и? Представляю, что за прелесть вы из них сделаете!
— Так вы что, поклонник этого усатого упыря? — Теперь глаза дамы излучали неприязнь пополам с брезгливостью, примерно так же я смотрел бы на крысу. — Может быть, и на миллионы невинных несчастных, замученных в лагерях, вам наплевать? Миллионы, понимаете? Их просто убили! Ни за что! Просто убили, и все. Потому что так захотел какой-то рябой и сухорукий монстр, больной паранойей! Или вам все равно?
— Нет, Маргарита Эдуардовна, мне не все равно, — покачал я головой. Ей-богу, утомила меня эта сумасшедшая. Есть же, черт возьми, люди, разговаривать с которыми тяжелее, чем вагоны разгружать. Несколько минут — и все, из тебя будто все силы высосаны. Похоже, неспроста с утра до вечера нам твердят об энергетических вампирах. Эта Марго — точно одна из них. Я ничуть не удивлюсь, если дамочка и живой кровушкой не брезгует… — Поверьте, мне искренне жаль всех невинно осужденных, погибших в ГУЛАГе. И система, без особого разбора уничтожающая своих же граждан, мне отвратительна. Но еще большую неприязнь во мне вызывают лицемеры, твердящие о пресловутой слезе ребенка и тут же творящие подлости. Не нравятся мне и господа, обливающие грязью решительно все, что было у нас в прошлом. И я в этой мерзости принимать участие не стану! Однако наш разговор, кажется, ушел в сторону… Простите, но вы так и не сказали мне, от кого узнали о дневнике?
— У нас есть свои источники, — туманно ответила заметно раздосадованная дамочка, — и раскрывать их я, конечно же, не стану! Я вам не «стукачка»! Значит, не договорились… Жаль, очень жаль! Но я все-таки надеюсь, что вы, Алексей Николаевич, еще раз хорошенько подумаете и измените свое решение. Вот мой телефон, возьмите, пожалуйста. Там же обозначена и сумма, от которой вы столь неблагоразумно отказываетесь. Вы все же подумайте! Если передумаете, звоните!
По дороге домой я вспоминал образ моей новой знакомой и, мысленно воздевая руки к небу, благодарил Господа за то, что он вовремя надоумил меня расстаться с женой и вернуться в немногочисленный клан холостяков. А ведь эта экзальтированная дура, возможно, чья-то жена, мамаша и так далее. Да помилуй бог! «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»
Насмотрелся я этого счастья в семьях своих приятелей. Краткий период «уси-пуси» и истинно идиотской восторженности-влюбленности заканчивается практически сразу после свадьбы — обряда, весьма отдающего первобытными плясками по поводу удачной охоты. Только вот ведь какой забавный вопрос: кто же на самом деле там охотник, а кто добыча?
Нет, матушка Природа не зря именно женского рода! И эта коварнейшая из женщин создала примитивнейшую ловушку и назвала ее красивым словом «любовь». Целые стада мошек и прочих комариков сломя голову мчатся в объятия красивого цветочка. Только вот цветочек аленький тут же оборачивается хищной росянкой и начинает жрать глупую мошкару.
После обряда окольцованный бедолага на деле убеждается, что на свете есть превеликое множество вещей, которые он, оказывается, просто обязан предоставить прожорливой твари по имени Семья. Рождается ребенок, и мужичок, некогда воображавший себя лихим охотником, окончательно превращается в мальчика для битья, виноватого решительно во всем: дитятко орет по ночам, и мамаша не высыпается, квартира маленькая, денег мало, свекровь — гадина, погода на улице мерзопакостная, а Петровы в Турцию поехали. Во всем виноват никчемный, ленивый муж. «И зачем я только за тебя вышла?!» А примерный муж, как осел на мельнице, ходит и ходит по кругу, вертит и вертит свой неподъемный жернов, с тоской вспоминая те дни, когда он вольным мустангом носился по необъятной прерии.
И чаще всего заканчивается вся эта трагедия, с кислым привкусом фарса, бесконечными жалобами, раздражением и наконец ненавистью. Или полным безразличием, под которым, как огонь под пеплом, дремлет чаще всего все та же тихая ненависть. Перефразируя классика, все влюбленности начинаются одинаково и так же одинаково заканчиваются.
А ведь все просто: надо хотя бы самому себе не врать, не бояться называть вещи своими именами и, если уж все начинает рушиться, просто встать и уйти, а не растягивать бессмысленную агонию на долгие годы. Жизнь, черт возьми, и так коротка, как кроличий хвост, — так стоит ли гробить ее в междоусобицах…
Стоп, граждане! Жена… Бывшая, естественно. Как же я сразу не сообразил-то! Тоже мне, бином Ньютона, — два и два сложить…
После развода мы, как люди относительно здравомыслящие, сохранили некое подобие дружеских отношений. Ленка иногда забегает поболтать, кофейку попить. Бывает, и работенку какую подкинет — есть у нее обширные связи и знакомства в газетно-журнальных кругах.
Получается, пока я на кухне кофеек молол-варил, она успела быстрыми ручками и глазками по дневнику моего гэпэушника пробежаться! Нет, я определенно простофиля, чтобы не сказать похлеще. Вот что мешало сразу убрать бумаги куда подальше?! Ну, Ленка… Ох, уж это женское любопытство!
Нет, трижды прав был бородатый исполин российской словесности: «Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем — вот женщины, когда они показываются так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что-то есть, а ничего, ничего, ничего!» Про хитрость забыл старик добавить. Вот и Ленка моя искренне считала, что хитрее ее нет на свете никого. Но так уж случилось, что я вовремя обо всем узнал: мало того что меня пытались попросту использовать, как последнего деревенского дурачка, для решения сугубо шкурных интересов — жилье, московская прописка и прочее, — так еще и ребенка чужого хотели на мою шею посадить. Нет, я, в принципе, ничего не имею против детей, но смотреть мне в глаза и врать, что это мой ребенок, — это уже перебор, господа! В общем, в итоге мы почти без особых обид и драк разбежались. А со временем даже слегка и подружились. Красавица моя, ясное дело, вскоре снова вышла замуж — как ни забавно, но и в Москве простаков хватает. Ну, а я мысленно написал и повесил на самое видное место красивый лозунг: «Волк два раза в один и тот же капкан не попадает!»
Книжку они хотят выпустить! Ох, как был прав гэпэушник Медведев, однажды вскользь заметивший Матвею после обыска у одного профессора, замешанного в контрреволюционном заговоре: «Забавная штука получается, Дергачев: мы с тобой бьемся, авгиевы конюшни чистим, а книги будут писать они! Понимаешь? Чистенькие, сытые, образованные — вот такие, как этот…» Да уж, книжонок «они» написали немало. Но я к этой фабрике по производству лживого дерьма ни малейшего отношения не имел, и иметь не собираюсь…
Завтра же… Нет, сегодня сниму копию, а оригинал свезу и положу в банковскую ячейку! Береженого бог бережет, или волк в один и тот же капкан…
Глава одиннадцатаяВоронеж, декабрь 1935 года
ЦК ВКП (б) осудил неправильную линию Наркомпроса РСФСР, в результате которой советская школа не имела стабильных, общепринятых и удовлетворяющих требованиям науки учебников.
В 18-й раз Советская страна и мировой пролетариат подводили итоги невиданной в мире борьбы, невиданной в мире революции. Замечательные итоги! Они со всей яркостью сказались в исключительно радостных демонстрациях на улицах городов и сел страны. Это были демонстрации радости и счастья нашего народа, гордости и мощи, изобилия и спокойной уверенности в своих силах, величайшей преданности делу ленинизма и готовности к новым победам.
— Сидоров, тебя к начальнику! — Матвей без особого любопытства скользнул взглядом по мрачноватой камере для допросов со стандартным набором из стола, табурета, привинченных к бетонному полу, и сиротливой лампочки под жестяным козырьком.
За столом расположился следователь, нещадно дымивший «беломориной», а на табурете, понурив голову, бочком примостился допрашиваемый. Чекист, обладавший внешностью киногероя — хоть сейчас на плакат, прославляющий отважных продолжателей дела товарища Дзержинского! — представлял собой полную противоположность человеку, сидящему перед ним. Дергачев опытным глазом мгновенно оценил и серо-стандартную внешность допрашиваемого, и щуплую фигуру, и испуганно-затравленное выражение в глазах. Точнее, в одном глазу, второй сейчас вряд ли что видел, поскольку заплыл из-за большущего кровоподтека.
«Похоже, досталось мужику крепко: вся рожа наперекосяк, грудь кровью забрызгана, наверное, этот придурок ему и нос сломал! А дядя-то, скорее всего, из культурных», — с легким сочувствием подумал Матвей, а вслух поинтересовался:
— Опять арестованных мордуешь? Не надоело лютовать-то? Смотри, влетит от начальства! Попадешь под горячую руку, могут ведь и из органов попереть!
— Не попрут! — Сидоров зло сплюнул и неприязненно покосился на товарища: — Думаешь, начальство не знает? Да знают они все. А как прикажешь по-другому, если то же начальство требует следствие заканчивать за десять дней — не больше! Прошлогодние изменения в УПК насчет расследования дел о террористических организациях и терактах против работников Советской власти читал? Указ, между прочим, не председатель колхоза «Гнилой хомут», а товарищи Калинин и Енукидзе подписали. Десять дней! И начальству плевать, каким способом я добьюсь признания от всякой сволочи вроде этого гада. Ты вот у нас правильный весь, как устав! А я посмотрел бы, как у тебя получится культурными уговорами чего-нибудь добиться. Но сразу скажу: ни хрена у тебя не получится! Будет твой подследственный посмеиваться над тобой, как над дураком последним, и просто время тянуть. А так — раз, два, готово! Вот потому-то Сергея Ивановича Сидорова на этой серьезной должности держат, а ты, правильный такой и жалостливый, баранку крутишь! — На красивом лице следователя расплылась довольная улыбка.