатеют богатые, не за счет ли нас с вами и наших тощих кошельков?»;
— но и дал ответ: «Тесно связано неприятие социальной справедливости с проповедью космополитизма».
Так была до конца обнажена схема причинно-следственных отношений, «закодированная» в программе «НС». А именно: космополитизм есть результат отрицания второго, центрального лозунга Великой французской революции — лозунга Равенства. И наоборот: признание этого лозунга влечет за собою патриотизм. Именно так, а не иначе. Социалистический принцип был глубоко укоренен в национальную почву.
Тот же мотив прозвучал и в цитированной статье сурового судии христианской традиции Аполлона Кузьмина: «…социальная справедливость требует, чтобы в вузах были пропорционально представлены все этнические группы Советского Союза». В этой формуле — суть современниковского патриотизма. Не сокровенное созерцание исторических судеб Отечества (хотя и оно: вспомните очерки В. Распутина «Сибирь, Сибирь…»), не скорбное поминовение невосполнимых утрат (хотя и оно: кто читал главы из «Последнего поклона» В. Астафьева в № 6 или «Деревенское утро» В. Белова в № 10 за тот же 1988-й, в том не усомнится); не слезная молитва о воскресении России в Боге, не жесткий счет режиму (хотя и это: «Верните людям их праздники, ярмарки, лошадей, мельницы, землю, то есть — свободу». — В. Солоухин, 1988, № 3); главное здесь — обостренное чувство Справедливости, идея равномерного распределения, спроецированная на жизнь этносов.
Отсюда — и то, что многие принимают за «охотнорядческий» антисемитизм «НС», — его болезненная, какая-то фрейдистская привязанность к еврейской теме. Я не хочу сказать, что среди авторов «НС» нет зоологических антисемитов; есть, и немало[28]; и все же «русское» и «еврейское» здесь чаще всего оказывается псевдонимами «социально-справедливого» и «социально-несправедливого», а все, что публицисты «Огонька» привыкли связывать исключительно с современниковским «шовинизмом», во многом есть превращенная форма современниковского «социализма с национальным лицом», следствие его крайне левой политической ориентации. Причем следствие случайное и поддающееся гипотетической замене. Так, А. Кузьмин или Ст. Куняев (в статье «Палка о двух концах» — 1989, № 6) убеждены в том, что (говоря по-куняевски) «традиционно высокая доля евреев среди специалистов… была и впрямь высокой, а не сообразованной с национальной пропорциональностью, чем противоречила принципу равенства прав всех наций на образование, фактически бесплатное в нашей стране». Но понятие «справедливости» слишком гибко; «Современник» замкнул ее на одном полюсе; кто-то (вослед столь часто порицаемым на страницах «НС» деятелям Октябрьского переворота) замкнет на противоположном — и окажется, что справедливо именно «малым народам» давать преимущество в получении образования, ибо они маленькие, а маленьких обижать нехорошо…
Слагаемые можно поменять местами; сумма от того, увы, не изменится. И потому в принципе я готов представить «НС» викуловского образца отрекшимся от гипертрофированного национального чувства и притом сохранившим узнаваемые черты; представить же его отказавшимся от философии социального равноправия, основанной на чисто арифметическом подходе, от этики «черного передела» и оставшимся самим собой — не могу.
Но постоянная мысль о справедливости провоцирует — не может не провоцировать! — нарастающее ощущение НЕсправедливости, царящей в мире. А у НЕсправедливости должен быть источник и должны быть силы, тайно им управляющие. Так — а не иначе! — формируется теория заговора против России — масонского ли, сионистского ли, неважно; так начинается поиск врага, крепнет убеждение, что неспроста «сплошь и рядом получается (…) что вины много, а виноватых нет» (выделено В. Пикулем и С. Журавлевым); всюду — вплоть до театральных декораций — мерещатся скрытые, зашифрованные знаки угрозы; пафосом «Несвоевременных мыслей» Горького объявляется «вовсе не «национальная самокритика», (…) а трагический и неумолимый иск человека, всю жизнь боровшегося за идеалы социализма, к тем, кто вольно или невольно компрометировал эти идеалы в глазах русского человека и всего человечества» (О. Александрович)… Сочувствовать всему этому невозможно; но важно разобраться в том, почему в разыгрываемом «НС» детективном спектакле роль заговорщика отвели именно «безродному космополитизму» (а не родовитому дворянству, например) и почему принципиально смешали стили и жанры, от раёшника до философской драмы, от балагана до мистерии.