от нее метров пятьсот. Вдруг Шарик навострил уши, наверное, услышал рев коровы и бросился назад. Я тоже за ним пришпорила лошадь. А он уже около стога и тревожно лает. Подъезжаю, вижу: корова телится. Пес на нее смотрит, тихонечко скулит, как будто понимает, в чем дело. Пришлось подождать. Вернули бричку с палаткой, положили туда сена, а на сено теленочка и поехали догонять гурт, следом, не отставая, шла корова, пытаясь дотянуться мордой до теленка и лизнуть его. Подскакал Трошин, улыбается:
— Ну что, у тебя, говорят, прибавка в семье?
— Телушка. Назовем ее Найденкой. Красивая такая, на лбу звездочка…
— Согласен. Ты крестная мать. Смотри, как тучи нависли. Гроза будет.
— Еще не хватало… Вымокнем до нитки.
— А куда денешься? Уже светать начинает. Тут километрах в пяти должен стоять ток, крытое соломой гумно, может, доберемся. Там озерко есть. Сделаем привал, позавтракаем и отдохнем.
Небо вдали начало осторожно посверкивать, усилился ветер, подгоняя в нашу сторону тучи, а потом сердито ахнул гром. Животные, показалось мне, прибавили шаг.
— Подтягивайтесь, — прокричал Трошин.
И в эту минуту впереди нас над лесом игривыми зигзагами проплясала молния, ослепив землю и небо. И снова загрохотал гром. И началось: молния — гром, молния — гром, а потом хлынул дождь, густой и холодный, зашлепали крупные градины. Мужики привязали лошадей в березняке, мы все забрались на бричку под брезент, к теленку. Стадо скучилось. В такой ливень ни одна корова никуда не уйдет. И тут оказалось, что Андрея Глухаря нет с нами. Трошин пошел его разыскивать. Беспокойный человек!
— Ты куда? — крикнул Андрей из-под брички. — Я здесь не промокну, слежу за стадом.
Ливень прошел быстро, и мы отправились дальше. Через час были около гумна, на берегу небольшого озера. Коровы легли. Мы развели костер, решили сварить картофельный суп, отдохнуть, а потом доить коров. Доили все. Этому ремеслу наши мужики научены с детства. Оставить коров недоенными никак нельзя было. Они заболели бы. Мы наполнили молоком двадцать фляг, поставили в озерную воду охлаждать.
— Что будем делать с ними? — спросила Ульяша у Трошина.
— Сейчас отвезем в ближайший колхоз и сдадим под расписку. Посуду сразу вернут нам.
Только начали грузить на брички фляги, как услышали высоко над собой нарастающий гул, все враз задрали головы и увидели черные самолеты. Один, два, три, пять… десять, насчитала я. Черные кресты…
— Немецкие бомбардировщики, — сказал Давыдов. — Стервятники появились.
Они летели в том направлении, куда мы гнали стадо.
— Это пока что цветочки, — проговорил Трошин.
Вдруг собаки залаяли и бросились к лесу, откуда выскочил всадник. Он резал прямо на нас, пересекая большую поляну. Полы пиджака раздувались от ветра, волосы были всклочены.
— Настоящий печенег, — усмехнулся агроном Антонов. — Кого несет нечистая?
— Да это же Карп прется, пастух, — недобрым голосом крикнула Ульяша.
— Точно, он, — подтвердил Давыдов. — Смотри-ка, с ружьем за спиной!
— Скачет, как будто мы убегаем от него. Хочет страху нагнать.
Карп на скаку снял с плеча ружье, лихо осадил у самого костра жеребца, обдал нас грязью.
— Здорово, угонщики! — крикнул он, приподнявшись на стременах.
— Похоже, ты в царской кавалерии служил. Не знал, — проговорил Трошин.
Карп не ответил на эту реплику.
— Вон вас сколько здесь. Семеро! Целая банда. Кто позволил угнать стадо? Оно за мной числится. Вас судить будут.
— Накричался? — спросил Трошин. — Передохни. Успокойся.
— Да тут у них и сударки: Ариша, Ульяша!
— Замолкни, слизняк. Слазь с чужого коня, кулацкая морда, — спокойно сказал Давыдов, засунув кулаки в карманы. Он любил подраться.
— Я не лишен прав, работаю честно. Не тот я человек.
— Именно: не тот. — К нему бросился Трошин. Карп лязгнул затвором и навел ружье на Трошина.
— Не подходи!
Я перепугалась: застрелит мужика.
— Карп! — закричала я.
Он зло обматерил меня:
— Молчи, стерва! Я еще вчера смекнул… Да только не раскусил вашу затею.
Трошин выхватил из-за пазухи наган.
— Бросай, собака, ружье, уложу на месте.
В этот миг Давыдов сзади накинул на Карпа веревочную петлю и стянул его на землю. Падая, пастух, наверное, невзначай выстрелил, к счастью, никого не задел. Мужики навалились на него, связали, а чтоб он не матерился, заткнули кляпом его гнилозубый рот. Он выкатил от злобы и натуги кровяные глаза, что-то мычал. Ульяша подошла, сунула ему в нос кукиш. Я махнула рукой: зачем связываешься.
— Не надо изгаляться, — спокойно сказал Трошин. — Вытащите кляп, послушаем, что он станет брехать.
— Куда гоните скот?
— На мясокомбинат. А ты что за спрос? Немцев почуял?
— А ты не чуешь? Дурак! Так я и поверил вам… Какой в этих краях мясокомбинат? С меня колхозники спросят, где стадо?
— Смотри-ка, как он беспокоится о нашем добре. И цену знает буренкам.
— Еще бы. Забочусь. И не только о добре, но и о себе. Приедет ГПУ и за шкирку возьмут: куда коровушек дел? Время военное: сразу шлепнут.
— Ишь, какой ловкий, гад. Ты же в душе наш враг.
— Ты заглядывал в мою душу? Подойди, я плюну тебе в глаза.
— Смотрите, как обнаглел. Вражья шкура! — горячился Антонов.
— Да что с ним церемониться, — вспылил Давыдов, подскочил к Карпу и начал его волтузить кулаками по голове. Трошин и Антонов оттянули Давыдова.
— Ты что? Сдурел! Убьешь!
— Его нельзя отпускать домой. Выследил.
— Всю жизнь рядом с вами, работаю честно, а вы вот не доверяете. Боль душу проела, как ржавчина.
Карпа, связанного по рукам и ногам, положили на бричку, и Трошин отвез его вместе с флягами в ближайшее село, сдал под расписку председателю сельского Совета, объяснив суть дела. Впоследствии стало известно следующее: Карпа не сумели сразу отправить в районную милицию, на ночь заперли в комнате с решетками на окнах — в колхозной кассе. Там стоял немудреный сейф. Ночью пастух сбежал.
Мы гнали скот почти без передышки день и ночь. И вот на вторые сутки ближе к полудню над нами закружил небольшой легкий самолет. Стадо шло вдоль опушки леса. Немецкий стервятник сбросил несколько бомб, но все они разорвалась в стороне от нас, много наделали страху. «Ну, пришла гибель, — подумала я. — Как-то там мои детушки? Поди, в живых уже нет». И слышу знакомый голос:
— Гоните коров в лес. Быстро, быстро гоните. Фашист опять вернулся…
Я оглянулась: Карп. Мужики тоже были удивлены его появлению. Но сейчас было не до Карпа. Мы успели-таки спрятать животных в сосновом лесу. Немец и лес начал бомбить. Вспыхнул пожар. Хорошо, что островок, где загорелись сосны, был окружен болотом и пламя не перебросилось на сосновый массив леса. Дымом застлало бор, и, может быть, этот дым нам помог спастись. Решили ждать в лесу сумерек. Сели передохнуть.
— Ну, рассказывай, — недружелюбно обратился Трошин к Карпу.
— Чего рассказывать?
— Как ты сбежал из-под ареста?
— А имел ли ты право арестовывать меня? Раз. Меня отпустили и даже лошадь вот эту дали.
— Кто отпустил?
— Кажется, конюх.
— Большой начальник, — усмехнулся Трошин.
Карп продолжал:
— Большой! Метра два роста. Такой чахоточный. Пришел он часов в двенадцать ночи, открыл дверь своим ключом, молча перешагнул порог. В руках ломик. Посмотрел на меня, прищурившись, молча сел на скамейку и закурил самокрутку. У меня мелькнула мысль: укокать хочет! Глаза у него были, как у голодного волка.
— Чего тебе надо? — спрашиваю.
— Одному здесь скучно? За что посадили? — спросил он, не отвечая на мой вопрос.
Я объяснил, что колхоз отправляет в тыл породистое стадо коров, видно, чтоб немец не захватил, почему-то делают это тайно, не спросив меня, а я пастух.
— И тебя не спросили? — с усмешкой проговорил угрюмый человек.
— Не доверяют. Мой отец был кулак.
— Правильно делают… Продолжай.
— Обидно стало. Я догнал стадо, скандал устроил, пригрозил ружьем, даже выстрелил вверх… когда они меня стаскивали с лошади.
— Ай-яй-яй. Худо дело. Пришьют политическую статью, — вздохнул конюх.
— За что, за коров?
— Сам говоришь: на партийного секретаря с ружьем напал, пытался помешать ему выполнять государственной важности дело. Сейчас война. Живо к стенке поставят. Бери ломик.
— А это зачем? — удивился я.
— Выворачивай плаху, чтоб увидели, что ты самостоятельно отсюда тягу дал, без чьей-то помощи. Иначе утром тебя в тюрьму увезут. А там — не курорт.
— Не буду выворачивать.
— Значит, жизнь надоела. Я-то зачем помогаю тебе, грех на душу беру? Ну, черт с тобой. Жалко мне тебя. Иди так. Под навесом привязана лошадь, садись, пока не поздно, и дуй. Километров десять отъедешь — брось коня, он сам вернется домой. А ты не вздумай…
Я боюсь тюрьмы. Нагнал он страху на меня. Кому хочется к стенке? И я дунул. Выехал я в чисто поле, не знаю, куда путь держать: домой, в деревню, в район? Решил с тобой встретиться.
— Сколько ты глупости наделал, Карп? Но тут что-то неладно. Никто не решится выпустить без умыслу чужого человека. Говоришь, пришел длинный и чахоточный, а ведь это у них кассир длинный, а конюх, наоборот, маленький, горбатый. Поехали обратно, Карп. Выясним все. Иначе там поднимут тревогу.
И что ты думаешь? Приехали они в контору, а там уже милиция… Пол взломан, сейф взломан…
— Вот он, грабитель, — закричал председатель. — Держите его!
Карп сразу все понял.
— Нечего меня держать, я…
— Ты ограбил кассу, десять тысяч тяпнул?
Карп присвистнул:
— Ого! Не знал даже, что у вас здесь деньги…
— А зачем бежал, зачем взломал сейф, плаху, угнал лошадь?
— Теперь мне все понятно. Это он… Ах ты, гадина, — кинулся Карп на чахоточного кассира. — Из меня грабителя решил сделать?
Его оттянули.
— Я его первый раз вижу, — кричал кассир.
— Первый? А кто в полночь сюда вошел? Кто советовал плаху вывернуть, чтоб подумали, что я через подполье удрал? Кто запугивал меня… тюрьмой? Ловко обдумал: я сбежал, я деньги украл. Не вышло. Ищите деньги у него.