С рюкзаком на плече и лиловым монстром, катящимся на колесиках позади, я спускаюсь по пандусу.
От станции всего десять минут езды до Херрон-Миллс, одного из множества приморских городков, усеявших юго-восточное побережье Лонг-Айленда словно драгоценные камни — песчаную корону. К моему удивлению, на пути к побережью фермы попадаются ничуть не реже, чем художественные галереи и частные дома. Палящее оранжевое солнце висит над самой линией деревьев. Я, сощурившись, смотрю на него, пытаясь осознал» происходящее. Воды пока не видно, но это определенно не Бруклин.
— Ты раньше не бывала в Хемптонсе? — спрашивает Том.
Я поворачиваюсь к нему, оторвав взгляд от живых изгородей и въездных ворот, за которыми наверняка скрываются от посторонних глаз сногсшибательные дома.
— Ага. Да. Кажется, не бывала.
Собеседование на место няни я проходила в прошлом месяце на Манхэттене. Мы встретились с Эмилией и Пейсли в кафе на террасе возле Музея современного искусства и провели втроем целый день. Эмилия оплатила мой холодный чай, но не билет в музей. У них, наверное, был абонемент. Думаю, если ты богат, то просто не задумываешься о таких вещах, как студенческий входной билет за четырнадцать долларов. Сложенные на коленях руки то сжимаются в кулаки, то вновь разжимаются.
— Тогда немного опишу тебе эти места, — говорит Том, сверкая белоснежными зубами на фоне загорелого лица.
Тепло пришло только на прошлой неделе. Даже интересно, когда это он успел столько времени провести на солнце?
— Хемптонс тянется по всему восточному краю Лонг-Айленда. Всего десятка два поселков и деревень. Мы сейчас на южном зубце «Вилки» — на той части полуострова, которая обращена к Атлантике.
К северу от нас — залив, а за ним — северный зубец «Вилки».
— Ясно…
Я вообще-то и сама посмотрела на картах «Гугла». Пусть только этим утром, когда начала собирать вещи, но все же. Я надеюсь узнать побольше об истории этих мест, а не о географии, но не хочу показаться невежливой.
— Херрон-Миллс — одна из старейших деревень, поэтому там можно увидеть очень разную архитектуру, от голландской колониальной до самой современной. И всякое разное времен Реставрации. Кловелли-коттедж исполнен в традиционном стиле английских загородных особняков, поэтому хорошо вписывается в более старую архитектуру Линден-лейн, хотя и построен в 2011 году. За прошедшие годы мы там кое-что поменяли, но покупали дом уже готовым, потому что Эмилии нужно было переехать до рождения Пейсли. И все равно еле успели — мы въехали в конце февраля, а роды начались всего через три недели.
Я киваю и притворяюсь, что внимательно слушаю все, что говорит Том. Кловелли-коттедж… Насколько я поняла из общения с Эмилией, так называется дом Беллами. Потому что, конечно же, у таких людей дом должен иметь имя. Если они переехали в том же году, когда родилась Пейсли, то живут здесь уже восемь лет. Все остальное я, наверное, пойму сама, когда приедем.
— А откуда вы переехали? — спрашиваю я.
— Верхний Вест-Сайд. Оттуда было удобно ездить на работу, но Эмилия не хотела растить детей в городе, — он пожимает плечами. — Всегда приходится искать компромисс.
Том сбавляет скорость, и мы поворачиваем на Мейн-стрит. Повсюду вещи от Тори Берч и Ральфа Лорена. А вот маленький домик, похоже, переоборудованный во временный магазинчик, торгующий товарами от Гвинет Пэлтроу. Как будто кто-то отрезал кусочек Пятой авеню и плюхнул его посреди старомодной, обсаженной деревьями деревенской улочки с кирпичными тротуарами и множеством скамеек и свободных мест для парковки.
— Это не самая прямая дорога до дома, но я хотел показать тебе центр, пока не стемнело. Пейсли наверняка завтра потащит тебя в город. Или на пляж.
Я на секунду прикрываю глаза и надеюсь, что это будет пляж. Я слышу, как снова чирикает телефон. Наверняка очередная порция сердитых посланий от Кейли. Я залезаю в рюкзак и убавляю громкость звонка.
Выехав с Мейн-стрит, мы делаем еще пару поворотов, и Том выезжает на Линден-лейн. Он снова сбавляет скорость.
— Первый дом — Сикрест. Принадлежит Фултон-Баррам, самым новым из наших соседей. Джеффри и Арвин заказали проект Майклу Кенту, о чем можно судить по углам и использованию стекла.
Я наклоняю голову, вглядываясь в окно. Дом стоит чуть в отдалении от улицы и частично скрыт живой изгородью. С дороги виден только второй этаж, или, вернее, то, что мне кажется вторым этажом, потому что Сикрест представляет собой сплошные стеклянные окна и острые углы, не имеющие никакого смысла с точки зрения конструкции. Трудно сказать, действительно ли это футуристическое здание или больше походит на модель того, каким представлялось будущее какому-нибудь архитектору из семидесятых.
— Жуть, верно? — смеется Том, и я тоже облегченно смеюсь. — Семь миллионов двести. В здешних местах такое называют «домом для начинающих».
Я еле удерживаю готовую отвалиться челюсть. Для начинающих?
— Следующий дом — «Магнолия». Построен в 1920-х, но все еще в отличном состоянии. Кира и Жак хорошо за ним ухаживают. С дороги особо не разглядишь, но это самый большой участок в округе — целых пять акров. Настоящая красота. А это… — Том еще сбавляет ход, и теперь машина еле ползет. — Это Уиндермер. Принадлежит семье Толботов с самой постройки в 1894 году. Жаль, что в последнее время они его так запустили.
Некогда ухоженная живая изгородь разрослась, превратившись в высокие и неровные заросли вдоль дороги. В просветы, где кустарник чуть расступился, вытянувшись к небу, я вижу мощенную камнем дорогу, ведущую к большому дому, крытому деревянной черепицей, стены и белые колонны которого увиты ползучими растениями. В доме три этажа и, кажется, высокий чердак. Вдоль видимой мне части третьего этажа тянется балкон-терраса. На переднем крыльце я вижу качели, которыми давно никто не пользовался, и несколько кресел — качалок. Дом одновременно прекрасен и страшен. Готичен. Сквозь листву я, кажется, вижу, как открываемся дверь и на крыльце возникаем высокая человеческая фигура. Но прежде чем я успеваю ее разглядеть, мы проезжаем мимо, и Уиндермер снова скрывается за зеленой завесой.
— Кто здесь живет? — спрашиваю я.
— Теперь единственный владелец — Мередит Толбот. Она овдовела, по-моему, четырнадцать лет назад. Их сын Кейден приехал на лето из Йеля, чтобы за всем присматривать.
Я вскинула брови. Надо же — Йель. Приятно думать, что рядом есть кто-то примерно твоего возраста, но, конечно же, у него есть дела куда важнее, чем подружиться с соседской няней. Не успеваю я даже как следует подумать о Кейдене Толботе, как мы подъезжаем, по-видимому, к Кловелли-коттеджу, и Том нажимает кнопку на пульте, чтобы открыть ворота. Крепкие деревянные створки, закрепленные на каменных колоннах, бесшумно поворачиваются внутрь на петлях, и мы въезжаем.
Какое-то мгновение мне видны только пышные зеленые деревья по правую руку и длинный ряд кустов по левую. Кусты усыпаны бледно-розовыми цветками, а за ними снова тянутся деревья. Мы разворачиваемся в конце длинной дорожки, засыпанной щебнем, и в поле зрения медленно появляется здание.
— Вот… — говорит Том. — Твой дом на это лето. Добро пожаловать в Кловелли-коттедж.
Здание перед нами трудно назвать коттеджем. Или даже домом. Кловелли-коттедж — самая настоящая усадьба. Я сразу понимаю, что имел в виду Том, когда говорил, что здание хорошо вписывается в более старую застройку района. Особняк явно в идеальном состоянии, но совсем не похоже, что его построили в 2011 году. В отличие от странного угловатого Сикреста в конце улицы, Кловелли-коттедж совершенно симметричен и величественен. В фасаде дома четко выделяются два крыла, соединенные между собой прямоугольной секцией с закругленным передним крыльцом. Дом окрашен в розовый цвет на один тон темнее, чем цветы на кустах, мимо которых мы проехали. Он неплохо смотрелся бы где-нибудь за городом в Англии в окружении продуваемых ветром пустошей и конных экипажей, в чем, как я понимаю, и состоял замысел. В традиционном стиле английских загородных особняков, как сказал Том.
Мы объезжаем каменный фонтан. Такой большой, что, наверное, любой ребенок мог бы осуществить мечту наплаваться вдоволь. Машина въезжает на круглую площадку, примыкающую к входу. Теперь дом оказался справа от меня, и я вижу, что за фонтаном деревья и цветущие кусты уступают место теннисному корту со свежим травяным газоном и сеткой, который совсем не виден с дороги. Ладони холодеют от пота, и я вдруг снова жалею, что у меня нет карманов, чтобы их спрятать.
— Ты играешь? — спрашивает Том, уловив мой взгляд.
Я качаю головой — нет. Волосы падают на лицо, и я поднимаю руку, чтобы убрать их, радуясь, что могу занять руки хоть чем-то. Я думала постричься после выпускного — новый образ для новой Анны. Но я слишком люблю свои волосы. Это самое красивое, что во мне есть.
— Ну, может, научишься. У нас хватает запасных ракеток. Уверен, Пейсли будет очень рада новому сопернику.
Я смело киваю, а сама думаю — хватит ли мне времени хоть чуть-чуть попрактиковаться, прежде чем восьмилетка разделает меня под орех? Я не говорю Тому, что в жизни не держала в руках теннисной ракетки.
— Идем, — говорит он, открывая дверцу, и выходит из машины. — Пейсли не терпится тебя увидеть. С самого утра тараторит без умолку. Одна из причин, почему я не имею привычки работать из дома.
Том объясняет, что с этого дня я, скорее всего, почти не буду его видеть в будние дни. С понедельника по четверг он живет в квартире в Финансовом квартале. Сегодня он остался дома только для того, чтобы встретить меня, а завтра уедет в город еще до того, как я проснусь.
Я тоже открываю дверь и подбираю с пола рюкзак, пока Том открывает багажник и совершенно без усилий достает из него моего лилового монстра. Солнце уже скрылось за домом, и я сдвигаю солнечные очки на лоб, чтобы приглядеться. Дом выглядит царственно. Наверное, это самое подходящее слово. Этот дом воплощает в себе смесь классической красоты и богатства, которые, кажется, так и исходят от Беллами.