— Дозвонилась?
Вижу по лицу, что дозвонилась. Я молча жду.
— Не хотели говорить, пришлось соврать, что я из Милиции. Секретарь Чурбанова.
— Молодец. И? Чего там?
— Девушка… м-м-м… Операция прошла успешно, она в реанимации. Посещения запрещены. Ну, и она ещё спит. Состояние, — Наташка смотрит на запись на бумажек. — Стабильное тяжёлое. Будет в реанимации минимально один день, но, вероятно несколько…
— А Пашка?
Она набирает побольше воздуха, чтоб не зареветь:
— Крайне тяжёлое… Он в коме. Прогноз вообще не берутся делать…
Вот такие дела, твою дивизию. У неё нижняя губа начинает дрожать… Ну и как её такую брать в боевую юность…
— Перитонит, — читает она, — задеты внутренние органы и… и…
Сука Зураб. Придётся его растерзать и разрезать на куски. Пашке и Дашке это не поможет, а вот мне поможет. Хорошо поможет…
— А, нет, погоди, перитонит удалось предотвратить, пуля попала в печень и да, задеты внутренние органы, кишечник…
Я молча сглатываю…
— Кто в вас стрелял? — спрашивает Наташка, а у самой глаза на мокром месте.
— Бандиты, Наташ, ограбить хотели. Иди, иди ко мне. Не плачь. Они уже не смогут больше никому зло причинить…
— Вы… ты их… убил?
— В милицию сдал, пусть суд решает убивать их или нет, — не решаюсь я быть откровенным до конца.
Но она мотает головой. Кажется не верит.
Я одеваю чистую одежду.
— Ну что, Какие у тебя сегодня планы кроме доклада? — спрашиваю я.
— У нас программа. Если меня не исключат из группы, за то что я провела ночь неизвестно где. Соседка по комнате должна была прикрыть, если что, но как там в реальности получилось, я не знаю.
Не надо было её на ночь оставлять, конечно…
Снова звонит телефон. Ферик.
— Егор! — с места рвёт он в карьер. — У меня слов нет! Я эту суку на крючья вздёрну!
Ну, и всё такое, «он меня», «да я его», «да я их всех» звучит во всех возможных вариантах и интерпретациях. Только смысла в этом всём не так уж и много.
— Надо это всё обсудить, Егор.
Не знаю, что он хочет со мной обсуждать, но пока соглашаюсь.
— Ну… что же, Фархад Шарафович, давайте обсудим, если вы считаете это необходимым.
— Конечно, Егор. Только я хочу тебя попросить… Ты не руби с плеча, Айгюль мне сказала, что ты… ну в общем, я понимаю, ты был расстроен…
Расстроен? Серьёзно? Это так называется?
— Айгюль, — продолжает он, — мне сказала, будто ты знать её не хочешь.
— Я не хочу знать Айгюль? — переспрашиваю я. — Нет, я сказал не так, какая разница, чего я хочу или не хочу. Тем более, я уже её знаю. Я сказал, что больше не буду иметь с ней никаких дел. Согласитесь, это немного другое. Я прошу прощения, мне нужно отойти ненадолго. Но вы подъезжайте, если хотите поговорить. Я пока здесь.
Поговорив с ним, я звоню Семёну и даю команду готовиться на выезд.
— Наташка, — подмигиваю я. — Ну что, отвезти тебя к твоей замдекана? Или это мужик?
— Мужик, — улыбается она. — Там вообще, только я и Ирка Левицкая девчонки, а остальные парни.
— Ботаны, надеюсь? — прищуриваюсь я. — Или мачо?
— Ты сейчас на неизвестном мне языке говоришь, — качает она головой. — Ботан это кто, ботаник, что ли?
— Молодец, шаришь. Ботан — это ботаник, очкарик и задрот, в исконном первобытном значении слова. Такие у вас отличники?
— Есть и такие, — кивает она, — а есть и как наш староста. Ты один раз его видел, не запомнил только наверное.
Запомнил, как не запомнить.
— В него все девчата влюблены, кто тайно, кто явно.
— А ты как? — хмурюсь я.
— А я никак, я бы и рада может быть, да слово дала… — она осекается поймав мой взгляд. — Прости, глупая шутка… Извини, правда… Нет, я не влюблена в него. И ни в кого другого, кроме тебя.
Звонит Сергей Сергеевич. Приехал.
Я подхожу и обнимаю Наташку.
— Ну, всё. Семён тебя довезёт, а дальше ты сама. Здесь никто особо не знает, что ты имеешь ко мне отношение. Студентка да студентка. Если что будет нужно, звони. Я тебе сейчас рабочий телефон напишу в ЦК. Телефон казино знаешь. Там можно сообщение оставить. Машины пока под рукой нет, так что и телефона мобильного тоже нет. Вот такие делишки. Если замдекана или староста… В общем, я им ноги повырываю, можешь сразу предупредить.
— Все уже предупреждены. Ладно пошла я. Если что, нужно будет подтвердить, что я по поручению ЦК ВЛКСМ ночь вне гостиницы проводила. Ездила, например, ветеранов навещать, а там машина сломалась.
— Ладно, — киваю я. — Подтвердим, конечно. Наташ, ты о другом думай, поняла? Крепко думай.
— Вообще, я всё уже придумала, но если ты хочешь на месяц убрать меня с глаз, ладно, я подожду. Привет Еве.
— Передам. Если увижу. Смотри, чтобы без сюрпризов с перемещением в пространстве. И сейчас, в Москве, будь постоянно со своей группой. Одна никуда, даже в туалет — с соседкой. Ясно?
Как только уходит Наташка, звонит Злобин. Время ещё половина седьмого, но сегодня все на ногах.
— Обедаем сегодня, — говорит он, — с Евой в «Метрополе». В час дня. Подойди к двенадцати. Поговорим с тобой до её прихода. Ты сам-то живой после вчерашнего?
— Нормальный, — отвечаю я. — В двенадцать буду.
Закончив со Злобиным, поднимаюсь в казино. Прошу сделать мне двойной кофе и бутерброды. Сажусь за столик и пролистываю, лежащий здесь «Крокодил». В этом гнезде буржуазного разврата советский сатирический листок выглядит откровенно чуждо.
На обложке остро модные офисные работницы, забравшись на стол, устроили дефиле, а их менее продвинутые сослуживицы с завистью разглядывают заграничную одежду.
— Кажется, вместо НИИ я попал на демонстрацию мод, — говорит посетитель.
— Да нет, — отвечает уборщица. — Просто сотрудники показывают свои обновки.
В общем, не об импортном тряпье надо думать, а о работе. Вот такой императив. Не сказать, чтобы смешной, но, какой есть…
Появляется Ферик. Он идёт, всем своим видом демонстрируя, какую непосильную ношу тащит. Скорбь, сожаление, горечь утраты и всё такое прочее. Честно говоря, он действительно кажется постаревшим за сегодняшнюю ночь. Идёт, переваливаясь и преодолевая невидимые барьеры.
Я поднимаюсь ему навстречу и подаю руку. Он отчаянно её трясёт и мотает головой, типа вай-вай-вай. Ой-вей, короче.
— Здравствуй, Егор. Я слышал, твой парень в тяжёлом состоянии, но жив. Надеюсь, он выкарабкается. Организм сильный, молодой, должен поправиться.
Ага, точно. В который раз его корёжит, не считая Афгана?
— Как там Айгюль? — спрашиваю я. — Поспала хоть немного?
— Нет. Совсем не спала.
— Фархад Шарафович… — я замолкаю, ожидая, пока бармен поставит перед ним чашку кофе и уйдёт. — Я с наркотиками принципиально не собираюсь иметь ничего общего.
Вообще-то я же знал, что он в эту сторону смотрит. Блин. Лучше всего было бы просто прекратить с ним все контакты.
Он скорбно кивает.
— Это вообще не моя история, — тихонько продолжаю я. — Знаю, к чему этот бизнес приводит всех, кто в нём участвует, как производитель, посредник, продавец и покупатель. Ни в одной из этих ролей я себя не вижу. Более того, я уверен, что каждый, кто связан хоть какими-то узами с представителями этого бизнеса, рано или поздно оказывается в беде. Я уже дважды по вашей милости…
Я не заканчиваю и поворачиваю голову туда, откуда несутся довольно громкие звуки приближающейся суеты и малоприятного шума.
— На ловца и зверь бежит! — громко и развязно восклицает кто-то.
Да, собственно, не кто-то, а Зура Белый.
— Дай, думаю, зайду, — паясничая, продолжает он, — завершу ночку выигрышем, а тут нате вам, господа хорошие, хозяева жизни. Вот они!
Он подходит к нашему столику и, не дожидаясь приглашения, опускается на стул.
— А вас мне и надо. Ферик, ранняя пташка. Я ещё не ложился, а ты уже встал.
Он громко ржёт. Его свита подхватывает этот весёлый и заразительный смех.
— И Бро ранняя пташка, — зло смеётся Зураб. — Две пташки. Голубки в натуре. Чё вы тут шушукаетесь, а? Гнездо вьёте? Крысы шерстяные. Лавэ моё делите? Залёт, Ферик. В натуре залётище. Надёжный партнёр, да? Можно верить, как самому себе? Ну, ты и учудил, старый. И капусту забрал, и товар не отдал, и пацанов моих всех унасекомил. И чё? Как рамсить теперь будем? Скажи, если есть чё. Пока можешь…
18. Промахнулся ли Акела
Ферик явно чувствует себя не очень комфортно и, прямо скажем, не в своей тарелке под напором этого довольно наглого наезда. Он бросает взгляд на меня, а потом быстро опускает глаза, но я успеваю заметить вскипевшую ярость, и чёрную бездну, куда, судя по всему, он хотел бы погрузить нашего собеседника со всей его шоблой.
Немощный старик, разбитый горем, которого он изображал несколько минут назад, уступает место кровавому султану. На кол, четвертовать, обезглавить — вот что кричат его глаза. И это самое мягкое из того, что я успеваю прочесть. Но, надо отдать ему должное, он берёт себя в руки и, когда поднимает голову, на губах его играет холодная улыбка, а глаза источают сладкий мёд.
Он делает знак бармену, чтобы тот принёс ему ещё кофе.
— Зураб, — говорит Ферик, — ты человек молодой, горячий, можешь и голову потерять. Когда выпьешь, да? Но, наверное, тебя учили тому, что ты не должен забывать даже когда напьёшься, как свинья, правда? Как нужно со старшими…
— Это всё, что ты пробухтеть можешь? — хохочет в лицо Ферику Зура Белый.
Я скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку стула. Я тоже очень хочу и посадить на кол, и четвертовать, и обезглавить этого урода, и много что ещё. Удивительно, каким кровожадным я могу быть. Мне, честно говоря, даже хочется разорвать его на части, но меня, в отличие от этого куска навоза, учили уважать старших, поэтому я предоставляю Ферику вести этот диалог, конструктивный, вежливый и даже утончённый, в каком-то смысле.
Бармен приносит большую кружку американо.
— Ну, тогда, — пьяно улыбается Зураб, покачиваясь на стуле, — я тебе мигну. Брат мой откинулся. Пермяк! Приехал сегодня, сечёшь фишку? Догоняешь? Он тебя объявит негодяем. Тебя и огрызка твоего.