Я сострадаю людям, которые проецировали мысли, полные страха и отчаяния, на картину врезающегося в здание самолета, тем самым убивая самих себя и лишая себя первозданного состояния покоя и благодати. Конец страданиям наступает прямо сейчас независимо от того, наблюдаете ли вы за атакой террористов или моете посуду. И следом за ним появляется сострадание. Я не верю своим печальным мыслям, и значит, грусти для меня не существует.
Именно так я погружаюсь в глубины чужого страдания, разумеется, если меня об это попросят, беру человека за руку и вывожу его из тьмы страданий прямо к яркому свету реальности. У меня получается, потому что я сама прошла тот же путь.
Я слышала, как некоторые люди говорили, почему они так упорно держатся за свои болезненные мысли. Они просто боятся, что без них перестанут активно стремиться к обретению внутреннего покоя. Дескать, если я чувствую себя абсолютно спокойным, зачем тогда вообще предпринимать какие-либо действия в этом направлении? И мой ответ им: «Затем, что так поступает Любовь». Мы безумцы, если считаем печаль, страдания или трагедии наилучшими мотиваторами для добрых дел и сострадания. Как будто чем осознаннее и счастливее становимся мы сами, тем черствее мы к боли других. Тогда получается, если я обрела внутреннюю свободу, я должна целый день сидеть и пускать слюни от восторга. Но мой личный опыт абсолютно противоположный. Любовь – действие. Она чиста, она добра, она свободная в своих проявлениях и непринужденная. И перед ней просто невозможно устоять.
Кто такой хороший человек, если не учитель плохого человека? Кто такой плохой человек, если не работа для хорошего?
Если вы не понимаете этого, то обязательно запутаетесь и потеряете себя, какими бы умными вы ни были. Такова великая тайна.
Как я могу не прийти на помощь, если меня просят о ней? Я люблю людей такими, какие они есть, и независимо от того, считают ли они себя грешниками или святыми. Я знаю, что никто из нас не подпадает ни под одну из категорий, каждый из нас непостижим. Невозможно отвергнуть человека, если не верить в свою историю о нем. А если говорить обо мне, то я не отвергаю и не принимаю. Я просто приветствую каждого с открытыми объятиями.
Хотя это совсем не означает, что я оправдываю зло, которое люди причиняют друг другу, или любое проявление жестокости или неблагодарности. Однако по природе своей никто из нас не злой. И когда кто-то вредит другому, так происходит из-за замешательства, которое царит в его уме. Он сам не ведает, что творит. И это верно как по отношению к обычным людям, так и в случае с убийцами или насильниками, работать с которыми мне приходилось в тюрьмах. Что до последних, то просто они защищали – до крови, смерти – свои священные убеждения и стрессовые мысли, которым верили.
К примеру, если я вижу, как мать бьет своего ребенка, я не стою в стороне, но и не читаю ей нотаций. Пусть все идет так, как есть. Я понимаю – мать в своем простодушии действует в рамках системы убеждений, которую она пока не подвергла сомнению и не исследовала. Она свято верит своим стрессовым мыслям: «Ребенок ведет себя непозволительно», «Он не слушается», «Он еще смеет мне перечить», «Он не должен так себя вести», «Его нужно заставить подчиняться взрослым» – и поэтому вынуждена бить ребенка.
Быть растерянным очень больно. Поэтому, когда я вижу мать – себя, которая бьет ребенка – меня, мне следует подойти к ней, поскольку именно в ней корень проблемы. Я могу поинтересоваться: «Я могла бы вам чем-то помочь?» – или, например, сказать: «Я знаю, как это больно, бить своего ребенка. Я тоже так делала, поэтому понимаю вас. Может быть, вы хотите поговорить об этом?» Любовь никогда не стоит в стороне – она движется со скоростью осознанности. Любовь распространяется и на мать, и на ребенка. Помочь матери разобраться со своими мыслями – значит помочь ее ребенку. Но в глубине души я знаю – делаю я все это не для них, а прежде всего для самой себя, ради моего собственного чувства правды. Поэтому не суть важно, насколько вы активны, совершая добрые дела. Но, исходя из собственного опыта, могу сказать: эффективность добрых поступков возрастает во сто крат, когда вы совершаете их от чистого ума и абсолютно спонтанно.
Это сродни любому обязательству. Я выполняю обязательства перед людьми, поскольку у меня есть обязательства перед самой собой. Мои обязательства – только мое дело. Они не имеют ничего общего с другими людьми. Несколько лет назад, когда я была в Кельне, мой немецкий друг попросил меня приехать к нему в хоспис как можно быстрее. Он сказал, что умирает. И признался: его заветное желание – увидеть меня перед смертью и чтобы я сидела рядом с ним, держала его за руку и смотрела ему в глаза, пока он умирает. Я ответила, что с радостью побуду с ним и выезжаю сию же секунду. Хоспис, в котором лежал мой друг, находился в другом городе, примерно в часе езды от Кельна. Другой мой немецкий друг предложил отвезти меня туда. Ему как раз нужно было ехать в том направлении по каким-то своим делам. И он втайне надеялся успеть все уладить, пока я буду сидеть с умирающим.
Когда мы уже подъезжали к хоспису, он остановился у придорожного поста и начал спрашивать дорогу к тому населенному пункту, который был ему нужен. Я напомнила ему, что у меня есть обязательство и нарушать его нельзя. Но он только отмахнулся от меня и продолжал расспрашивать постового про дорогу. Я потрепала его за плечо и, когда он повернулся ко мне, глядя прямо в его глаза, произнесла: «Поехали, пожалуйста. Мне нужно как можно скорее попасть в хоспис». Он не обратил на мои слова никакого внимания. Через пять минут, выяснив дорогу у постового, мой друг довез меня до хосписа. Я побежала к входным дверям и постучала. Дверь открылась, и на пороге возникли две монахини со строгими, пасмурными лицами. Я представилась, но они ответили мне: «Вы опоздали, фрау. Герхард только что умер».
В ту же минуту у меня промелькнула мысль: «Боже мой, я опоздала!» Но сразу же вслед за ней возник вопрос: «Это правда?» И я почувствовала теплую внутреннюю улыбку. Если бы я поверила в то, что опоздала, то сейчас испытывала бы печаль и разочарование, злилась бы на своего водителя, на себя, поскольку доверилась ему, и, конечно же, чувствовала бы себя опустошенной из-за того, что подвела Герхарда, не была с ним рядом, пока он умирал. Однако я всегда уверена в одном: время реальности всегда точнее моего. Я сделала все от меня зависящее и приехала в хоспис как раз тогда, когда должна была приехать – не слишком рано, но и не поздно.
Я попросила монахинь отвести меня в палату Герхарда, и они привели меня к нему. Я села рядом с ним. Он лежал с широко открытыми глазами и выглядел удивленным. Я взяла его руку и несколько минут просидела рядом с ним. То был прекрасный, безмолвный визит. Я очень люблю выполнять свои обязательства.
Познать мужское и сохранить женское – держать мир в своих руках
Без своей истории я не человек, но и не бесплотное создание, ни женщина и ни мужчина. Мне трудно описать, какой я становлюсь. Назвать его ничем будет несправедливо, так же как и назвать его чем-то. Да и вообще нужно ли давать моему состоянию какое-либо название? Мое существо делает то, что делает: ест, спит, готовит, убирает, общается с друзьями, идет по своим делам, радуется. Я люблю свои мысли, но у меня не возникает ни малейшего соблазна верить им. Мысли подобны ветру или листьям на деревьях, или капелькам дождя. Они не касаются нас, не принадлежат нам – они просто приходят и уходят.
Когда мы относимся к своим мыслям с пониманием, они наши друзья. Я люблю все свои истории. Мне нравится быть женщиной, хотя на самом деле я никто. Я люблю наблюдать, как движется и чувствует себя мое тело, которому шестьдесят три года. Мне также нравятся все символы женственности – элегантная одежда и мягкость тканей, серьги, то, как они покачиваются и поблескивают, ожерелья, яркие цвета, ароматы духов, мягкость шампуней и нежность гелей для душа. Я наслаждаюсь гладкостью и нежностью своей кожи. (Хотя иногда мне нужно некоторое время гладить Стивена по руке, прежде чем я смогу почувствовать свою руку.) Мне нравится щедрость моей кожи, нравится, как работают мои органы, я наслаждаюсь стройностью и элегантностью своих ножек. Иногда, натягивая на себя свитер, я замечаю свою грудь и испытываю необычайную радость от того, что она у меня есть. И как это возможно спроектировать настолько великолепное тело, думаю я. Как прекрасно и странно!
Когда Стивен касается меня, я испытываю шок и удивление, снова и снова. Я не разрушаю волшебство прикосновения мыслями о том, что оно вот-вот закончится. И не пытаюсь никак объяснить для себя происходящее, не задаюсь вопросом о том, а что же значит прикосновение? Я просто чувствую его силу и тепло и свою внутреннюю мощь с каждой новой накатывающей на меня волной чувств. Я открываюсь навстречу любимому, погружаясь в неизведанное, безграничное, бесконечное и бесстрашно отдаюсь все новым и новым волнам ощущений. Каждый отклик, возникающий во мне, как реакция на прикосновение, или когда я сама прикасаюсь к кому-то – это большая, прекрасная тайна.
И когда я думаю – невозможно быть более открытой, чем я есть, то снова открываюсь навстречу новому чувству. И неважно, что это такое, не имеет значения, кого я касаюсь и кто касается меня. Я знаю одно: каждое прикосновение таит в себе нечто новое и неизведанное, но всегда приятное. Я люблю чувствовать форму, гладкость, запах, аромат, естественное движение каждой части тела. Мне нравится реакция другого человека на мое прикосновение. Когда Стивен прикасается ко мне, я обожаю ощущение его силы, которое передается мне, я люблю свое внутреннее напряжение в этот момент. И мое тело становится как провод, по которому течет электрический ток. Я превращаюсь в живой оголенный провод без предохранителя. И я никогда не знаю и не задумываюсь о том, где мое тело, а где тело моего мужа, и о том, что происходит или будет происходить дальше. Осознанность – это жизнь. Осознавая реальность, ты становишься спокойным, на тебя ничто не может повлиять, ты присутствуешь только в настоящем, все замечаешь, на всем концентрируешься, все чувствуешь. И это чудо ты творишь сам. Чудо бесконечных перемен, неподвластное времени.