кого-то посадили, но это будет не тот человек. А это никакая не справедливость!
Но еще она думала и о себе самой, о своем решении докопаться до правды, об отвратительных результатах экзаменов и о недописанном заявлении в Нью-Йоркский университет, сохраненном на ноутбуке. Впервые после разговора с Анной она позволяет себе допустить крошечную, совсем маловероятную возможность, что интервью может повредить делу Анны. Возможно, ей стоило посоветовать Анне прислушаться к адвокатам, не высовываться. Возможно, дело просто в ее эгоизме. Обвинение может извратить слова Анны, использовать их против нее. Выпуск этого интервью казался ей правильным поступком, но, возможно, немного безответственным. Возможно, Мартина думала больше о себе, чем об Анне.
День тянется невообразимо медленно, до последнего звонка еще несколько часов. К обеду число загрузок пятого эпизода превысило пятнадцать тысяч, почти удвоившись за три часа, которые прошли с тех пор, как она заняла место в классе на уроке истории. Одноклассники говорят о ней, но в этом нет ничего нового. О ней говорит вся страна. Стремительно растущий счетчик загрузок немного приглушает сомнения Мартины: интервью привлекает необходимое внимание к делу. Она правильно сделала, что выпустила его.
Полет ее вдохновения заканчивается сокрушительным падением, когда Астер швыряет поднос на столик прямо перед ней. Мышцы пловца под кожей напряжены, будто туго натянутые провода.
— Поверить не могу, что ты это сделала!
Кусок сэндвича с индейкой, который жевала Мартина, попадает не в то горло, и к глазам подступают слезы.
— Что? — спрашивает она полушепотом, пытаясь откашляться.
— Она еще спрашивает! Сама знаешь, — лучшая подруга говорит совсем как мамочка.
— Я думала… — лицо Мартины искажает гримаса боли и замешательства. — Дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Мы наконец-то смогли продвинуться, впервые за все это время.
— К черту! — говорит Астер. — И теперь вдруг все стали сочувствовать Анне? Она во всем созналась, а теперь берет свои слова обратно. И все из-за тебя!
На них смотрят все вокруг. Мартина чувствует их взгляды затылком. Она понижает голос.
— Я не подсказывала ей, что говорить. Ты сама видела результаты вскрытия. То, что Анна рассказала полиции, невозможно, Астер. Это не могло произойти так, как она описала.
Астер, сидящая на скамейке, напрягается. Ее щеки густо краснеют. Потрясенная Мартина замечает, что золотые серьги-кольца — ее подарок, который Астер снимала только перед плаванием и перед сном, — отсутствуют, и уши ее лучшей подруги кажутся голыми в свете люминесцентных ламп столовой. Сигнал понятен: иди к черту!
— Это не значит, что она не виновата, — говорит Астер. — Она могла сделать это по-другому.
— И я так думаю! — едва не кричит Мартина.
В интервью она старалась сохранять непредвзятость. Она знает, что это получилось. Если после прослушивания эпизода люди начинают думать, что Анна невиновна, то это их собственный вывод. Она никак не подталкивала их к этому.
— Что-то не похоже, — шипит Астер.
Мартина не знает, что и сказать. Она думала, что уж Астер-то все поймет правильно. Публикация результатов вскрытия, признание Анны, что она не помнит ничего о событиях той ночи, — это все шаги в правильном направлении. В направлении, ведущем к раскрытию истины, какой бы она ни была.
— Прости, — наконец говорит она. — Я просто хочу справедливости для твоей семьи.
— И как теперь это должно произойти? — хлестко бросает Астер. — Анне все сойдет с рук.
— А если она этого не делала, Астер? — голос Мартины лишь чуть громче шепота и чуть тише шипения. — Ты не хочешь узнать, кто это сделал?
Астер сердито смотрит на Мартину.
— Конечно, ведь у полиции так много других зацепок. В Херрон-Миллс затаилось столько убийц… — Она вцепляется в край разделяющего их стола. — Если Анна выйдет сухой из воды, все кончено. Как ты не понимаешь? Она использует результаты вскрытия, чтобы посеять сомнение. Наверняка она с самого начала специально врала о том, как погибла Зоуи. Потому что знала, что результаты вскрытия опровергнут ее слова. Она с тобой играет, Мартина. Она манипулирует всеми нами.
Мартина потрясенно молчит. Она не может поверить словам лучшей подруги о том, что Анна затеяла игру вдолгую. Что все это — часть продуманного плана. Но Астер, очевидно, в это верит. Вся ее семья в это верит. Потому что в одном Астер права: других подозреваемых, других зацепок нет. Пока, во всяком случае. Если Анну освободят, это не значит, что справедливость восторжествует. Но теперь, возможно, полиция расширит круг подозреваемых. Возможно, они повнимательнее присмотрятся к Анне… да и к другим тоже. Перспектива осуждения невиновного человека кажется худшим из возможных исходов, и теперь этот исход стал менее вероятным.
Впервые ей приходит в голову, что подруга может смотреть на это иначе. Анна стала единственной надеждой семейства Спанос на ответы, на истину, на справедливость. Это бессмыслица, не укладывающаяся в рамки логики. Но именно это и происходит. Она совсем не так понимала поведение Астер всю эту неделю после получения результатов вскрытия. Замкнутость в школе, неотвеченные сообщения, рассказы о занятости, не позволяющей встретиться. Астер смотрит на отчет экспертизы совсем не так, как Мартина. Она в бешенстве. Потому что уверена, что Анна лжет. А теперь она считает, что Мартина привлекла общее сочувствие к Анне и лишила их шанса на справедливость. Мартина долго молчит. Аппетит пропал. Она рассеянно прикусывает кончик длинного «конского хвоста» — нервная привычка детства, с которой, как она считала, было покончено много лет назад. Так и не придумав, что сказать, она смотрит через столик и понимает, что Астер ушла.
14. ТОГДА. Июль
Херрон-Миллс, Нью-Йорк
Рано утром в пятницу меня будит солнечный свет. Я все еще у бассейна, где, похоже, и уснула. Бедро покраснело и воспалилось в том месте, где в него ночью впилась длинная заноза от шезлонга. Я едва успеваю принять душ и одеться, как в дверь домика стучит Эмилия с напоминанием, что Пейсли через час уезжает и нужно закончить приготовления к поездке.
Я ничего не могу понять. Пейсли куда-то уезжает?
Я подыгрываю и направляюсь в дом. Когда Эмилия скрывается в своем кабинете, я невзначай спрашиваю у Пейсли, куда она едет. Оказывается, на День независимости они с Полсон-Госсами едут в Кэтскилле, и на праздники у меня будет несколько выходных дней. Я стараюсь вести себя так, будто не удивлена, но Пейсли меня явно раскусила.
— Мы говорили об этом, когда ходили в музей, — шепчет она. — А на прошлой неделе мама напоминала расписание на лето, помнишь?
— Конечно, — улыбаюсь я, пытаясь замаскировать смущение. — Просто забыла, что это уже в эти выходные, вот и все.
Спустя сорок минут я стою перед домом вместе с Эмилией, усаживая Пейсли в машину к Рэйчел, Кайлу и их мамам, и думаю, что мне делать целых четыре дня. Пейсли вернется только вечером в понедельник. Даже не знаю, чем занять такую прорву времени. Когда Эмилия в третий раз проверяет, не забыла ли Пейсли взять с собой солнцезащитный крем и витамины, Элизабет, откашлявшись, заверяет ее, что с Пейсли все будет в порядке и они позвонят, когда доедут. Эмилия уступает и сама нажимает на кнопку, запирающую дверцу машины. Мы обе машем им вслед, пока Хилари огибает фонтан и едет прочь по дорожке Кловелли-коттеджа.
В доме я, облокотившись на каменную рабочую поверхность на кухне, подкрепляюсь йогуртом, оставленным Эмилией от завтрака, и случайно подслушиваю ее телефонный разговор с Томом. Субботу и воскресенье они проведут с друзьями в Амагансетте — это я тоже должна была знать. Она просит его пораньше уехать из офиса, чтобы успеть до пробок, всегда возникающих перед праздниками. Мысленно я возвращаюсь к прошлой пятнице, к машине Тома, припаркованной перед домом Куперов за два часа до того, как он присоединился к нам эа ужином. Я успела совсем забыть об этом, но теперь мне становится икте-ресно, во сколько же он обычно приезжает домой на выходные.
Я мою чашку в раковине и выхожу к бассейну. Руки нащупывают телефон в заднем кармане, но писать Кейдену еще рано. Не прошло и двенадцати часов, как я покинула кинозал. Как мы поцеловались, выскакивает предательская мыслишка. Но мы с Кейденом не целовались. Поцелуй казался таким реальным, но это всего лишь безумная игра моего воображения. Я сжимаю пальцами виски. Мне безумно хочется снова его увидеть, но, пожалуй, мне не помешает немного отдохнуть от Уиндермера. Привести голову в порядок. Наверное, я лучше поплаваю. Почитаю книгу. Схожу в город с альбомом для набросков и посижу немного на скамейке.
Прежде чем я успеваю принять решение, происходят сразу два события: гудит мой телефон и из дома доносится зовущий меня голос Эмилии:
— Анна! Тебе посылка!
Привезли одежду. Я спешу через весь дом к передней двери, чтобы забрать у почтальона посылку.
Вернувшись в домик у бассейна, я примеряю все заказанные вещи. Три сарафана и длинную синюю юбку; все — с карманами. Две новых майки. Две шляпы от солнца с висящими полями. Я так увлечена этим персональным модным показом, что забываю о непрочитанном сообщении, пока телефон не гудит еще раз.
• Забыл сказать, что на эти выходные мы уезжаем к маминым друзьям в город.
• Смотреть кино было весело. Повторим, когда я вернусь?
Хм… Я смотрю на экран и чувствую постепенно охватывающую меня досаду.
• Конечно. Удачно повеселиться!
Кто ж на праздники едет из Хемптонса в город? Четыре дня свободы начинают казаться невыносимо долгими. Телефон оживает снова.
• Это вряд ли (((
Повесив новые платья в шкаф, я решаю, что поход в город — как раз то, что мне нужно. Сделаю пару набросков. Может быть, перехвачу суши в том кафе, которое на прошлой неделе упоминали Мартина и Астер. Постараюсь, чтобы день не прошел даром.