— Смейся, смейся над стариком, — весело проговорил председатель, — сам знаю, что хозяин я не из щедрых, не люблю деньгами, сорить, но случается, конечно, что и в нужном деле жмусь немного.
— Люблю самокритику, — вставил Байрамов.
А Хошгельды тем временем нашептывал Овезу:
— Когда придем к башлыку, обязательно заговори о нуждах клуба и читальни. А я тебя поддержу. Сегодня он ни в чем не откажет.
Вскоре уже все сидели за столом и распивали чай. Выбрав подходящий момент, Овез попросил у председателя денег на покупку книг, репродукторов, музыкальных инструментов, шахмат и всего прочего для клуба и читален на полевых станах. Председатель задумался.
— А сколько на это потребуется? — спросил он.
— Да ты, Покген-ага, дай согласие, а завтра мы тебе смету составим.
После того как секретарь парторганизации и агроном поддержали просьбу Овеза, председатель согласился отпустить нужные средства.
Уже было совсем поздно, когда гости, распрощавшись с хозяевами, разошлись по домам.
И с этого дня в селении вошло в обычай ежедневно слушать голос колхоза "Новая жизнь".
ЛИВЕНЬ
Выйдем, друг мой дорогой,
В поле поутру.
О весне споем с тобой
На степном ветру.
Прошумели над землей
Вешние дожди.
К нам в аул на славный той
Хочешь, — приходи!
Лютый ветер мел поля,
Были ночи длинными…
Зацветет опять земля
Под косыми ливнями.
Из цветов ковры сплетут
Девушки пригожие…
И слова на ум придут
Самые хорошие.
Над арыком, над водой,
На степном ветру
О весне споем с тобой
В поле поутру.
Этой песней встретили школьники весну. Они распевали ее и у себя, на школьном дворе и на улицах по вечерам, прогуливаясь группами. Песня так понравилась Хошгельды, что он сразу запомнил ее.
Песня, конечно, дело хорошее, а вот погода не радовала агронома. В марте прошли дожди, а теперь и тучки на небе не увидишь. Хошгельды вставал на рассвете и, выбегая во двор, с досадой говорил:
— Опять небо чистое, ну хоть бы облачко!
Не один Хошгельды сетовал на небо. Все колхозники тревожились за богарные посевы и тщетно ждали дождя.
Вдобавок ко всему Хошгельды и дома не имел покоя. И утром и вечером Нязик-эдже ворчала на сына.
— Настанет, наконец, время, когда тебе хоть какая-нибудь девушка понравится? — не унималась она.
— Ну ладно, мать, — не выдержал однажды Хошгельды, — пойди посватай за меня дочь Покгена-ага.
— Да разве башлык отдаст за тебя свою дочь? Ведь Бахар первая красавица в ауле, на ней каждый бы женился…
— Значит, не пойдешь? Ну и не ходи, а мне, кроме нее, никто не нравится.
Нязик-эдже растерялась, и разговоры на эту тему временно прекратились.
Однажды вечером усталый Хошгельды лежал на кровати и читал. Веки слипались, буквы рябили в глазах, и, сам того не замечая, он заснул… И вдруг загремели орудия, застрочили вражеские пулеметы, фашисты подступали со всех сторон. "Огонь!" — раздалась команда… У пулеметчика Пальванова кончились патроны. Он хватает гранату, бросает ее… книга падает из рук Хошгельды, и он просыпается.
— Как хорошо, что это был сон, — вслух произнес Хошгельды, садясь на кровати. — Но почему продолжается грохот? Гром! Гром! Ливень! — закричал он и бросился наружу, чуть не сбив на пороге мать.
— Ждали, ждали дождя, — ворчала Нязик-эдже, — а пришел неожиданно. Разложила вот кизяк сушить, теперь размокнет. И белье не успело просохнуть.
Хошгельды хотел было сказать матери в шутку, что если кизяк и размокнет, все равно навозом останется, но его опередил раздавшийся в темноте голос:
— Не придирайся, Нязик-эдже, к нашему дождю! Я тебе вместо твоего кизяка привезу саксаул из песков.
— Ишь, какой ты, Курбанли, щедрый стал, — засмеялась старушка, сразу узнавшая по голосу всеми любимого бригадира.
— Здравствуй, Нязик-эдже! Да я, кажется, всегда щедрым был, а сегодня в особенности. Дождь-то какой! — восхищенно проговорил он и крикнул. — Хошгельды!
— Я здесь, — весело откликнулся Хошгельды, стоявший в двух шагах от гостя.
— А я тебя и не разглядел в темноте. Ну, чего мы здесь мокнем, позвали бы в дом. Дождь, пожалуй, и без нашей помощи будет лить.
И хотя Курбанли сам пожелал зайти в дом, он так и не двинулся с места и, продолжая стоять у порога, рассказывал:
— Если бы ты слышал, как один старик из бригады Кюле предложил ему сегодня зарезать козленка в честь Буркут-ата и устроить худай-елы. Он совершенно серьезно говорил, что если покровителю дождя устроить обед, дождь непременно польет. Ну и получил же от нашего Кюле Ворчуна. Тот даже пригрозил рассказать об этом Чары-ага и тебе. Вы, мол, знаете, как бороться с пережитками. Словом, досталось старику. Ты, конечно, не помнишь, Хошгельды, а сколько мы когда-то бедных козлят порезали в угоду небесным покровителям…
— Молодец Кюле, ничего не скажешь! Только, знаешь, пойдем, пожалуй, под крышу, чего мы в самом деле мокнем. — С этими словами Хошгельды вошел в комнату. Курбанли последовал за ним.
Бригадир был в рабочем костюме, в сапогах с высокими голенищами. Поверх черной миткалевой рубахи, подпоясанной желтым кушаком, он накинул на плечи ватный халат. С завитков его черной папахи стекала вода. Словом, вид его говорил о том, что работа на сегодня еще не кончена. Это сразу заметил Хошгельды, окинув гостя быстрым взглядом.
— Как дела, Курбанли, благополучно?
— Я с дурными вестями не прихожу, — ответил Курбанли и, стряхнув с закрученных усов капли дождя, снял халат и повесил его на гвоздь.
Хошгельды поинтересовался здоровьем жены своего гостя, он знал, что вчера ее отправили в родильный дом.
— Да, — продолжал Курбанли, — вести хорошие, а по этому поводу давай выпьем. — Он вытащил из кармана четвертинку и поставил ее на стол. — Дождь сегодня наславу, — продолжал он. — К рассвету надо ждать силя[6]. А для нас каждая капля — алмаз. Вот поэтому я к тебе и пришел.
— И хорошо сделал, Курбанли, что пришел. Только боюсь, горный поток может оказаться сильнее, чем мы предполагаем, и тогда он смоет наши дамбы и перемычки, а заодно и посевы. Придется, видно, укреплять.
— Вот об этом и я говорю, — подхватил Курбанли, разливая водку в поставленные Нязик-эдже стопки.
Вскоре на столе появились коурма и чурек.
— А ты, Курбанли, так ничего толком и не сказал о своей жене, — заметил Хошгельды, заглянув гостю в глаза.
— Вот мы с тобой сейчас выпьем за ее здоровье и за двух новорожденных сразу. Двух сыновей подарила, что ты на это скажешь?
— Что же ты молчал, Курбанли, поздравляю тебя, дорогой, давай чокнемся. За такое дело грешно не выпить!
Они осушили стопки. Курбанли крякнул, потрогал усы и стал рассказывать о том, как он с двумя своими дочерьми и старшим сыном был сегодня в родильном доме.
— Хоть и не пропускают туда, а все равно поехали всем семейством, отправили ей записку, передали всякой всячины. Она там всем довольна, — так, говорит, хорошо, что и домой не хочется, — засмеялся Курбанли. — Это мне дежурная передала, ведь записку-то написать она у меня не может… Ну, ладно, Хошгельды, надо посмотреть, что на улице, — сказал, поднимаясь, Курбанли.
Но в это время дверь отворилась и на пороге появились Чары Байрамов и Овез. Они тоже считали, что нужно укреплять перемычки. Судя по всему, поток разбушуется не на шутку, — такого ливня и старики не помнят.
Решили немедленно созвать людей, и Овез ушел вместе с Курбанли.
— Так, пожалуй, будет быстрее, — бросил он с порога.
Вскоре двор наполнился людьми. У каждого с собой лопата, через плечо перекинут мешок с чуреком и всякой снедью. К сожалению, не у всех нашлись фонари. Видно, придется двоим, а то и троим обходиться одним фонарем. Но раздумывать было некогда, и Чары-ага приказал, не мешкая, трогаться в путь.
Дождь лил не переставая. Выйдя из поселка, вся группа двинулась прямо к железнодорожному мосту. Там находился главный водораздел, оттуда шли каналы на поля пшеницы и ячменя. Горный поток непременно ринется туда, и если не углубить русло, то вода затопит не только посевы, но и селение.
Было решено, что здесь останутся шесть человек во главе с Байрамовым, остальные пойдут в горы, навстречу потоку.
Весь мир, казалось, был объят водой. С неба лили нескончаемые потоки, ноги по щиколотку погружались в воду. Поднялся ветер, зашевелились черные тучи. Ветер все усиливался и хлестал по лицу крупными каплями.
Люди шли больше часа, но дороге, казалось, не было конца. Наконец миновали болота, которые тянулись на несколько километров, и Хошгельды остановился.
— Пришли, товарищи, — бодро сказал он. — Отсюда начинаются наши богарные посевы, видите?
Разглядеть что-либо было трудно. Только на востоке обозначалась тусклая, матово-бледная полоска. Но люди настолько хорошо знали эти места, что им было не трудно представить себе окружающую обстановку. Еще зимой, по предложению агронома, они устроили здесь запруды в ожидании предстоящего весеннего силя.
В те времена многие к этой затее Хошгельды отнеслись с недоверием. Прежде никто не преграждал путь горному потоку, пусть себе бежит, лишь бы аул не затопил. А Хошгельды целый план разработал, все расчертил и показал колхозникам, как наиболее выгодно использовать силевые воды. Сейчас Хошгельды с удовлетворением подумал, что не зря проявил настойчивость. Теперь-то все поймут, насколько он был прав.
Группа остановилась в том месте, где русло одного потока разветвлялось на две промоины. Хошгельды, Овез и Курбанли зажгли фонари.