А в шатре дела шли своим чередом. Молодые люди осматривали оружие. Когда был готов чурек, подпасок накрошил его в три большие миски, налил в них супу, и все сели за еду. Так как людей собралось много, а посуды не хватало, суп пришлось дважды добавлять.
После обеда молодежь развеселилась. Чай пили, пересмеиваясь и подшучивая друг над Другом. Только Дурды-чабан сидел серьезный, внимательно прислушиваясь к тому, что делалось снаружи.
После захода солнца прекратился доносившийся с окрестных бугров шорох промерзших ветвей кустарника — ветер как-то сразу перестал дуть. Но не надолго. Вскоре он возобновился, только теперь уж подул с другой стороны.
— Так я и думал, — бормотал старик. — Сама погода это предвещала. Может, и тучи уйдут…
Между тем оба осла внезапно повернули к шатру и, быстро перебирая ногами, скрылись, позади него. Никто не обратил на это внимания, кроме Дурды-чабана. Но он тоже пока ничего не сказал, желая проверить свою догадку на поведении собак.
И в самом деле, одна из четырех овчарок стала недоверчиво подымать нос, словно принюхиваясь к чему-то. Затем и остальные последовали ее примеру. Вдруг они все вскочили и рысцой побежали к ятаку. Дурды-чабан поднялся и с волнением смотрел им вслед, пока они не скрылись в темноте.
— Ну, ребята, — сказал он, — не знаю, сколько их там: двадцать или один-два, но только теперь ясно — волки поблизости.
Вюши первым схватил свое ружье и засуетился:
— Где они, Дурды-ага?.. В какой стороне?..
— Пока трудно сказать, но животные уже почуяли врага. Видите, и ваши собаки волнуются… И ослы, хоть и спрятались, а на месте устоять не смогли.
Ослы действительно проявляли беспокойство. Сперва они попытались даже проникнуть в шатер, но потом побежали к стаду, чтобы забраться в самую гущу и укрыться там в тепле и безопасности среди лежащих баранов.
— Да, теперь, кажется, пора, — продолжал старик. — Сейчас выясним, с какой стороны ждать нападения, расставим капканы и распределим места — кому где стоять.
— Может, подать весть соседям? — высказал предположение Хошгельды.
— Нет, не торопись. Давайте еще поглядим, как себя собаки поведут… Правда, то, что ослы вошли в середину стада, уже само по себе говорит об опасности. Иногда они так делают к сильному морозу, но сейчас на холод не похоже. Видно, вокруг нас уже бродят волки…
Молодые люди закинули за спину ружья, прицепили к поясам ножи, разобрали собак и двинулись за Дурды-ага. К великому огорчению Вюши, ему было приказано остаться возле пастушьего стана вместе с подпаском и шофером.
Шофёру, как и Вюши, не сиделось на месте. Он забрался в кабину и медленно подогнал полуторку к самому краю ятака, где поравнялся с уходящими товарищами. У него, оказывается, был свой замысел, который Дурды-чабан хоть и нерешительно, но одобрил. За все сорок лет, что он пас стада в пустыне, ему не доводилось слышать о чем-либо подобном.
А шофер придумал простую вещь. Он поставил свою машину так, чтобы ее легко можно было повернуть в любую сторону, и включил фары. Два сильных луча прорезали мглу, на всю длину осветив ятак, усеянный бесчисленными бараньими спинами, и уперлись в далекие заснеженные холмы по ту сторону стада. Бараны продолжали лежать, мирно пережевывая свою жвачку, и только лениво повернули головы в сторону машины. Непонятный свет был не лунным и не солнечным, но он не сулил им никакого вреда, и они не двинулись с места.
Довольный своим опытом, шофер выключил фары, и снова все погрузилось во мрак.
— И волков напугает, и не позволит баранам разбежаться, — похлопал его по плечу старый чабан и, сопровождаемый молодежью, двинулся дальше.
ВОЛКИ
Дурды-чабан шел, всматриваясь в тьму, прислушиваясь к малейшему шороху. Иногда он внезапно замирал на месте, и тогда шедшие за ним юноши останавливались и тоже прислушивались. Но им не дано было ничего услышать, кроме унылого свиста ветра в оледенелых ветвях саксаула, да однообразного хруста снега под ногами. Казалось, что в пустыне только и могут быть эти назойливые звуки, которые возникали каждый раз, как только старик делал остановку и вопрошающе поглядывал на приезжих собак. А он поглядывал на них не зря. Их легкий бег, их задранные к небу морды, словно они обнюхивали воздух, даже их позевывание, — все это говорило ему о многом.
Когда их группа, обходя вокруг ятака, достигла противоположной его стороны, перед стариком неожиданно, будто выросла из-под земли, появилась одна из четырех овчарок. Она преданно смотрела на Дурды-чабана, ласкалась к нему и приветливо махала хвостом. В этом месте бугры расступались, открывая подход к ятаку.
Дурды-чабан глянул в ту сторону и двинулся дальше, а собака осталась стоять на том же месте. Немного погодя из темноты появилась вторая овчарка, а еще дальше — третья. Все они жались к старику, а он только ласково произносил: "Мой Акбай…", "Мой Каймаз…", "Мой Гоплан…" — и проходил мимо.
И четвертая овчарка внезапно вышла откуда-то из темноты. Когда она приблизилась, Дурды-чабан резко остановился и сказал:
— Волки недалеко. Видите, мои псы уже караулят их путь.
По его указаниям расставили капканы, с приманкой из вяленого мяса, а потом, отойдя немного поближе к ятаку, он сам указал каждому охотнику его место.
— Волки будут подползать на животе и прятаться за любой бугорок, — предупреждал старик. — Перед тем как спустить собак, снимите с них веревки, чтобы не мешали драться. Да не подстрелите, случаем, пса — цельтесь осторожнее…
Все разошлись по местам и развели возле своих постов маленькие костры, а Овеза послали к шатру, чтобы условными сигналами оповестить соседей о появлении врага.
Только Овез тронулся в путь, как далеко на востоке, в той стороне, где располагалось правое стадо, к небу взметнулось пламя. Оно прорезало холодную мглу тревожным багровым отблеском, и вскоре ухо уловило — или это лишь так казалось — протяжные автомобильные гудки. Очевидно, заглушенные расстоянием, они еле-еле доносились сюда, с трудом преодолевая дующий им навстречу ветер. Эти сигналы, возникшие среди ночи в темной пустыне, возвещали о том, что в правом стаде тоже обнаружили хищников и призывают на помощь.
Овез в нерешительности остановился.
— Как же теперь быть? — произнес он, повернувшись к старику.
Хошгельды тоже ждал, что скажет Дурды-чабан.
А старик, поглядев в сторону багрового зарева, не смог сдержать досады по адресу тех чабанов:
— А я их считал опытными пастухами, как же они могли так обмануться? Зачем это они?.. Вот уж, поистине, у страха глаза велики…
— Дурды-ага, вы уверены, что волки ходят именно вокруг вашего стада? — прямо поставил вопрос Хошгельды.
— Сын мой, Хошгельды, волки наметили это стадо и с вечера бродят вокруг нас, — твердо сказал старик. — Ты взгляни на моих собак, они хоть и не видели еще зверя, но точно знают, с какой стороны он появится. И мне это так же ясно, как солнце в голубом небе.
— Тогда мы не можем отсюда уйти, — заключил Хошгельды и обратился к Овезу. — Иди и делай свое дело.
Овез побежал к шатру и сразу скрылся из глаз. Дурды-чабан стоял на месте и ворчал, выражая недовольство соседними пастухами, их собаками, и почему-то снова заведующим фермой. Потом он спохватился и стал обходить посты, поучая молодых людей.
— Главное не теряться, — говорил он. — Как только собаки сцепятся со зверем, торопитесь им на помощь и пускайте в ход любое оружие. И уж тут надо быть проворнее самого волка… Эти гелекурты что делают — схватят вдвоем барана и бегут от собак. Один забрасывает жертву себе на спину, а второй на бегу пожирает ее. Потом меняются. Да, другого такого свирепого и жадного зверя не сыскать…
По ту сторону ятака, на вершине холма, блеснул огонек. Сначала он был похож на мерцающую в темноте гнилушку.
Но через некоторое время огонек вспыхнул, разгорелся и превратился в крстер, возле которого обозначилась фигура человека. Он двигал руками, хлопотал, суетился, исчезал и снова появлялся.
Это был Овез. Добежав до шатра, он схватил охапку, сена, сунул ее под кучу хвороста и поджег. В ту же минуту стала подавать сигналы полуторка. Свет как бы состязался со звуком, и свет победил, потому что вскоре бушующее пламя достигло нескольких метров высоты. Оно, казалось, лизало своим беспокойным языком самое небо, и его можно было увидеть с такого расстояния, куда не достигали гудки машины. Белый дым клубами поднимался от костра, тянулся за ветром и, выйдя из освещенного круга, сразу исчезал в темных просторах.
Огонь стал таким ярким, что отблески его отвоевали у мрака дальние холмы, и они словно приблизили к ятаку свои мерцающие снегом склоны.
А возле костра теперь появилась еще одна фигура, которая суетилась еще больше, чем первая. Это Вюши, радуясь свету, вертелся возле пылающих сучьев, раздувал и без того жаркое пламя и время от времени забавно приплясывал от охватившего его восторга.
Но недолго длилось это буйство. Пламя стало угасать так же быстро, как разгорелось. Прожорливый огонь поглотил приготовленную для него пищу, — костер сначала перестал дымить, а потом и вовсе угас.
Груда багровых, постепенно темнеющих углей — вот все, что осталось от его былого великолепия.
— Теперь уж волки раньше полуночи не нападут, — убежденно говорил Дурды-чабан, обходя часовых. — Можно и чаю попить, замерзли ведь.
Молодые люди, по очереди сменяясь, ходили в шатер, возле которого соблазнительно кипел кумган. После холодного мрака пустыни здесь, под кровом, было так тепло и уютно, что и уходить не хотелось. Подпасок наливал в пиалы чай, а Вюши, утомленный обилием впечатлений, завернулся в чабанью бурку и спал в углу, положив голову на приклад своего ружья.
Неизвестно, сколько бы он проспал так, не приснись ему волки! С криком — "держи его!", он стремительно вскочил на ноги и, смущенно протирая глаза, оглядел хохочущих товарищей. Только выпив пиалу чаю, Вюши окончательно пришел в себя от пережитого испуга и, смеясь, рассказал о том, как он во сне расправлялся с огромной стаей.