Когда Дурсун-эдже поставила перед мужем и гостем чайники и пиалы, Покген торжественно обратился к агроному:
— Хошгельды, мы с женой посоветовались и решили спросить тебя об одном деле, только вот не знаем, как ты к этому отнесешься.
Дурсун-эдже остановила веретено и с улыбкой посмотрела на молодого человека.
— Если ты чистосердечно примешь от нас подарок, который по обычаю дарят жениху, — продолжал Покген, — то мы станем для тебя вторыми родителями. Ты понял меня?
Не ожидавший такого разговора, Хошгельды покраснел. Еще ни разу в жизни он не чувствовал себя настолько смущенным. Он молчал, бренча крышкой чайника. Покген и жена уже подумали было, что их дочь не по сердцу агроному.
А Хошгельды поднял на стариков недоумевающий взгляд и сказал:
— Покген-ага, ведь я слышал, что Бахар уже кому-то дала слово и скоро выйдет замуж.
Старики рассмеялись.
— И до тебя, оказывается, дошел этот слух, — сквозь смех проговорил Покген. — Это всего лишь женская хитрость.
— Она это нарочно всех обманула, — пояснила старушка, — а то ведь последнее время сваты нам покоя не давали.
— Я с великой радостью принял бы ваше предложение, — взволнованно говорил Хошгельды, — но ведь еще неизвестно, как отнесется к этому сама Бахар. Все зависит от нее. Дело родителей дать дочери добрый совет, а там уж пусть сама решает.
— Если ты согласен, то и Бахар согласится, — в один голос заверили его старики. — Бахар отлично понимает, что мы ей только счастья желаем.
Откинув назад черные волосы, Хошгельды проговорил прерывающимся от волнения голосом:
— Если только Бахар согласится, то обо мне и говорить нечего. Для меня нет лучше девушки на свете, чем Бахар.
— Вот, бог даст, Бахар кончит учебу, так мы сразу свадьбу сыграем, — заключила Дурсун-эдже.
Когда Хошгельды собрался уходить, Покген, желая оказать гостю почет, вышел проводить его.
Хошгельды шагал в темноте легкой походкой, и почему-то вспоминалась ему та самая песенка, которую так звонко пели ребятишки. Никто еще не слыхал, чтобы агроном распевал на улице. Но сейчас он не мог сдержать себя, и в ночной тишине радостно зазвучал его голос:
Над арыком, над водой,
На степном ветру
О Бахар споем с тобой
В поле поутру…
ОТЦЫ И ДЕТИ
Зима стояла теплая. Едва успевало взойти солнце, как природа, казалось, забывала о ночных заморозках, и к полудню температура поднималась до тринадцати — четырнадцати градусов. Такими обычно и бывают зимние дни в Туркменистане.
Хошгельды вынес на солнышко стеклянные банки, в которых посадил для опытов горные травы. Он долго рассматривал их, осторожно измерял растения, часто забегал в комнату, записывал что-то и снова возвращался к своим сокровищам.
Его опытами интересовались теперь все колхозники, даже Ата Питик поверил в науку и охотно слушал лекции племянника, которые передавал местный радиоузел. Особенно ревностными поклонниками Хошгельды стали пионеры. Они всерьез увлеклись агрономией, тоже не пропускали ни одной передачи и организовали кружок юных мичуринцев.
Только, пожалуй, Нязик-эдже, все еще без особого уважения относилась к опытам сына. Сейчас она сидела на солнышке у дверей и наблюдала за Хошгельды.
"Так увлечен он своей работой, так увлечен, — думала мать, — что совсем забыл о женитьбе".
Правда, она давно с ним об этом не заговаривала, но тайком все-таки подыскивала невесту и даже откладывала деньги для тоя, благо доходы нынешнего года были настолько велики, что это можно было сделать совсем незаметно. В последние дин Нязик-эдже ждала удобного момента, чтобы поговорить с сыном, но как-то все не удавалось, а сейчас, ей кажется, этот момент настал.
— Сын мой, — тихо проговорила она, — не пора ли и тебе обзавестись своим домом?
— Как это своим домом? Разве у меня нет дома? Конечно, наше жилище не слишком красиво, но ведь в новом поселке у нас будет прекрасный кирпичный дом в несколько комнат, с большой верандой, с деревянными полами и потолками. Я посажу вокруг такие растения, которые даже зимой будут цвести, так что в нашем доме всегда будет красиво. Правда, хорошо будет?
Хошгельды отлично понимал, куда клонит мать, но ему не хотелось вести разговор на эту тему.
— Конечно, хорошо будет, — согласилась Нязик-эдже, — но для такого хорошего дома нужна хорошая невестка, сын мой; Вот что я имела в виду.
— Ну, об этом ты не беспокойся. Как только будет готов дом, так и невестка появится.
— Я ведь нет-нет да и захожу то к одним, то к другим соседям, — продолжала свое Нязик-эдже, — но успеха пока что нет. Вот недавно замолвила словечко о внучке твоего упрямого дядюшки Ата, так он не согласился. Он все еще помнит вашу ссору в прошлую весну. Ты его тогда так обидел, что он до сих пор сердится.
— Вот и отлично, что дядюшка не отдаст свою внучку за меня. Нам обоим, пожалуй, повезло, — рассмеялся Хошгельды.
— Я и к Кюле заходила, у них тоже хорошая, воспитанная дочь.
— А вдруг, у дочери отцовский характер? — стараясь быть серьезным, спросил Хошгельды.
— Нет, эта девушка не такая. Ведь мать у нее прекрасный человек, и она вроде как согласилась. Не знаю только, что сам Кюле скажет, — озабоченно говорила старуха.
Хошгельды не выдержал и громко расхохотался:
— Я что-то не пойму, кто из них собирается замуж — сам Кюле, его жена или их дочь.
— Ты что, с ума сошел? Кого же, как не дочь, выдают замуж! — уже рассердилась Нязик-эдже.
— От твоих разговоров, мать, действительно можно сойти с ума. — Он подошел к Нязик-эдже и ласково обнял ее. — Ну, сама подумай, что ты говоришь. Женить собираешься меня на дочери, а узнаешь, согласны ли отец с матерью. А может быть, дочь не захочет, может быть она давно любит кого-нибудь и ее кто-то любит, — старался Хошгельды втолковать матери сущность современных отношений. — Никому, мама, не дано право распоряжаться ее сердцем, кстати и моим тоже. Я бы не советовал тебе ходить с этой целью по соседям, все равно это ни к чему не приведет.
— У тебя в голове ветер гуляет, и не поймешь, в какую сторону он дует. Ни в моем, ни в отцовском роду не было таких легкомысленных. Даже и не знаю, в кого ты такой уродился! — грозно посмотрела на сына Нязик-эдже.
— Может, это климат на меня влияет? — пошутил Хошгельды. — Вон зима какая выдалась, погода то и дело меняется.
Не проронив больше ни слова, Нязик-эдже вошла в дом и принялась за свои дела. Хошгельды тоже прошел к себе, сел за стол и только взялся было за бумаги, как на пороге появился учитель Аман.
— Привет, Хошгельды!
— А, здравствуй, дружище, заходи.
Аман прошел в комнату и устроился на кушетке. Вид у него был грустный, казалось, какие-то неотступные мысли мучают его.
Ты что невеселый, случилось что-нибудь? — участливо осведомился Хошгельды.
— Да нет, ничего не случилось, — попытался даже улыбнуться гость.
— Может, поссорился с кем-нибудь?
— Ни с кем я не ссорился, — бросил Аман.
Хошгельды сделал вид, что поверил приятелю. Он не стал его ни о чем расспрашивать и заговорил о своих опытах:
— Знаешь, сколько растений скрестил я в этом году? Вот это, например, совершенно новые растения, у них даже нет названия. — Хошгельды взял с подоконника одну из своих банок. — На корнях этих растений появляются точно такие же клубни, как у картофеля, только они пока еще водянистые, Я говорю пока, потому что собираюсь скрестить их с каким-нибудь другим видом, чтобы получился вкусный плод.
Не желая обидеть хозяина, Аман изредка произносил что-то, но на самом деле не слушал его. Хошгельды понял это и, рассмеявшись, сказал:
— Да, я совсем забыл, что имею дело с литератором. А для вашего брата подобным разговорам — грош цена. Вас больше легенды всякие интересуют. Из всей фауны и флоры вас привлекают только соловьи, фиалки, розы. Что для вас картошка или там лук? Вам цветочки подавай для сравнений!
Все это Хошгельды говорил, конечно, в шутку, но Аман — преподаватель литературы и автор нескольких лирических стихотворений — почему-то обиделся.
— Может быть, ты запретишь литераторам упоминать в своих произведениях о цветах или о соловьях?
— Нет, почему же! Упоминайте на здоровье. Я говорю только, что и вам не мешало бы поинтересоваться жизнью животного и растительного мира. Тогда и сравнения ваши были бы более убедительными.
— Но если мы начнем всеми этими цветочками или травками заниматься так же, как ты, то мы, пожалуй, из литераторов превратимся в агрономов.
В том, что говорил Аман, чувствовалось раздражение, он готов был спорить из-за любого пустяка и не хотел даже понимать шуток. Когда появилась Нязик-эдже с чаем, молодые люди умолкли.
— Давай попьем чайку, — предложил Хошгельды.
Аман молча подсел к столу.
— Вот что, Аман, — уже совсем иным тоном заговорил Хошгельды, — ты ведь пишешь в районную газету не только стихи, но и фельетоны. Я расскажу тебе один занятный случай, а ты напиши фельетон.
— Какой случай? — спросил Аман, пристально посмотрев на приятеля.
— Недавно мы засиделись у Покгена, — начал Хошгельды и рассказал о своем столкновении с Кюле Бергеновым и об убежавшем парне, который чуть не налетел на него.
Аман залился краской.
— Ты что, издеваешься надо мной? — резко спросил он.
Хошгельды решил, что приятель не поверил ему.
— Ну, честное слово, я рассказал тебе правду, — старался убедить он Амана. — Если не веришь, можешь спросить у Покгена и у Чары. Мы все вместе выбежали тогда на этот истошный крик.
— Значит, ты не узнал того парня?
— Так ведь было темно.
— Если ты не знаешь, кто убегал от Кюле, как же можно писать фельетон? — подозрительно взглянув на Хошгельды, спросил Аман.
— А зачем указывать, кто именно бежал? Этот человек абсолютно ни в чем не виноват. Кто ему может запретить разговаривать с любимой девушкой. Я только не понимаю, почему этот глупец удрал? Но не в нем дело. Фельетон должен быть написан о папаше этой девушки, ведь он же поднял скандал. Отцы не имеют права распоряжаться судьбой своих детей. Родители, конечно, могут дать добрый совет, они часто бывают правы, и хорошо, когда сыновья и дочери прислушиваются к их мнению. Но это в том случае, если советы полезные. Однако история с Кюле — просто безобразие. Он распоряжается своей взрослой