— Что же, по-твоему, ему посоветовали и наш приусадебный участок сорняками засевать? Никто ему такого не говорил! Отбился от рук и делает все, что в голову взбредет, — стояла на своем Нязик-эдже.
Придя на работу, она поведала всем женщинам своей бригады о постигшем их семью несчастье. Она даже рассказала об этом бригадиру, но Курбанли не посочувствовал ей.
— Не может того быть, чтобы Хошгельды чепухой занимался, — уверенно заявил он.
Орсгельды ни с кем на работе не делился своими горестями, но когда под вечер к нему зашел его старший брат Ата Питик, он не выдержал и рассказал о проделках сына.
Вскоре явился и сам Хошгельды. Завидев своего любимца, Нязик-эдже накинулась на него:
— Что ты наделал, ты в своем уме?!
— Что случилось? — остолбенел от неожиданности Хошгельды.
— Он еще спрашивает, что случилось! — возмущалась старуха. — Что ты натворил с нашей землей? Отвечай!
Поняв причину гнева матери, Хошгельды подбежал к своим грядкам, сел на корточки и стал внимательно разглядывать всходы.
"Все в порядке! — с удовлетворением отметил он, — никто ничего не трогал".
— Орсгельды, Ата, идите сюда, посмотрите на этого бездельника. Вместо того чтобы ответить матери, прощенья у нее попросить, он еще любуется своими сорняками! — уже со слезами в голосе кричала Нязик-эдже.
Старики вышли из дому и тоже набросились на Хошгельды.
— Ты уже все границы перешел! — кричал Ата.
— Если тебе нужны сорняки, можешь их в поле собрать, а мою землю портить я тебе не позволю, — грозно заявил Орсгельды.
— Не шумите, — устало и тихо сказал Хошгельды. Он снял с головы кепку и погладил свои черные густые волосы. Весь его облик, все его движения говорили о том, что он совершенно спокоен. — Когда вы перестанете кричать, я все вам объясню и докажу, что я в своем уме.
— Мало того, что ты взбаламутил весь колхоз, — скрипел Ата, — ты еще отцовскую землю сорняками засеял. Нечего с ним разговаривать, иди, Орсгельды, и перекопай грядки, чтобы люди не смеялись.
— Дядя Ата, — вежливо начал Хошгельды, — ваши советы не всегда бывают полезными, поэтому не стоит расточать их. Ничего плохого я с землей отца не сделал. Поймите, ведь это — опыты, которые заключаются в том, что я скрещиваю действительно сорные травы с полезными культурами, ну, скажем, с такими, как пшеница.
Старики умолкли. Спокойный тон Хошгельды, видно, подействовал на них.
— Вы знаете, — продолжал Хошгельды, — что сорняки очень неприхотливы: растут, где угодно, и даже воды не требуют. Так вот все эти качества, хотя бы в малой степени, я хочу привить полезным культурам.
Орсгельды заинтересовался рассказом сына и стал задавать ему вопросы, на которые тот терпеливо давал пространные и ясные ответы.
— Кто же все это придумал, сын мой? — спросил Орсгельды.
— Были такие великие люди, русские ученые, как Тимирязев, Мичурин. А теперь академик Лысенко продолжает их учение.
— А нам вот еще наши отцы и деды рассказывали, что Адам первый посеял нужные человеку семена, — серьезно вставил Орсгельды. — И с тех пор, говорят, только этими семенами и пользуется человек.
Хошгельды рассмеялся.
— Все это сказки, отец, и Адама никакого не было. Сам подумай, разве сеял твой дед или даже твой отец такие семена, которые сеешь ты. Разве знали они столько плодов, сколько знаешь ты. С каждым годом растет наша советская наука, растет культура, а чем больше познает человек, тем больше он дает обществу нужного, полезного, в том числе и семян, и плодов.
Беседа отца и сына затянулась дотемна. Дядюшка Ата не очень старался вникать в смысл того, что говорил Хошгельды. Старик любил поспорить, но видел, что сейчас ему это не удается, так как брат принял сторону племянника. В конце концов он незаметно ушел. А Нязик-эдже не столько разумом, сколько сердцем поняла, что Хошгельды ничего, оказывается, плохого не сделал. Успокоенная, она пошла в дом, зажгла лампу, приготовила ужин и позвала мужа и сына поесть и попить чайку.
За ужином все трое мирно беседовали, радуясь состоявшемуся примирению.
На следующее утро, когда агроном уже собирался уходить, к нему пожаловал председатель. После взаимных приветствий, Покген сказал, что он хочет сегодня вместе с Хошгельды обойти поля. По всему было видно, что у председателя хорошее настроение.
— Знаешь, сын мой, что я решил? — загадочно улыбаясь, произнес Покген. — Если останусь доволен твоими трудами, я тебя тоже чем-то порадую.
— А если нет, — в тон Покгену заметил Хошгельды, — председатель прогонит меня из колхоза.
Они шли по саду, мирно разговаривая. Только что взошло солнце. По небу бродили легкие облака, теплый ветерок был насыщен ароматом созревающих плодов.
Что имел в виду Покген, обещая порадовать агронома? После того, как он оскандалился с Елли, которого когда-то хотел видеть своим зятем, Покген долго думал, кого же любит его дочь и кому она дала слово. Прошло много времени, прежде чем он, поборов стыд за свое неразумное сватовство, решился заговорить об этом с женой. Дурсун-эдже помогла ему разобраться в чувствах дочери. Материнское сердце подсказывало ей, по ком страдает Бахар. Ведь еще с детства дружила она с Хошгельды, а когда молодой человек был на. фронте, а потом учился в Москве, они переписывались. И теперь, видно, она его любит, да что-то произошло у них. Ведь это он, Покген, и разлучил их тогда своим неуместным сватовством. Конечно, Покген не мог не согласиться с. женой и решил исправить свою ошибку. Он сам поговорит с Хошгельды. И нет тут ничего плохого. Теперь-то это не против воли дочери…
— Скажите, пожалуйста, сам башлык пришел к нашему сыну, — заговорила стоявшая у окна Нязик-эдже. — Не к каждому молодому человеку пойдет Покген-ага.
— Это только ты считаешь, что наш сын — бездельник, что он всякой чепухой занимается и никак за ум не возьмется, — поддел жену Орсгельды.
— А ты что считаешь, ты что наговорил ему вчера? — возмутилась она.
— Просто я хотел тебя поддержать, — спокойно заявил старик.
— Ах так! — рассердилась Нязик-эдже. — А зачем ты своего брата втянул в разговор? Тоже чтобы меня поддержать? Всегда и во всем я одна виновата. Каждая мать имеет право поругать своего сына.
— Если бы только поругать — так это пустяки, — перебил ее Орсгельды, — ты же грядки его собиралась перекопать. Хорошо, что я не позволил, — добродушно закончил он.
— Это твой братец такие советы давал, — сквозь слезы проговорила старушка, — а я и не думала…
Увидев слезы на глазах жены, Орсгельды пожалел, что затеял этот разговор. Он не хотел обижать ее.
— С тобой, моя милая, и пошутить, оказывается, нельзя, — ласково заметил он. — Правду сказать, ни в чем ты не виновата, да и я тоже. Разве только в том повинны мы, что не учили нас никаким наукам. А какой бедняк в те времена учился? Это нашему Хошгельды хорошо, учись, коли охота есть, все дороги открыты… Да мы с тобой, старуха, на работу опоздаем, — спохватился он.
— Пойдем, пойдем, — заспешила Нязик-эдже. — А про учение это ты верно сказал. Недаром у нас говорят: ученый человек на крыльях летит, а неученый по земле ползает.
Когда они уже вышли из дому, Орсгельды спросил:
— Ты не знаешь, зачем приходил башлык?
— Я стояла у окна и слышала только, как он сказал, что наградит Хошгельды, если наш сын хорошо поработает.
— Наградит? — переспросил Орсгельды. — Премию, наверно, хочет ему дать.
— Может, и премию, — согласилась Нязик-эдже. — Если по совести говорить, — продолжала она, — то самую большую премию нужно дать нашему бригадиру.
— Тут ничего не скажешь, Курбанли редкий работник, — поддержал жену Орсгельды. — Этот выведет свою бригаду на первое место. Есть, конечно, и в других бригадах дельные люди. Овез, например…
— А я разве говорю, что нет? — перебила мужа Нязик-эдже. — Конечно, есть, но он из лучших лучший. И работник отличный, и прекрасной души человек, — расхваливала Нязик-эдже своего бригадира.
— Это правильно, — вставил Орсгельды, — Курбанли всю душу в работу вкладывает. Вот подожди, еще и героя дадут.
— Он достоин, достоин быть героем, — обрадовалась Нязик-эдже и ласково взглянула на мужа. Ей было приятно, что Орсгельды хвалит ее бригадира.
Когда после работы старики вернулись домой, Орсгельды сказал жене:
— Интересно узнать, остался ли башлык доволен работой нашего сына…
А лето тем временем вступило в свои права. Все предвидел агроном, когда призывал обрабатывать землю машиной. Зачем человеку гнуть спину и натирать мозоли, если за него может поработать трактор?
И взрыхлила землю машина, и посеяла машина, и удобрила машина. Когда же можно было мечтать об этом! Нет, и мечты так далеко не заходили. Привыкли люди работать по старинке, поэтому, когда молодой агроном заговорил о механизации хозяйства, многие вступили в спор с ним, даже председатель какое-то время противился. Но коммунисты взяли инициативу в свои руки, растолковали людям что к чему, заставили их понять свою ошибку. А тот, кто еще не поверил в машину, ныне поверит и уже не посмеет спорить с новаторами. Большой урожай всех примирит!
Обо всем этом думал теперь Покген Оразов, председатель колхоза "Новая жизнь". Как хороший и честный хозяин, он всегда мечтал о богатом урожае. Выполнение плана — вот главная задача. И его колхоз выполнял план и даже перевыполнял. Но этого оказалось мало…
"Нельзя успокаиваться на достигнутом. А ты, Покген-ага, успокоился", — сказал ему однажды секретарь парторганизации Чары Байрамов. Об этом же сказал ему и молодой коммунист агроном Хошгельды Пальванов. А теперь они на деле доказали, что были правы.
Советская власть дала тебе машины, а ты не пускал их на свои поля. Советская власть выучила для тебя агронома, а ты, человек, не ведавший науки, спорил с ним. Но советская власть ценит тебя за твою честность, за твой богатый опыт, за то, что ты, Покген Оразов, понял свои ошибки и многому на них научился.
Если раньше ты боялся отдать агроному кусочек земли, чтобы он на деле проверил новую систему орошения, то теперь, увидев опытное хлопковое поле, ты понял, что введение временных оросительных каналов поможет тебе дать стране больше хлопка, больше овощей.