Супружеские? Ладно, все равно, кое-чего я уже достиг. Ведь я не помчался в «Белья виста», не напился там, как в тот раз, когда все случилось, когда между нами произошла роковая ссора из-за Жака и я разбил лампочку, нет, теперь я остался здесь. Правда, тогда у меня была машина, а это упрощало дело. Но все-таки я здесь и не пытаюсь спастись бегством. И этого мало, здесь, пропади все пропадом, мне будет гораздо лучше, чем где бы то ни было.
Консул отхлебнул еще стрихнина и поставил стакан на пол.
- Человеческая воля несокрушима. Самому богу не под силу ее сокрушить.
Он откинулся в качалке. Истаксиуатль и Попокатепетль, эта идеальная супружеская чета, светлые и прекрасные, сияли вдали под утренним небом, теперь уже почти безоблачным. Лишь над самой головой, в вышине, редкие белые облачка, гонимые ветром, настигали бледнеющий серп месяца. «Пей все утро, — говорили они ему. — Весь день пей. В этом смысл жизни».
И там, в бездонной вышине, он увидел каких-то хищных птиц, подстерегающих добычу, они были грациозней орлов и порхали, как хлопья горящей бумаги над пламенем костра, которые вдруг стремительно взмывают кверху, трепыхаясь в воздухе.
Неодолимая усталость подкралась к нему черной тенью. Консул, словно в пропасть, провалился в сон.
4
«Дейли глоб лондон межнаротдел собкорр тчк вчера сто личине мексгазеты сообщили, назревающей антисемитской кампании конфедерация мексрабочих обратилась петицией против высылки из мексики кавычки мелких еврейских текстиль фабрикантов кавычки закрыть сегодня же стало известно заслуживающего доверия источника за кампанией стоит немецкое посольство мехико-сити послухам посольство распространяет антисемитскую пропаганду мекстерритории подтверждается брошюрой выпущенной владельцем местной газеты тчк утверждению брошюры евреи оказывают пагубное влияние все страны каких живут а также кавычки проповедуют диктатуру и в достижении своих целей не останавливаются перед бесчестными и наглыми методами кавычки закрыть тчк Фермин».
Перечитывая машинописную копию своей последней краткой телеграммы в газету (отправленной утром того же дня с главного почтамта в Мехико — «Мексиканская телеграфная компания Сан-Хуан де Летран и Индепенденсия»), Хью Фермин даже не брел, а полз медленно как черепаха по садовой дорожке к дому своего брата, перекинув через плечо пиджак, который брат дал ему поносить, держа на согнутой руке, почти у локтя, саквояж с двумя ручками, вооруженный пистолетом в клетчатой кобуре, которая лениво хлопала его по бедру: ноги у меня, подумал он, остановись перед глубокой рытвиной, даром что ватные, а сами дорогу видят, — и тут сердце его остановилось, замерло, остановилось и замерло все в мире: лошадь, распластанная в прыжке над барьером, ныряльщик, едва коснувшийся воды, занесенный нож гильотины, висельник, сорвавшийся с петли, пуля убийцы в полете, и орудийный залп где-то в Испании или в Китае не догремел над землей, прекратило движение колесо, работающий поршень...
Ивонна, или ее копия, сотканная из тончайших нитей прошлого, возилась в саду, совсем близко от него, сияющая, словно вся в облачении из солнечного света. Вот она выпрямилась — на ней желтые брюки в обтяжку — и теперь искоса смотрит на него, прикрывая ладонью глаза от солнца.
Хью прыжком преодолел рытвину и очутился на лужайке; он бросил саквояж и на миг оцепенел, испытывая замешательство и желание как-то предотвратить эту никчемную встречу с прошлым.
Саквояж, плюхнувшись на чахлую, запущенную лужайку, раскрылся и изрыгнул из своего чрева облысевшую зубную щетку, ржаную безопасную бритву, рубашку, взятую у брата, потрепанную книжку — «Лунную долину» Джека Лондона, купленную накануне у немца-букиниста в лавке напротив магазина Сэндборнса в Мехико. А Ивонна махала ему рукой. И он уже подступал к ней шаг на шагом (как отступали там, на Эбро), и пиджак, взятый у брата, по-прежнему свисал у него с плеча, и в одной руке он держал широкополую шляпу, а в другой — сложенную телеграмму, которую каким-то чудом не выронил.
— Здравствуй, Хью. Ей-богу, сперва мне вдруг показалось, что это не ты, а Билл Ходсон... Джеффри сказал мне, что ты здесь. Как я рада тебя видеть.
Ивонна отряхнула землю с ладоней и протянула ему руку, но он не пожал эту руку и даже не сразу коснулся ее, а потом выпустил, ощущая боль в сердце и легкое головокружение.
— Глазам не могу поверить. И давно ты здесь?
— Только приехала. — Ивонна обрывала увядшие лепестки с каких-то растений, стоявших в горшках на низкой ограде и напоминавших цинии, с нежными красно-белыми цветами и дивным запахом; она взяла телеграмму, которую Хью неизвестно для чего положил перед ней рядом с цветочным горшком. — Я слышала, ты был в Техасе. Ты что же, работаешь под ковбоя?
Хью сдвинул на затылок свою широченную шляпу емкостью в добрый десяток галлонов, опустил голову, взглянул, смущенно посмеиваясь, на свои башмаки с высокими каблуками и на заправленные в них непомерно узкие брюки.
— Мои вещи конфискованы на таможне. Я хотел купить в Мехико другие, да вот как-то не собрался... А ты чертовски хорошо выглядишь!
— И ты не хуже!
Он стал застегивать на себе рубаху, которую носил нараспашку, поверх двух ремней, так что видно было даже не смуглое, а дочерна сожженное солнцем тело; потом он погладил патронташ, пристегнутый одним концом к нижнему поясу, а другим — к кобуре у правого бедра, схваченной тонким ремешком, погладил этот ремешок (втайне он чрезвычайно гордился своим нарядом), ощупал нагрудный карман рубахи, нашарил там измятую, погнутую сигарету и стал закуривать, а Ивонна между тем спросила:
— Что это, Гарсиа снова подает о себе весть?
— Это КМР. — Хью через плечо покосился на телеграмму. —
Конфедерация мексиканских рабочих выпустила петицию. Они протестуют против неких тевтонских происков в их стране. И мне кажется, они правы. — Хью обшарил глазами сад: а где же Джефф? Зачем она здесь? Вид у нее подчеркнуто непринужденный. Но ведь они все-таки разошлись, они же в разводе? В чем тут дело? Ивонна вернула ему телеграмму, и он сунул бумажку в карман пиджака. — Это копия, — сказал он, напяливая на себя пиджак, потому что они отошли в тень, — последней моей телеграммы в редакцию газеты «Глоб».
— Вот и Джеффри...— Ивонна взглянула на него пристально; одернув на нем сзади пиджак (сразу видно было, что пиджак Джеффов), она заметила, как непомерно коротки рукава; в глазах у нее читались страдание и боль, но вместе с тем затаенная радость; она снова стала обрывать лепестки, ухитрившись изобразить на своем лице одновременно сосредоточенность и безразличие; потом спросила: — Я слышала, ты приехал на грузовике вместе со скотом, это правда?
— Я прибыл в Мексику переодетый ковбоем, хотел сойти за техасца, чтобы не платить на границе въездной пошлины, — ответил Хью. — Но была причина и посерьезней. С тех пор как Карденас затеял эту заваруху из-за нефти, англичанин здесь стал, так сказать, «персона нон грата». Ты, возможно, еще не знаешь, но мы находимся в состоянии войны с Мексикой, конечно лишь в моральном смысле... Но где же наш повелитель, чтоб ему пусто было?
Джеффри спит, сказала Ивонна без малейшего намека, отметил про себя Хью, на то, что он пьян. — Но почему твоя газета не взяла хлопоты на себя?
— Ну, это muy complicado[87] ... Из Штатов я послал в «Глоб» предупреждение, что ухожу от них, но ответа не получил...
Обожди, дай-ка я тебе помогу...
Ивонна пыталась убрать непокорный побег бугенвилеи, стлавшийся по каким-то ступенькам, которых он никогда раньше не замечал.
— Стало быть, ты знал, что мы в Куаунауаке?
— Оказалось, что стоит мне приехать в Мексику, и я убью сразу несколько зайцев... Но, конечно, меньше всего я ожидал, что тебя здесь уже не будет...
— А сад ужасно запущен, правда? — спросила вдруг Ивонна.
— По-моему, тут все просто великолепно, если учесть, что у Джеффри давным-давно нет садовника. — Хью наконец спрапился с упрямым побегом — битва на Эбро проиграна из-за меня! — и очистил ступеньки; Ивонна, хмурясь, сошла но ним вниз и остановилась, рассматривая олеандр, который выглядел не глиптом гадко и даже еще не отцвел.
- А твой друг действительно скотовод или он тоже переоделся ковбоем?
— По-моему, он контрабандист. Я вижу, Джефф рассказал тебе про Вебера? — Хью усмехнулся. — Я сильно подозреваю, что он торгует оружием. Но как бы там ни было, мы с ним разговорились в погребке «Эль Пaco», и я узнал, что он как-то сумел поладить со скототорговцами и намерен доехать на их грузовике до Чиуауа, это было ловко придумано, а дальше лететь самолетом в Мехико. Ну, вот мы и полетели из какого-то городка со странным названием, что-то вроде Кусиуриачик, и, поверишь ли, ни на секунду не переставали спорить — он оказался из числа американцев полуфашистского толка, служил в Иностранном легионе и бог весть еще где. Вообще-то он хотел добраться до Париана, а поэтому велел летчику сесть вон на том поле, где мы и высадились. Недурное путешествие я совершил.
— Хью, как это на тебя похоже!
Ивонна с улыбкой смотрела на него снизу вверх, сунув руки в карманы брюк и широко, по-мужски, расставив ноги. Ее высокая грудь явственно обозначилась под блузкой, расшитой какими-то птицами, цветами и: пирамидами, которую она приобрела или привезла специально ради Джеффа; и Хью, снова почувствовав щемящую боль в сердце, отвернулся.
— Пожалуй, надо было мне пристрелить этого bastardo[88] безо всяких разговоров; впрочем, он хоть и скотина, но не из самых худших.
— Париан иногда виден отсюда.
Хью пронизал воздух тоненькой струйкой дыма.— Не правда ли, в том, что Джефф сейчас спит, есть какой-то неистребимый английский дух или что-то в этом роде? — Он шел по аллее вслед за Ивонной. — А вот здесь поработала моя машина.
— Джефф всю ночь был на балу в пользу Красного Креста. Бедняга, он валился с ног от усталости. — Они шли, покуривая, и чуть ли не на каждом шагу Ивонна мешкала, выпалывая какой-нибудь сорняк, а потом вдруг остановилась и долго глядела на клумбу, которую совершенно заполонили уродливые ползучие рас