— Здесь придется укрепить берега, — сказал Курбанли.
— Да, — подхватил Хошгельды. — На правом берегу восточного рукава, примерно в ста шагах отсюда, ниже по течению, вы найдете большой белый камень. Ты, Курбанли, бери двенадцать человек и перепруди то место.
Сам Хошгельды тоже с двенадцатью колхозниками пошел по берегу западного рукава. Овез был в его группе. Они прошли довольно большое расстояние, потом Хошгельды остановился.
— Кажется, здесь, — сказал Овез и посветил вокруг.
— Да, тут и начнем, — уверенно произнес Хошгельды. — Разделимся на две группы. Отбирай, Овез, пять человек, и переходите на тот берег. Укрепим дамбу и пойдем дальше.
Овез легко и ловко перепрыгнул на левый берег. За ним последовали и остальные. Люди дружно налегли на лопаты. Работали молча. То на том, то на другом берегу, будто перемигиваясь, двигались огоньки.
Вдруг сквозь шум дождя, словно прорезая его, послышался голос Курбанли:
— Э-эй, мы кончаем!
— Ждите нас! — прокричал в ответ Хошгельды.
Сверкала молния, все чаще раздавались раскаты грома. С гор доносился нарастающий глухой шум. Обе группы снова соединились. Хошгельды был доволен проделанной работой и смело вел людей дальше. Идти назад или пережидать здесь было рискованно, и потому он торопился подняться в безопасное место.
— Столько трудов положено, а кто заключил договор с горным потоком? — не выдержал, наконец, Кюле Ворчун. — Может, он вовсе и не придет.
— Как кто? Я заключил с ним договор, — спокойно произнес Хошгельды. — И он не подведет меня, он уже приближается, слышите, как гудит?
— Наша работа не пропадет даром, — поддержал друга Овез, — можете не сомневаться, Кюле-ага. Наши дамбы теперь любой силь выдержат.
Глухой шум все приближался. Снова сверкнула молния, осветив все вокруг белым светом. На какое-то мгновение обозначилась гора, будто нависшая над людьми. Дождь полил с такой силой, гром так неистовствовал, что уже невозможно было разобрать, откуда доносится грохот, — с неба или из-под земли;
Колхозники шли вдоль расселины. Чем выше они поднимались, тем уже становилось русло горного потока. Постепенно мельчая, оно, наконец, вовсе исчезло. Многим показалось, что они сбились с пути.
— Ну и доработались, даже дорогу потеряли, — ворчал себе под нос Кюле. — Где теперь укроешься от силя?
Но сетований Кюле никто не слышал. Хошгельды понимал, что народ волнуется, однако он понимал и другое, что с пути они йе сбились. Они подошли как раз к тому месту, где многочисленные горные ручьи соединяются в один общий поток. Тут невдалеке должен быть высокий бугор, туда он и ведет свою группу. Но объяснять сейчас что-либо бесполезно, все равно ничего не слышно. И Хошгельды уверенно шагал впереди тянущейся за ним цепочки людей.
Когда поднялись на бугор, все немного успокоились, и шум как будто стал утихать.
— Теперь можно и закусить, — сказал Овез.
— Какое там закусить, — заворчал Кюле. — Я так продрог, что и мешок развязать не могу.
— А я тебя сейчас согрею, — уверенно произнес Курбанли.
— Мы ведь с тобой соревнуемся, значит и позаботиться друг о друге надо. — И он вытащил из своего мешка флягу весьма внушительных размеров. — По глоточку на каждого хватит, а, может, кому и по два достанется, — добавил он.
— Ох, и запасливый же ты человек, Курбанли, — потирая руки, сказал Овез.
— А как же иначе! — добродушно произнес тот.
Люди выпили, закусили, и на душе сразу легче стало. Завернувшись с головой в халаты, колхозники отдыхали. Одни сидели, тесно прижавшись друг к другу, другие даже прилегли. Только Хошгельды стоял, подняв ворот ватной телогрейки. Теперь уж стали хорошо видны горы. Со всех сторон, бурля и пенясь, текла в одном направлении желтоватая вода.
Дождь перестал. Ветер разорвал тучи. На востоке заалела заря.
— А хороший запах у этого силя, — задумчиво произнес Курбанли. — Только не смыл бы он наш поселок.
— Если ты работал как следует, то и поселок цел будет, — в тон ему заметил Хошгельды.
— А что если вода все-таки снесет наши запруды? — забеспокоился Кюле.
— Запруды наши не сдадут, — сказал Хошгельды. — Не надо, Кюле-ага, напрасно народ волновать. Через Два часа здесь сухо будет.
Сам Хошгельды больше всего опасался за участок, на котором находился Байрамов. Как бы там не смыло зеленя…
А вода вокруг них уже доходила до половины бугра, агроном понял, что она достигла высшего уровня. Теперь она постепенно начнет спадать, впитываться в землю, испаряться.
Прошло еще с полчаса.
— Пора уходить, — сказал Хошгельды.
— А не рановато ли? — заметил Курбанли. — Посмотри, как бурлит все кругом, поток, того гляди, и наш бугор захватит.
— Собирайте, товарищи, свои пожитки и следуйте за мной. А то некоторые, я вижу, собираются сидеть здесь и ждать, пока вся вода впитается в землю.
И опять вся группа двинулась в путь. Хошгельды и Овез шли впереди, находя дорогу по знакомым бугоркам. Вскоре они добрались до первой запруды, которая выдержала напор и стояла крепко. Немного посовещавшись, решили, что надо по мере сил сдержать течение там, где оно оказалось слишком быстрым. Следовало не только укрепить прежние перемычки, но и прорыть новые каналы. Промокшие насквозь люди снова взялись за лопаты.
Когда работа уже подходила к концу, послышался сигнал машины. Увлеченные делом, люди не сразу заметили, как подъехал грузовик.
— Как ты сюда попал? — спросил Курбанли вылезшего из кабины шофера. — Поселок-то наш цел?
— Поселок цел, а я вот за вами приехал, — ответил шофер и рассказал собравшимся вокруг него колхозникам, что Покген-ага еще ночью хотел послать за ними машину, но потом понял, что она все равно завязнет, и отложил это дело до утра.
— Ох, и волновался же за вас председатель! — рассказывал шофер. — "Что мне снль, — кричал он, — мне люди нужны! Они там закоченеют, погибнут!" И сам всю ночь спать не ложился…
Люди быстро погрузились. Машина подобрала по пути группу Байрамова, которая так же успешно поработала на своем участке, и вскоре въехала в поселок.
Лютый ветер мял поля,
Были ночи длинными…
Зацветет опять земля
Под косыми ливнями…
Слова полюбившейся песни донеслись до председателя, и он поспешил на улицу. Машина только что остановилась у его дома. Башлык несказанно обрадовался, увидев всех целыми и невредимыми.
— Молодцы вы мои, — говорил растроганный Покген, — с песней в селение въехали, сразу видно — победители!
— Ну, как, Покген-ага, силь тебе нужен или люди? — хитро улыбаясь, спросил Курбанли.
— А вы уж все знаете? — немного смутился Покген.
— Нашему председателю и люди нужны, и силь нужен, особенно, когда его умело используют, — сказал Хошгельды, посмотрев Покгену в глаза.
Старик ответил ему ласковым, благодарным взглядом.
СПОРЫ И ПРИМИРЕНИЯ
Опять настали солнечные знойные дни. Предгорья нарядились в зеленые травы и красные маки. Благоухали сады. В один из таких дней Нязик-эдже решила осмотреть перед работой свой приусадебный участок.
"Пойду погляжу, что там наш сын сделал", — подумала она. Хошгельды уговорил родителей отдать ему хотя бы половину земли, опыты, говорит, нужно делать. Вот и захотелось матери поглядеть, какие же это опыты делает ее сын.
Весь участок Хошгельды был разбит на маленькие грядки, не более двух-трех метров в длину. Нязик-эдже нагнулась над одной такой грядочкой, потом резко выпрямилась и закричала не свойственным ей громким голосом:
— Орсгельды, скорее иди сюда! Ой, беда на нас напала, ой, беда!
— Что случилось? — спросил запыхавшийся Орсгельды, торопясь к жене.
— Ты только взгляни, что наделал наш сын, посмотри, что тут у него растет! Зачем мы его послушали, зачем отдали землю! Сколько бы помидоров, огурцов, луку у нас могло быть, — причитала она.
Орсгельды молча обошел все грядки, внимательно разглядывая всходы. Лицо его стало хмурым. Видно было, что и он не на шутку рассердился.
— С ума сошел парень, — всердцах сказал он, — сорняками всю землю засеял, хуже ребенка малого.
— Другие дети, и то умнее, — согласилась Нязик-эдже, — смотришь, косточку урюка или там персика в землю закапывают, значит понимают, что плод полезный может вырасти. А этот сорняки разводит, — возмущалась она, — да где это видано!.. Хошгельды! — крикнула Нязик-эдже, обернувшись к дому.
Но ответа не последовало. Сын поднялся раньше родителей и, чтоб не тревожить их, ушел без завтрака.
— Нету его… — с досадой в голосе сказала Нязик-эдже. — Давай сейчас же перекопаем грядки, — решительно добавила она.
Орсгельды задумчиво стоял, поглаживая ладонью бороду.
— Нет, пока не будем ничего трогать, поговорим раньше с Хошгельды. Ведь не может того быть, чтобы его понапрасну учили, — вслух размышлял он. — Да и кто бы стал держать его в должности агронома, если он ничего не понимает. С ним считаются даже такие люди, как Чары-ага и башлык. Может быть, мы с тобой чего-нибудь не понимаем? Неужели зря могут дать бумагу, в которой удостоверяется, что он агроном?
Нязик-эдже хоть и согласилась ничего не делать до прихода сына, все-таки возразила мужу:
— Ты говоришь, что он агроном, но я что-то не видела таких агрономов, которые засевали бы сорняками поля. Из-за подобных проделок нашего сынка мы посмешищем всего колхоза станем. Я непременно зайду к башлыку, пожалуюсь на Хошгельды. Уж Покгена-ага он послушает, может образумится немного.
Вскинув лопаты на плечо, старики отправились на работу. Не любивший много разговаривать, Орсгельды шел молча, а Нязик-эдже всю дорогу ворчала:
— Видно, Кюле был прав, когда говорил, что из Хошгельды толку не будет. Подумать только, приехал в колхоз и всю жизнь начал перекраивать. Все не по нем. И поля мы не так орошаем, и хлопок не так сеем, и виноград, оказывается, ни мы, ни наши деды не умели сажать.
— Может быть, ему в Москве посоветовали так делать? — неуверенно произнес Орсгельды, желая найти оправдание сыну.