— Я говорил сегодня с ним, — заметил Хошгельды, — и ободранные кусты осмотрел. Ошибается Нурберды-ага, не собаки это и не шакалы, это дело рук человека.
— Да и я то же самое сказал. Не сомневаюсь, что это Аллалы. Но, как говорится, не пойман — не вор, — сокрушался Покген.
— Уверен, Покген-ага, что он будет пойман, — заключил Хошгельды, когда они уже шли по двору председателя.
Жилище Покгена почти не отличалось от дома Хошгельды, только у него было на одну комнату больше. На веранде, освещенной электрическим светом, стоял длинный стол, уставленный яствами. Мошкара и бабочки кружились в своей неустанной пляске вокруг лампочки. Тут же, на веранде, но чуть в сторонке, был разостлан большой ковер. Там уже сидели гости — те, что постарше. Молодежь шумно рассаживалась за столом.
— Вот и Хошгельды! — крикнул Овез. — Проходи туда, там-свободное место, — указал он на пустой стул возле Бахар.
Хошгельды сделал вид, что не слышит Овеза, и устроился в противоположном конце стола рядом с Вюши.
Все вокруг шутили, смеялись, громко переговаривались, только агроном не принимал участия в общем веселье и вел себя так, словно попал в малознакомый дом. Склонившись к Вюши, он тихо заговорил с ним.
— Как ты думаешь, друг, кто ворует виноград? — спросил он.
— Конечно, Аллалы, — уверенно произнес Вюши, — тут двух мнений быть не может.
— Возьмись-ка ты за это дело, — предложил агроном. — Только никому ничего не говори, а то если пойдут толки, что ты за Аллалы охотишься, он про это пронюхает и, конечно, перестанет на какое-то время воровать. Ведь уж было так два года назад. Так что лучше молчком действовать. Словом, как говорят, — не выдавай тайны другу, у него и получше тебя друзья найдутся.
— Ладно. С завтрашнего дня начинаю действовать, — солидно заявил Вюши.
— Почему это Хошгельды никого сегодня не замечает? — спросил Аман.
— Что ты, Аман, разве Хошгельды способен кого-нибудь заметить, когда рядом с ним Вюши, — засмеялся Овез. — У них ведь всегда секреты.
— Да какие там секреты, — откликнулся Хошгельды. — Просто мы заспорили. Вюши утверждает, что мираж, который мы видим в пустыне, — это либо отражение Каспийского моря, либо отражение воды, которая протекает глубоко под землей.
— Такое утверждение на Вюши похоже, — тут же подхватил шутку Овез. — Интересно знать только, где это Вюши вычитал, что подземная вода имеет отражение над землей?
— А мне интересно знать, откуда взялось столько воды в твоем последнем докладе, — отозвался Вюши.
Они, конечно, долго перебрасывались бы шутками, но в это время появились еще гости. Это были музыканты и певцы из колхозного ансамбля песни и пляски. Трое из них пришли с дутарами и один со скрипкой.
Покген обрадовался гостям и стал зазывать их к старикам на ковер, но молодежь тянула музыкантов к себе.
Воспользовавшись суматохой, Бахар незаметно ушла с веранды в комнату. А через несколько секунд одна из ее подруг сунула в руку Хошгельды записочку, что не укрылось, однако, от взгляда Вюши.
— Что это тебе пишут? — поинтересовался он.
— Да так, пустяки.
— Все тайны, все тайны! — пропел Вюши.
— Никаких тайн, просто один товарищ хочет продолжать наш с тобой спор о мираже.
— Ну, раз так, значит, дело серьезное, — понимающе подмигнул Вюши.
Посидев еще некоторое время, Хошгельды тоже вышел.
— Заходи, садись вот сюда, — тихо проговорила Бахар, когда Хошгельды появился в дверях, и зачем-то подвинулась на тахте, хотя там хватило бы места на пятерых.
Но Хошгельды не воспользовался ее предложением и сел на стул, что стоял возле письменного стола. От него не ускользнул грустный вид Бахар, хотя он и старался на нее не смотреть. Он чувствовал, что Бахар чем-то встревожена, но истолковывал это по-своему.
"Наверно, родители не дают ей покоя, требуют, чтобы она вышла за меня замуж, а она любит другого… Но ничего, я тоже не маленький и сумею сохранить достоинство".
— Зачем ты звала меня? — стараясь говорить как можно суше, спросил он.
— Мне нужно с тобой посоветоваться.
— Я тебя слушаю.
— А почему ты так далеко сел?
— Чтобы давать советы, совсем необязательно сидеть рядом. Я тебя и отсюда услышу, — нарочито весело сказал Хошгельды.
Бахар сделала вид, что не замечает его тона, и, немного подумав, заговорила.
— Вот о чем я хочу с тобой посоветоваться, — с грустью в голосе сказала она. — Мне предлагают быть учительницей в нашей десятилетке. Кроме того, я могу работать в районном отделе народного образования, а наши профессора советовали мне остаться в аспирантуре. Я, честно говоря, немного растерялась, все заманчиво… — Девушка умолкла, вопросительно глядят на Хошгельды.
— По-моему, привлекательнее всего аспирантура. А вообще говоря, все интересно. Любая работа хороша, если она по душе. Поэтому надо идти туда, куда больше влечет. Если человек любит свою работу, нет для него лучше собственной профессии. Спроси Дурды-чабана, он совершенно уверен, что нет в мире ничего более нужного и интересного, чем пасти баранов. И знаешь, он, по-своему, прав, только так и можно работать.
Хошгельды замолчал и, казалось, прислушивался к пению, доносившемуся с веранды.
— А почему ты перестал бывать у нас? — неожиданно спросила Бахар.
— Я иногда захожу к Покгену-ага, по делам.
— О чем говорили с тобой мои родители?
— Разве упомнишь все разговоры.
— Они ничего не говорили обо мне?
— Ничего.
— Неужели ты уже не помнишь, это было еще зимой…
— Ах вот ты о чем! — будто с трудом припоминая что-то, протянул Хошгельды. — К чему на новом месте вспоминать старые, давно забытые разговоры. Пойдем лучше послушаем песни.
— А я и не знала, что ты такой большой любитель музыки.
— Во-первых, я действительно люблю музыку, под нее и думается хорошо, и на душе как-то легче становится, а во-вторых, я не вижу необходимости оставаться здесь. Все, что я мог тебе посоветовать, я посоветовал, — с горечью, не ускользнувшей от Бахар, сказал Хошгельды и поднялся.
— Ну, чего ты так спешишь, посиди еще немного, — робко продолжала Бахар, смущенная своей настойчивостью. — Мне кажется, что ты чем-то встревожен, — добавила она.
Хошгельды облокотился на стол и холодно взглянул на девушку.
— Это тебе только кажется. На сей раз тебя обмануло твое зрение. Так бывает. Смотришь иногда вдаль, и чудится тебе, что видишь воду, а на самом деле не вода перед тобой, а мираж.
— Да, и так бывает, — согласилась Бахар. — Но мне всегда хочется верить своим глазам.
— И это не возбраняется, — вставил Хошгельды.
— С тобой трудно сегодня разговаривать.
— Очевидно потому, что я не люблю праздных разговоров.
— Не всякий отвлеченный разговор можно назвать празд-ным. А трудно с тобой говорить потому, что ты стал раздражителен и недоверчив.
— Уж какой есть, — развел руками Хошгельды и направился к двери.
— Подожди, у меня еще к тебе просьба есть, — остановила его девушка.
— Какая? — коротко бросил Хошгельды.
— Мне хочется посмотреть наши посевы, отец говорил, что многое изменилось за этот год.
— Кто же тебе запрещает? — пожал плечами Хошгельды. — Для этого пропуска не требуется.
— Никто не запрещает, но мне хотелось бы вместе с тобой обойти поля, — нерешительно произнесла Бахар, досадуя на свою навязчивость.
— Пойдем, пожалуйста, только при одном условии…
— Какое же ты ставишь условие? — оживилась Бахар.
Глядя ей прямо в глаза, впервые, кажется, за сегодняшний вечер, Хошгельды сказал:
— Условие такое: никаких праздных разговоров, вроде тех, что ты здесь вела. Я не для развлечения обхожу поля и сады, это моя работа, и я не хочу отвлекаться по пустякам.
— Я не вела праздных разговоров, Хошгельды, ты просто не хочешь меня понять… Но я принимаю твое условие, — примирительно сказала Бахар.
Хошгельды хотел было выйти, но на пороге столкнулся с Нартач.
— О чем это вы здесь секретничаете? — защебетала она.
Даже не взглянув на нее, Хошгельды закрыл за собой дверь.
— Какие там секреты! — возразила Бахар. — К тому же Хошгельды так неразговорчив последнее время…
— Да, очень, — подхватила Нартач, — когда я заходила к нему сегодня, мы тоже почти не разговаривали. Он только, срезал мне вот эти два цветка, и я сразу пошла сюда.
— Красивые цветы, — глядя куда-то в пространство, проговорила Бахар. — Пойдем к гостям, — предложила она подруге, и они вместе вышли на веранду.
Здесь было шумно и весело. Провозглашались тосты за Бахар, ее поздравляли с успешным окончанием института. Поздравляли Дурсун-эдже и Покгена-ага с новосельем. Поздравляли Вюши с успехами на его новом поприще. Гости разошлись только поздней ночью.
А на другое утро, когда Хошгельды, стоя у окна, пришивал пуговицу к рубашке, к нему явилась Бахар.
— Чем это ты занимаешься? — улыбнулась девушка.
— Да вот вчера зацепился за гранатовый куст, и две пуговицы сразу отлетели.
— Давай я пришью.
— Нет, спасибо. Бывший солдат и сам отлично с иглой управляется.
— Ну будет тебе церемониться, — просто сказала Бахар и взяла из рук Хошгельды иглу и рубашку.
Пока она пришивала пуговицы, Хошгельды молча рассматривал ее. Простенькое платьице и старые туфли подтверждали намерение Бахар идти в поле. А вчера он думал, что это просто пустые разговоры.
— Значит, пойдем? — спросил Хошгельды, когда Бахар протянула ему рубашку.
— Конечно, пойдем, а зачем же я пришла?
— Тогда тебе следовало бы что-нибудь надеть на голову, а то, знаешь, как солнце печет.
— Ничего мне не сделается. Но если хочешь, я сбегаю за косынкой.
— А ты завтракала?
— Конечно!
— Тогда беги за косынкой, а я тут все приготовлю.
Когда девушка вышла, Хошгельды надел рубашку, перекинул через плечо заранее уложенный вещевой мешок с инструментами и завтраком и отправился навстречу Бахар.
Через минуту они уже шли по широкой улице нового поселка к темневшим вдали садам. Утренний холодок бодрил, солнце едва поднималось. А через час-два оно так запылает, что усомнишься — бывает ли вообще на свете прохлада.