"Как говорится — умей сделать базар из того, что есть", — подумал он с удовлетворением.
Когда перед ним появилась большая миска коурмы, да чурек, да огромная луковица, он коснулся пиалой края миски — чокнулся — и выпил. Стало как будто легче.
Наскоро закусив, он растянулся на кошме, набросил на себя все одеяла и стал обдумывать создавшееся положение. За окном уже светлело.
Когда наступило утро, Елли встал и решительно вышел из дому. Прежде всего он разыскал старого Ходжама и поручил сходить к Покгену, передать, что Елли Заманов просит извинить его за вчерашние выходки.
Потом Елли направился в правление. Там он застал много народу. Возле Акмамеда сидели Чары и Хошгельды. Овез и Вюши стояли в сторонке. Елли невозмутимо со всеми поздоровался и прошел к себе. Через несколько минут он опять появился в дверях.
— Акмамед-ага!
Тот вопросительно глянул на него.
— Что же это получается! — возмущенно начал Елли. — Ведь ты должен был передать этот пакет башлыку…
Он помахал в воздухе конвертом и продолжал, уже обращаясь ко всем присутствующим. — Тут значится имя самого Покгена, а он мне подсунул зачем-то. Я же не имею права вскрыть… Так и лежит третий день.
Акмамед-ага ничего не ответил, а Чары Байрамов кивнул в сторону Вюши и негромко попросил его:
Сходи-ка, дорогой, да поживее…
От Елли не укрылось быстрое исчезновение Вюши, но он не придал этому значения и продолжал возмущаться:
— Ведь если из-за этого пакета произойдет какая-нибудь неприятность, вина падет на тебя и на Покгена. Разве так можно поступать?!. Здесь же сказано "спешно", а ты отнесся к этому делу безответственно.
Акмамед хранил молчание, остальные тоже лишь переглянулись, и Елли воспринял это, как признание своей правоты. Он даже повысил голос:
— Мало ли что может произойти из-за таких людей, как Акмамед-ага. Вот, говорят, на наши стада волки напали. А ему и горя мало, — уже кричал он.
— А разве этот пакет имеет отношение к волкам? — неожиданно задал вопрос Хошгельды.
— Конечно!.. — проговорился Елли и тут же, осознав свою ошибку, поспешно добавил. — То есть, может быть, и нет, я ведь об этом так вообще сказал…
— Да, да… — неопределенно произнес Хошгельды.
— Ну посуди сам, — обратился к нему в поисках поддержки Елли. — Вот этот конверт до сих пор лежит здесь нераспечатанным. Вот он, видишь? — Поднес он письмо к глазам Хошгельды. — Я распорядился отослать его немедленно башлыку, а Акмамед, видно, позабыл. У человека уже седина, в бороде просвечивает, а он такую беспечность проявляет. Ведь в случае чего ему перед судом отвечать придется. Да и бедному Покгену, который ему доверился тоже.
У честного Акмамеда от гнева помутилось в глазах, но он, помня наставления Чары, сдержал себя и ничего не сказал. А Елли, обманутый этим покорным молчанием, продолжал наступать:
— Как положил мне это письмо на стол три дня назад, так оно до сих пор и осталось невскрытым. Волокита, бюрократизм!.. Мне-то отвечать не придется, меня не было, я в город по делам ездил, а несчастному Покгену может нагореть. Прямо не знаю, как теперь быть, уж лучше на себя возьму вину, сам при свидетелях вскрою, чем отсылать пакет Покгену с таким запозданием.
С этими словами Елли демонстративно надорвал конверт, вытащил из него письмо и сделал вид, что читает.
— Ну, вот! — воскликнул он. — Так я и знал! Недаром про меня говорят, что я в шахматы на десять ходов вперед все вижу. На-ка, полюбуйся, — протянул он письмо агроному.
Но Хошгельды отвернулся, встал и молча зашагал по комнате.
— На, Чары-ага, прочти, — уже смутно ощущая неблагополучие, обратился Елли к секретарю парторганизации. — Подумать только, беда какая. Боюсь, что мы теперь многих баранов не досчитаемся…
Но Чары, не глядя на бумагу, отстранил его руку и спокойно сказал:
— Довольно перед нами спектакль разыгрывать. Тоже — не дети. Ты, может, и видишь на десять ходов вперед, да не той фигурой пошел… — Он закурил и добавил. — Сейчас придет Покген, решим, как с тобой быть.
Елли побледнел. Глаза у него померкли, как у волка, попавшегося в капкан. В комнате воцарилась тишина.
Сидевший в сторонке Овез снял с головы свою баранью шапку, надел ее на кулак и принялся вертеть, будто расправляя завитки, Хошгельды стоял у окна и смотрел на скотный двор. Снег таял, и из-под него проступал навоз. От земли шел пар. Местами образовались большие желтые лужи. В дальнем углу двора виднелся навес, где была свалена верблюжья колючка. Два верблюда жадно поедали ее, низко опустив головы. А другие верблюды лежали на сыром навозе и равнодушно пережевывали жвачку.
Хошгельды уже не думал о Елли. Верблюды напомнили ему о работах, прерванных сильным снегопадом. В мыслях он уже видел этих верблюдов, нагруженных корзинами с навозом. Длинной вереницей шли они на поля.
"Не только навоз, но даже земля с этого двора может, служить лекарством для других участков, — думал он. — Эх, скорее бы просохло — и за дело! Посевную надо провести так, чтобы и сам Лысенко ни к чему придраться не мог… Да, вот и наступил мой главный экзамен по агротехнике. Если не выведу колхоз на первое место по области, значит зря Ягмыр на меня надеется…"
От этих мыслей его оторвали слова Елли.
— Я еще в начале зимы понял, что вы решили меня уничтожить, — угрюмо произнес он. — Вы не думайте, что Елли этого не знает…
Тут даже Овез не стерпел.
— А куда корм для собак деваешь? — грозно вращая глазами, закричал он. — Почему у Дурды-чабана собак нечем кормить?!.
— Ну, вот, скажет же человек такое! — нагло усмехнулся Елли. — Теперь выяснится, что у Дурды-чабана волки овец растерзали, бараны разбежались — тоже на меня свалите? Мол, Елли себе присвоил…
— Сам ты волк! — не унимался Овез. — Даже еще хуже!.. — И, чтобы успокоиться, принялся выдергивать волосинки из своей шапки.
— А мы тебе этих волков сейчас покажем, — весело заметил Чары и подмигнул Овезу. — Ну-ка, доставь сюда его сообщников. — И когда Овез вышел, он добавил. — Зря ты, Елли, хитришь. Виноват, так уж лучше сознавайся во всем. Черный войлок все равно белым не станет.
В этот момент дверь отворилась и в помещение вошли Покген, Непес-ага и другие члены правления колхоза. За ними следовали приехавший вчера вечером из района бухгалтер и члены ревизионной комиссии. Последними появились Овез, Вюши и кладовщик, каждый с какой-то ношей. При. виде всех людей Елли почувствовал удушье, подобно кроту, в нору которого потекла вода. Он поднялся, намереваясь уйти, но Покген движением руки остановил его.
— Тут против меня заговор, — сказал Елли, вставая с места. — Оклеветать кого угодно можно. Разве я виноват, что волки сожрали баранов…
Он не успел закончить и остановился как вкопанный, потому, что Овез и Вюши развернули свою ношу и бросили ему под ноги волчьи шкуры.
— Вот с кем у тебя был заговор против нас! — рявкнул Покген и, схватив Елли за шиворот, с силой усадил его на стул. — Сиди и держи ответ перед народом, — гневно приказал он.
— Ты, Покген, успокойся, — мягко сказал Чары. — Мы же вчера с тобой договорились, что ты не будешь волноваться. На таком условии тебя доктор и отпустил. Дело-то ясное, сейчас во всем разберемся и поставим точку.
— Как же мне не волноваться! — грозно посмотрел на Чары Покген. — Я с басмачами воевал, баев разоблачал, — самый, хитрый кулак, самый коварный враг не мог меня обмануть. А вот этому проходимцу поверил… Ну да ладно, — махнул он рукой. — Наукой мне будет. — И он открыл заседание правления.
Сначала на основании сведений Акмамеда Дурдыева, Вюши Сеидова, Чары Байрамова, Хошгельды Пальванова и Овеза Ниязова составили акт по делу с пакетом.
Когда Вюши рассказал, как все произошло, а Акмамед-ага сообщил, что Елли Заманов приходил в контору, чтобы заклеить пакет, — самому обвиняемому стала очевидной бессмысленность каких-либо оправданий. Как затравленный зверь, жался он в углу и за все время заседания ни разу не раскрыл рта, даже перестал отвечать на вопросы. А речь уже шла о корме для собак, о давлении на кладовщика, о частых выездах в город по личным делам и о многом другом.
Решено было немедленно провести повторную ревизию на животноводческой ферме и назначить туда нового заведующего — Чары Байрамова.
— А кто же вместо него бригадиром будет? — спросил Хошгельды, опасаясь за опытный участок.
— А бригадиром, я думаю, Овеза назначим, — предложил башлык. — Надо молодежь выдвигать, смену нам, старикам, готовить. Как ты, Овез, справишься?
— Постараюсь справиться, конечно если Хошгельды будет помогать.
На том и порешили. Что касается самого Елли Заманова, то постановили его из колхоза исключить, а дело о нем передать в прокуратуру.
— Нам такие не нужны, — говорил Покген. — И в том, что он оставался членом правления, я виновен больше других. Меня люди не раз от него предостерегали, пытались мне глаза раскрыть. Правильно Нурберды-ага говорил, что я не прислушивался к голосу массы, а наставлял ухо на рев осла. Даже дочь свою любимую собирался выдать за этого красавца с черной душонкой, — горько махнул он рукой. — Ты, Елли, иди теперь отсюда, нечего тебе здесь делать…
Елли стоял на месте, не в силах двинуться к выходу, ошеломленный обрушившимся на его голову ударом. Все молча смотрели на него, ожидая слов раскаяния и признания своей вины. Но не такой это был человек. Глаза его вдруг сверкнули злобой, и он, ни на кого не глядя, заговорил:
— Давно уже я понял, что Чары на мое место метит… Вот и добился своего… А воры все равно в колхозе не переведутся…
Ему не дали закончить. Возмущенный гул заглушил его слова.
— Одно могу сказать тебе, Елли, — подходя к двери, начал Чары Байрамов. — Увидишь человека лучше себя — задумайся, найдешь хуже — будь судьбе благодарен… — И он настежь распахнул дверь, указывая Елли на выход.
Когда Елли, опустив голову, прошел мимо него, он затворил дверь и вернулся на свое место.
— Недаром он вчера возле дома во весь голос орал что-то, — заметил Чары садясь. — Лиса всегда перед смертью в свою нору воет…