И now I’m hungry! У англичан аппетит приходит во время рассказа. Поэтому писатели меню так выпендриваются.
Для русских описание блюда должно быть короткое, иначе времени на обед не останется.
Я немало размышлял о том, как описать сало для англоговорящих. Lard звучит ужасно. Pig lard еще хуже. Belly fat, bacon fat – все звучит анти-аппетитно. Я три года пишу описание, которое могло бы смотивировать англичанина попробовать эту вкусняшку. Надеюсь, допишу.
В этих описаниях еды выше очень много «телесного» и сторителлинга. Оба текста – бред, но они вызывают приятные ощущения, эмоции и воспоминания. Так человек понимает и быстрее, и лучше, что именно ты думаешь и чувствуешь.
Если выучить язык телом, то вы сможете общаться с людьми из других стран на ура. Классно, понятно, гут.
Дурак
Ностальгирую… Смотрю старые фотки, вспоминаю первые дни тут, у вас, вспомнил забытые моменты и разговоры…
– Крэйг, не надо.
– Так нельзя?
– Можно, но не надо.
– Не понимаю. Ты сказала, что надо от шестерокков избавиться!
– Да, но это козырь.
– О… как в сказке?
– Э?
– Иван-дурак. Он же там козырь отдал березе.
– Чего?
– Иван-дурак. Мы же играем в дурака.
– Так, кажется, я поняла… Козу елке отдал.
– Да! И вот, значит, поэтому игра так называется, – я радостно засиял на мгновение, гордый, что разгадал секретик культуры.
– Не думаю, что поэтому… Хэ-зэ… Давай просто играть?
В 2003 году не было смартфонов, чтобы проверить, так что я остался с молчаливым, но убедительным убеждением, что все так.
Мы сидели в общежитии на кухне за столом, покрытым веселой скатертью из линолеума. На столе карты, сок 7up, большой пакет семечек и тарелка с растущей горой отходов от этих самых семечек.
И карты, конечно. Непонятные карты.
– Так, значит, козирь не надо?
– Да, это плохой ход. Понимаешь, я просто заберу его себе.
– Но ты сказала, что надо заставить соперника забрать.
– А-а-а… Смотри, ты хочешь мне отдать все мелкие карты, верно?
– Да! Вот, съестйорка.
– Да, но это козырь, и козыри все хорошие.
– Все бриллианты хорошие?
– Какие бриллианты?
– Вот, красные бриллианты.
– Это буби.
– *широкая ухмылка*
– Что?
– Бубы? – я сдерживал детский смех.
– Да.
– Лол, ок, согласен, что бубы – это хорошо.
Пришлось ей объяснить. Она поругала за пошлость, потом в отчаянии опять предложила просто играть.
Выучить новую карточную игру и так сложно, а на иностранном языке еще сложнее. Так же, как выучить правила поведения другого народа, когда плохо понимаешь их язык. Тебе объясняют, как себя адекватно вести, а в поведенческом центре мозга происходит такой диалог:
– Ну, как нам надо себя вести?
– Error 404. Please update and restart Brain.
– Времени нет же… Что нам делать-то? Подскажи-и-и!
– Эм-м-м… Кивай пять раз быстренько и улыбайся.
– А в магазине эта стратегия не прокатила!
– Другой вариант есть?
– …
– Значит, улыбаемся-киваем!
Много я кивал и улыбался вначале.
Правила, правила… столько правил! Туз колоду не держит; руку женщинам не надо пожимать, но иногда надо; первый кон не переводят; на углу стола не сиди; переводить карту можно, просто показывая козырную карту того же значения; тост хороший приготовь – вдруг вечеринка будет; ходи по одной и не ошибешься; если руку предлагаешь пожимать через порог, то ошибаешься, друг мой; тот, кто дурак, тасует и раздает карты, чтобы публичное унижение его мотивировало лучше играть, и т. д., и т. п.
Еще надо узнать и понять: когда можно ругаться матом (никогда), когда уместно сказать «Обалдеть…» или «Ты что, чокнулся?», когда добавить «и т. п.» после «и т. д.», когда можно шутить и как вообще шутить. Я сначала старался придумывать шутки типа «А почему английский огурец сумасшедший? Потому что он кукумбер!», но, если пошутил, ты открыл ящик Пандоры, и в ответ получишь либо десятиминутный анекдот, который поймет только культуровед-эксперт со специализацией 90-х, либо что-то вроде «колобок повесился». Я на долгое время отказался от шуток.
Ну вот… Очень сложно понять все правила игры и адекватного поведения, когда твой словарный запас 800 слов, половина из которых устаревшие. Да еще ты голоден, потому что еду купить боишься, долго шел пешком в гости, потому что метро боишься (в метро the rules are there ain’t no rules), и два дня не особо мылся, потому что горячую воду отключили.
– Ну… Ок… Я проиграл. Моя очередь первая?
– Нет, мой ход, ты же проиграл.
– Я должен дважды пострадать??
– Трижды. На тебе вот, тасуй карты.
– Блин…
– Ок, смотри, я ставлю шестерку. Что ты можешь сделать?
– Переводить шестерку!
– Первый кон не переводят.
– Конь?.. О! Вот видишь, это точно про Ивана-дурака! Есть же сказка про Ивана-дурака, про конь, скатерть и рожок!
– Да не конь, а кон.
– Не понимаю. Как конь может не быть конью?
– Кон и конь – разные слова!
– Я не слышу разницу!
– Может, просто будем играть?
Все непросто в новой стране…
В дурака многие играют с самого детства. Играли на кухне с семьей, на даче с дедушкой и бабушкой, когда на улице дождь, а телевизора не было. Меня научила играть Саша из Мурманска. Помню первый раз, когда она предложила:
– В дурака поиграем?
– …Не хочу драку.
– Не драка. Дурак.
– …Я дурак?
– Ну, нет, блин, это игра в карты. Хочешь поиграть?
Я не преувеличиваю, примерно таким получался у меня каждый разговор…
Саша очень хорошо играет в дурака. Она могла одновременно играть, запоминать все карты, красить ногти, придумывать стратегию, есть семечки, говорить с подругой по телефону и учить малословесного англичанина, как играть. Не один раз я видел, как она держала 20 карт и, шаг за шагом отдавая их другому человеку, в итоге побеждала. Страшное зрелище, она все помнила, реально каждую карту… Я так до сих пор не умею, но люблю играть все равно.
В далеких и разных городах люди играют в дурака одинаково. После «Может, в дурака поиграем?» и «М-м, давай» все, что происходит, понятно всем. Любая игра – не хаотичный способ взаимодействовать с людьми, оттачивать навыки и приятно проводить время. Интересно, что в эту игру люди играют одинаково на огромных расстояниях. Человек, находящийся в 9000 км от другого, скажет с такой же интонацией: «туда же», «бита», «отбой» или «ходи по одной, не ошибешься».
Я так и не понял, есть ли связь между этой игрой и сказкой «Иван-дурак»… Но меня она точно связала с людьми. Хорошая игра.
Баня, чан, береза
Ночь, тихо, нет карканья ни ворон, ни воронов.
Я сегодня первый раз прыгал в сугроб после бани.
Точнее, упал.
Точнее-ее, осторожно лег со скоростью черепашки, паникуя, как рыба вне воды.
Но лег. Как положено. Получил новые ощущения. Не скоро забуду. Тело не скоро меня простит.
Еще в первый раз в чане сидел. Приятно. Чувствовал себя элитным пельменем в густом хвойном супе с приправами. Ромашка, лаванда, болотная мята. Вокруг тишина, темнота, красота. Река, деревья, деревянный домик. Еле слышно ноты классических русских композиторов плыли к нам по ледяному воздуху на коньках. Так тихо, только намек, что есть мир за пределами леса. Как будто ноты нашли путь к нам из прошлого, и мы слушали эхо пиано концерта Рахманинова вместе с затаившей дыхание аудиторией.
А мы пельмени в елочном супе. Когда сварились, нас пригласили в баню. Вхожу в парную, снимаю простынь, робко роняю ее на пол. Я раздет догола, до искренности.
– Ложись.
Ложусь.
Парит, парит, парит меня. Парит до костей, до костного мозга, парит, парит до дна души тяжелый пар.
Веники-веники ели вареники. Слова с баней прошлого прилетели в голову, войлоковую шапку надевай, что-то про не обжигаться, слизистые сосуды, или сосудная слизь, или сосудистые сосуды, не знал, мозг не мог помнить, не хотел; мозг на волю, хочет кислорода, почему род кислый, не знаем мы с мозгом, жарко, шарко, щаака, генералов в бане нет и англичанов тоже. Дышу, дысу, еле дыс, легкие жалуются: «Дыхода нет», – а мозг спрашивает: «Я не расплавился уже? Я еще не стал лужей расплавленной англости?» Чуть-чуть еще, и – сплуощь – я вода. Тело – 85 % – вода, и вся почти кипяток.
На краю, на грани, на границе лежу рекой, а меня спрашивают:
– Все в порядке?
Мой автоответчик отвечает:
– Да, все хорошо.
Возможно, он прав, возможно, и нет. Теперь просят сидеть, но я же уже вода и чуть ли не пар, но теперь просят встать и ходить, но только течь могу. «Норм, потечем», и я покорно стекаю туда, куда просят, на крыльцо, на улицу, мимо тихие ноты пиано концерта Николая Петрова.
– Не торопимся, Крэйг.
Не парься, парень, я не торопоспособън.
Меня ведут в снег, в ледяной снег, я за, но, блин, это снеговой лед, холодно, но я ложусь, замерзну, снова буду твердое вещество, солидный англичанин, ух-ух-ух, я в снегу, первый раз в сугробе, как настоящий русский, Кеша хороший. Я културовод, господи, какой холодняк!
Мозговой голос вернулся. Он мне срочно сообщает: «Мы в снегу. Тут минус пятьсот». Легкие пришли в разговор: «Нам тут не дышать. Вставай».
– Терпите чуть-чуть, – мне говорят.
Я мозгу сообщил, что нас попросили потерпеть. Но мозг сильнее и каркает: «Ах, не могу!» И мне дали не мочь, подняли, увели в дом.
Дальше процедура «Дедовское мытье веником».
Потом обратно в парную.
Потом он увел меня к ведрам. «Знаю я ваши ведры», – думал я, но сил не было убежать. Покорно согласился встретиться с содержимым ведер.
М-м. Да. Знаю я ваши ведры.
И наконец, Александр закутал меня, как запеленованного, зановорожденного малыша, и увел на крыльцо. Я там сидел, Царь-царевич, и старался вспомнить, как по-русски swaddled.
– Алиса, Рахманинов, второй фортепиано концерт, – сказал Александр.