Мужик плечами и спиной опирался на боковую стенку печки и, раскинув толстые ноги в стоптанных сапогах, красными от крови грязными ладонями зажимал располосованный осколком живот. Между пальцами вздувалось что-то бледно-голубоватое и струились быстрые темные ручейки. Раненый лежал с полуприкрытыми глазами и, не обращая внимания на вошедших, торопливо и не очень разборчиво шептал:
— Господи, господи, господи… помоги!
— Ну, этот не жилец, — оценивающим взглядом окинув мужика, равнодушно бросил чекист и вполголоса добавил: — Сейчас поможем!
После чего вскинул «маузер» и выстрелил. Нежно звякнула стреляная гильза, а на лбу бандита появилась маленькая темная дырочка.
Заметив мрачный взгляд Матвея, чекист снова усмехнулся и, неприязненно дергая щекой, спросил:
— Жалеешь, что ли? Или этот тоже знакомый?
— Да нет, — пожал плечами Дергачев, — чего мне его жалеть. И вижу я его первый раз! Небось, гад, не одного нашего кончил. Может, и батю моего вот такой же… Топором. А потом, подлюги, и избу подожгли.
— Вот это правильно, — одобрительно кивнул чекист. — Он бы нас уж точно не пожалел! Время, брат, нынче такое — не мы их, так они нас. Страшное, я тебе скажу, время. И всякую жалость к этой контре надо вырвать с корнем, как поганый и вреднючий сорняк, понял? Всех этих попов, буржуев, офицерье белогвардейское, кулачье с бандитами — всех под корень, всех до единого к стенке! Запомни, брат, они ведь вроде собак бешеных или волков! И не переделаешь их никогда, никакой тюрьмой, никакими уговорами. Не бывает так, чтобы собака взяла вдруг и замяукала, а корова залаяла! Так что только один с ними может быть разговор: пулю в лоб… Ладно, тут все ясно, пошли к нашим!
Коммунары собрали трофеи в виде винтовок, револьверов и пары «маузеров» и погрузили все на одну из подвод. На другую уложили трупы бандитов и прикрыли раздетые до исподнего тела старыми грязными рогожами. Чекисты намеревались провести опознание убитых, возможно, кто-то из местных жителей и узнает кого из бывших односельчан, опознал же Дергачев своего дружка детства. Также сотрудникам ГПУ предстояло задокументировать факт уничтожения банды и захоронить трупы. Естественно, ни о каком отпевании и прочих обычных процедурах не могло быть и речи.
Матвей устало шагал по обочине пыльной дороги за медленно тащившимися телегами и время от времени хмуро поглядывал на торчавшие из-под рогожи узкие грязные ступни одного из убитых.
«Вот ведь как получается, — размышлял он, поправляя на плече ремень винтовки, — еще каких-то часа четыре назад человек жил, что-то чувствовал, ногами дрыгал, злобствовал и за «наган» хватался, а теперь лежит себе, и ну ничегошеньки ему не надо! Еще и везут гада, как фон-барона какого — даже завидно маленько… А вообще-то прав товарищ чекист: всех их под корень надо! И отец Василий когда-то говорил, что в старом Писании ясно сказано, мол, око за око, зуб за зуб. Вот только всех гадов вывести небось никак не получится — в душу-то каждому не заглянешь. Так что враги у нас всегда будут — даже когда мировая революция победит! Вот будет у нас везде коммунизм — и булок белых станет просто завались! Все трудящиеся будут каждый божий день чай с ситным пить! И сахар внакладку — сколько хошь… Эх, сейчас бы щец наваристых миску да хлеба краюху побольше! Или хоть горбушечку и молочка крынку. Полную, и чтоб со сливками. Горбушку чесночком натереть и присолить покруче… Ядрена вошь, как жрать-то охота…»
Солнце давно закатилось и улеглось спать где-то в глуши западных лесов, в наступившей темноте остро пахло лошадиным потом и теплой травой. Стрекотали кузнечики, и где-то посвистывали ночные птицы. Жизнь, несмотря ни на что, продолжалась, правда, уже далеко не для всех.
Глава восьмаяМай 1923 года
Английское правительство послало вслед за ультиматумом Керзона канонерку в Белое море. Фашисты, агенты Антанты, убили в Лозанне испытанного друга рабочих, советского посла тов. Воровского. Рабочие Москвы! Протестуйте против насильников и убийц! Рабочие, крестьяне, красноармейцы! Все честные граждане СССР, кто не хочет, чтобы страна наша была под пятой иностранного капитала, поднимайте свой голос против коварных злодеев!
Веселые солнечные зайчики носились наперегонки с теплым майским ветерком и задорно отплясывали на начищенных до золотого блеска трубах оркестра, играющего встречный марш. Яркие блики пробегали по длинным штыкам трехлинеек красноармейцев и новобранцев, которым сегодня предстояло принять воинскую присягу на верность Родине и рабоче-крестьянскому правительству.
Полк, замерший по команде «смирно», слушал торжественный марш, наблюдал за выносом играющего алыми всполохами революционного красного знамени и слушал доклад заместителя командиру полка.
— Товарищ комполка, полк для принятия красной присяги построен!
Краском с четырьмя кубиками на рукаве новенькой гимнастерки, туго перетянутый ремнями, придерживая ножны шашки, выслушал доклад и, не отнимая ладони от козырька фуражки, поздоровался с бойцами. После чего скомандовал «вольно» и, демонстрируя всю серьезность и важность момента, произнес краткую речь:
— Товарищи командиры и красноармейцы, а также новобранцы! Сегодня у нас очень важный и торжественный день — мы принимаем в ряды нашей доблестной рабоче-крестьянской армии новых бойцов. Они все успешно прошли курс начального обучения военному делу и доказали, что достойны стать полноправными красноармейцами. Мы все верим, что наши новые товарищи будут с честью нести высокое звание бойца славной Красной армии!
Комполка сделал соответствующую моменту паузу и хорошо поставленным голосом отдал приказ:
— По-олк, смир-р-рно! Новобранцы, оружие… на руку! К принятию красной присяги приступить!
Комиссар окинул шеренгу бойцов строгим взглядом и, близоруко щурясь, начал зачитывать текст присяги. Новобранцы громко повторяли слова клятвы — после нескольких тренировок получалось дружно, красиво, почти без разнобоя, портящего в подобных случаях все впечатление от важности момента.
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников…» — медленно зачитывал комиссар полка, удерживая в левой руке раскрытую папку с вложенным в нее текстом, и бойцы слегка дрожащими от волнения голосами повторяли каждое слово.
Матвей Дергачев, крепко сжимая в руках новенькую винтовку с примкнутым штыком, повторял зачитанный комиссаром текст и в то же время успевал думать о чем-то своем — тоже невероятно важном и серьезном.
«Все-таки здорово придумали товарищ Ленин и нарком по военным делам товарищ Троцкий! Это ж по всей стране — от Балтики и аж до самого Тихого океана — нынче мужики принимают присягу! Вот это сила! Силища, можно сказать! — Обрывки мыслей, подобно легкому весеннему ветру, проносились в голове Матвея, а в душе рос и ширился почти детский восторг, и хотелось прямо сейчас броситься в бой за народную власть Советов и взять на штык какую-нибудь зловредную контру! И чтоб сам комполка потом крепко пожал ему руку и, сурово хмуря густые брови, сказал при всех остальных бойцах, мол, молодец вы, товарищ Дергачев, и страна теперь может спать спокойно — дело нашей великой революции в надежных руках! — Уже завтра получу самую настоящую служебную книжку красноармейца, и в ней аккуратным почерком штабного писаря будет черным по белому написано: «принял красную присягу первого мая двадцать третьего года». И теперь-то уж точно я буду не какой-то там сопливый Матвейка и даже не коммунар и боец ЧОНа, а самый что ни на есть всамделишный красноармеец. И за спиной моей теперь страшная силища — могучая Красная армия!
Хорошая присяга, правильная. Но, если честно, прежняя, в которой, как рассказывал комиссар, было написано не «гражданин», а «сын трудового народа», мне как-то больше поглянулась. Говорят, ту присягу вместе с красногвардейцами сам товарищ Ленин принимал — и уважение к людям проявил, и вроде как и сам рядом с бойцами встал…»
— Я клянусь добросовестно изучать военное дело… и до последнего дыхания… — продолжал читать комиссар. — Я всегда готов по приказу рабоче-крестьянского правительства… не щадя своей крови и самой жизни… Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся!
Чтение закончилось, и оркестр, повинуясь отмашке комиссара, грянул «Интернационал». Бойцы и командиры сотнями мощных мужских голосов запели: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим! Кто был ничем, тот станет всем!.. Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет род людской!» Песня ширилась и летела, подобно могучему вихрю, она наполняла силой, заставляла расправлять плечи и полной грудью вдыхать пьянящий ветер свободы. И в эти минуты, наверное, каждый из краскомов и красноармейцев искренне верил, что мировая революция не за горами и до всемирного счастья и равноправия, когда не будет ни бедных, ни богатых, рукой подать…
Потом было торжественное прохождение строем мимо небольшой трибуны, на которой комполка и комиссар, приставив ладони к козырькам фуражек, со строгими и в то же время какими-то просветленными лицами принимали парад. Матвей вместе с товарищами прошел мимо трибуны, старательно поддерживая равнение и оттягивая носок ботинка. Большой барабан отбивал четкий ритм, и красноармейцы с должной суровостью пели уже другую песню, написанную не так уж и давно по поводу разгрома в Крыму войск барона Врангеля. Бойцы выводили: «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон. Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!»