Я оставляю свой телефон и беру номер отделения, а потом выхожу на крыльцо. Снег стал мелким и редким, будто скрыв следы ночной битвы, он посчитал, что дело сделано и пошёл на убыль.
Я вдыхаю влажный холодный воздух полной грудью и иду к машине. Чуть в стороне, за площадкой перед больницей замечаю старую покосившуюся церквушку. Белые оштукатуренные стены, чёрные луковки куполов… Чёрные и припорошённые снегом. Внутри что-то ёкает и я решаю подойти.
Наверняка, закрыто, но всё равно иду туда. За оконцем теплится тусклый свет. Я нажимаю на ручку, и дверь подаётся. Осторожно открываю её, заглядываю внутрь и замечаю священника. Он испуганно оборачивается на звук отворяющейся двери.
— Простите, батюшка… — останавливаюсь я. — Можно мне войти?
Он молча кивает и отворачивается, обращаясь к иконе, перед которой стоит. Я осторожно захожу. Чувствую себя разбойником, пропитанным кровью и пропахшим порохом. Стою посреди крошечного храма и крещусь на почерневшие от старости иконы. Густо пахнет ладаном.
Священник выглядит довольно молодо, ему лет тридцать семь, а впрочем, во мраке особо и не разглядеть. Он заканчивает молитву и оборачивается ко мне.
— Что с тобой случилось? — спрашивает пристально оглядывая меня.
Да так и не объяснишь… Чего только не случилось…
— Можно молебен заказать о здравии? — поёживаюсь я.
— Можно, — кивает он.
— А вы можете… Можете прямо сейчас?
Он опять кивает.
— Имя назови.
— Дарья и Павел…
Он начинает читать молитву, а я вытаскиваю несколько купюр и, положив на полку рядом со свечками, выхожу в ночь. Снег совсем прекратился…
Я сажусь в машину и звоню Айгюль. Она снимает трубку сразу. Похоже, ждёт звонка.
— Рекс в госпитале, — говорю я. — Состояние тяжёлое, идёт операция. Запиши номер телефона.
— Что случилось? — ахает она.
— Сейчас говорить не могу. Приезжай утром ко мне, я всё расскажу.
Кое-как нахожу дорогу до Дьяково. Ворота во двор оказываются открытыми и из них торчит голова «Камаза».
— Ну что там? — спрашивает меня взмыленный Скачков.
— Не знаю, — качаю я головой. — Операция идёт.
Они выгружают тяжёлые ящики. Сначала им пришлось вытащить из машины шёлковую нить, которая в соответствии с накладными отгружена и должна быть доставлена на фабрику. Лучше это сделать завтра, вернее, уже сегодня утром. А теперь вот ворочают ящики с железом. Первая машина почти разгружена.
Я включаюсь в работу. Скидываю куртку, засучиваю рукава и вперёд. Закончив разгрузку, мы закидываем обратно в кузов товар для фабрики. Водители вкалывают вместе с нами. Приходится оплатить их участие по повышенному разряду.
— Видели, что случилось? — спрашивает их Скачков.
— Нет, — дружно мотают они головами.
— Если вдруг кто-то из вас вспомнит, то что вы не видели или этот вот адрес…
— Нет, мы ничего не видели, — начинают клясться они не давая ему договорить.
Страх страхом, да только и он совершенно ненадёжный хранитель тайн. Хорошо, что мы переезжаем в другое место. Здесь же в Дьяково мы приобрели большой дом на отшибе и оборудовали в нём настоящий бункер. Оба дома приобретены на разных хозяев, жильцы тоже разные и связь проследить можно только, когда мы будем перевозить «вещи». Ну, кто же знал, что всё сложится именно так…
Вторая машина оказывается значительно меньше. Вернее, не сама машина, а её содержимое. Ввосьмером мы справляемся за два часа. Расплачиваемся с водителями и отпускаем их восвояси. Они, кажутся совершенно счастливыми от того, что мы их тут не только не похоронили, но ещё и баблишка подкинули.
Я загоняю тачку во двор. Места, заставленного ящиками, едва хватает. Машину тоже придётся оставить здесь, поскольку ездить по городу на «Волге», прошитой автоматной очередью очень плохая идея.
Я остался без водителей, телохранителей и без машины. Отличный результат работы за отчётный период. Просто прекрасный. Очень поучительная ситуация, не правда ли…
— Как выбираться будем? — спрашивает Скачков. — Так, Ахтырский, ты остаёшься здесь. Не ешь, не спишь, на толчок не ходишь, не спускаешь глаз вот с этого добра. Завтра пацаны прилетят, тогда сменишься. Считай в караул заступил.
Ахтырский — это Шурик, тот, что сидел между мной и Семёном, когда мы ехали на встречу.
— А ты, Мальцев, теперь становишься тенью Брагина. Будешь жить в гостинице в соседнем номере. Куда он — туда и ты. Ясно бойцы?
— Ясно, — устало кивают они.
— Не понял! — хмурится Виталий Тимурович.
— Так точно, — говорят они, чтобы он отстал, сил уже ни у кого нет.
— Так-то! Ладно, пошли в сторону центра, будем по пути попутку ловить.
— Может, Сергею Сергеевичу позвонить? — предлагаю я.
— Посреди ночи? Под утро даже? И адрес палить незачем лишний раз, и так вон пол-Узбекистана знает, где оружие разгружают.
— Да, блин, — киваю я. — Дом этот придётся продавать к херам. А жалко, место хорошее. Попробую такси вызвать.
— Зачем светиться? — хмурится Скачков. — Нет, идём, я сказал.
Я соглашаюсь, но уже минут через десять начинаю страшно жалеть об этом. Мы идём не менее получаса, прежде чем останавливаем попутку. Не подумали, водитель-то должен определённой смелостью обладать, чтобы остановиться на просьбу трёх сумрачных мужиков.
Останавливается бежевый «еразик» Мосгаза. Мы довозим Тимурыча, и я решаю поговорить с Айгюль прямо сейчас, потому что утром буду спать, или, если не буду, у меня точно появятся неотложные дела.
Водитель соглашается ещё за пятёрочку в дополнение к уже полученной, подвезти нас с Семёном на Патрики. Мы расплачиваемся и выходим в предутреннюю темноту. Поднимается ветер, вроде тёплый, но достаточно сильный и промозглый. Я ёжусь, поднимая воротник. После нервных и физических трудов меня начинает колотить.
— Зябко, да? — киваю я Семёну.
— Да, — угрюмо соглашается он.
Мы заходим в подъезд и, тихонько притворив дверь, крадёмся мимо спящего консьержа, или как он там называется. Поднимаемся пешком, чтобы не грохотать. Я нажимаю на кнопку звонка. За дверью ничего не слышно. Блин, хоть бы она не умотала в госпиталь, Айгюль эта.
Но нет, не умотала. Слышу приглушённые шаги. Подходит и замирает, смотрит в глазок. Узнав, сразу открывает дверь, и мы с Семёном вваливаемся внутрь.
Она не спала. На ней спортивный костюм, глаза красные, воспалённые. Айгюль отступает на пару шагов и молча кивает.
— Это Семён, — говорю я и поворачиваюсь к нему. — Ты что будешь, чай или кофе?
— Чай, — устало говорит он.
Айгюль снова кивает и показывает рукой в сторону кухни. Мы идём туда. Она включает чайник и достаёт из холодильника порезанный сыр и ветчину. Из хлебницы вынимает половину узбекской лепёшки. Кладёт это всё на тарелки перед Семёном и наливает в чашку чай. Ставит вазочку с мёдом и пиалу с сухофруктами.
— Угощайся, — говорит она и махнув мне головой, выходит из кухни.
Мы заходим в гостиную.
— Ну?
Она стоит передо мной и внимательно смотрит мне в глаза.
— Вот тебе и «ну», — зло говорю я. — Ты продолжаешь наркотой барыжить?
— Рассказывай, что случилось, — хмурится она.
— Ты звонила?
— Да, последний раз только что. Операция ещё идёт.
— Про Пашку не спросила?
— Нет, ты ничего не говорил. Рассказывай, что случилось.
— Ты дяде уже сказала про Рекс?
— Нет, — раздражённо отвечает она. — Что я ему скажу? Я сама не знаю, что там у вас произошло.
Я сажусь в кресло и рассказываю. Она слушает внимательно, молчит и не перебивает. Когда я заканчиваю, складывает руки на груди и начинает расхаживать взад и вперёд по комнате.
— Кутынгяски, джаляб… — наконец, тихо произносит она. — Где товар?
— У меня, — отвечаю я. — И мой и твой. Теперь твои водители очень много всего знают.
— Это гражданские. Они ничего не скажут, — говорит она. — Если их не схватят.
— Оптимистично, — хмыкаю я. — Ты Цвету продаёшь?
— Слушай, спроси у него сам, — сердито говорит она. — Я такую информацию не сообщаю.
— Ну и молодец, что не сообщаешь. А я обычно не расстреливаю тех, кто хочет тебя кинуть и не прячу у себя дурь вместе с бабками, предназначенными на оплату этой дури. Мне обычно похеру, когда наркобарыги крошат друг друга. Но это так, обычно. А сегодня у меня прям очень необычный день. Ночь, то есть…
Она поджимает губы и ничего не говорит.
— Ну ладно, — встаю я с кресла и иду к двери. — Не хочешь разговаривать, не разговаривай. В общем, пожалуйста. Не стоит благодарностей. Обращайся ещё.
— Да погоди ты.
— Вообще-то это на подставу похоже. Ты меня вовлекла в свои дела, которые меня не просто не касаются, а от которых я хочу держаться на максимально далёком расстоянии. Ты об этом знала, но совместила поставки. Сэкономила, да? Правда, погибли люди и сейчас меня ищет вся милиция города. Не конкретно меня, но приятного, всё равно, мало. В общем, забери свою отраву как можно скорее. Все дела с тобой я заканчиваю. Если Цвет берёт товар, с ним тоже дел не будет. Делайте, что хотите.
— Егор!
— Дяде своему сама докладывай.
Я подхожу к телефону и набираю номер больницы. У сестры информации нет. Операции ещё продолжаются. Твою дивизию! Сколько они могут продолжаться…
— Семён, мы уходим!
И да, мы уходим. Снова идём в ночь, в предутренний ветер, несущий промозглую оттепель. Доходим до Садового кольца и двигаем в сторону Маяковки, не забывая взмахивать рукой перед проезжающими машинами. Ночная Москва прекрасна, но я сегодня пересыщен впечатлениями, поэтому взираю на эту красоту равнодушно.
Останавливается «жига» и ночной бомбила, тоже уставший, сумрачный и неразговорчивый, везёт нас в гостиницу. В машине пахнет приторным освежителем воздуха от жёлтой польской ёлочки. Буквально, тлетворное влияние запада…
Мы поднимаемся на свой этаж. Дежурной нет, да и какая разница, все они здесь мои закадычные подружки. Я беру ключ от Пашкиного номера. Ячейка моего номера пустая, ключ отсутствует. Это значит, что Наташка здесь. Или это значит, что мой ключ остался в казино, а она уехала в Измайлово.