Астер делает еще шаг вперед, и Мартина отступает. Ее нога опускается на переломленную балку и подворачивается. Сначала подвела миссис Толбот, а теперь и собственное тело подводит. Она падает на спину, больно ударившись копчиком. В руки впиваются занозы. Сережка и телефон отлетают в золу. С ее губ срывается всхлип. Астер делает еще шаг, другой, пока не оказывается прямо над Мартиной, широко расставив ноги.
— Прекрати, Мартина, — в ее голосе слышится не то угроза, не то мольба. — Обещаешь?
Глаза Мартины полны слез. Ее лучшая подруга, малышка Астер, слишком невысокая для плавания и потому вдесятеро более яростная, стоит над ней, потрясая сжатым в руке металлическим прутом.
— Хорошо, — говорит Мартина. — Хорошо.
Астер смотрит на прут, словно впервые его видит.
— Черт… — бормочет она и отбрасывает прут в сторону, будто тот может ее укусить.
Потом она падает на колени рядом с Мартиной и закрывает лицо ладонями.
— Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я бы никогда…
Мартина садится и робко кладет ладонь на плечо лучшей подруги.
— Астер, — шепчет она. — Все будет хорошо. Мы во всем разберемся.
— Астер Спанос! — разносится над лужайкой женский голос, и обе девушки вскидывают головы и видят женщину, уверенно шагающую в их сторону. — Гвендолин Парк, офицер полиции Херрон-Миллс.
— Нарушение границ частной собственности, — слышится голос миссис Толбот откуда-то с безопасного расстояния. — А теперь еще и это.
Мартине кажется, что рядом с ней виднеются очертания еще одного человека в форме. В ее голове всплывают слова, сказанные женщиной раньше: «Твоя сестра — единственная причина, почему я не вызывала полицию, когда видела, как ты тут постоянно шатаешься». В этот раз она все же позвонила. Наверное, даже еще до того, как вышла на улицу. «Сиасмбо, миссис Толбот! Спасибо!»
Астер медленно поднимается. Она протягивает руку Мартине, и та принимает помощь, чтобы подняться. Она ищет взглядом глаза подруги, отчаянно желая узнать правду, но Астер не смотрит на нее.
— Девочки, нам нужно задать вам несколько вопросов, — говорит офицер Парк.
Она приближается, освещая землю лучом фонарика, пока в круге света не оказывается сережка Астер. Через минуту ее напарник уже стоит рядом. Осторожно, не спуская глаз с Астер, он надевает перчатки, потом наклоняется, чтобы поднять серьгу, и кладет ее в пластиковый пакет. После этого он оборачивается к Мартине:
— С вами все в порядке?
Мартина искоса смотрит в ту сторону, куда улетел металлический прут, потом оборачивается к полицейскому:
— Да, все хорошо.
Краем глаза Мартина замечает, что Астер облегченно выдыхает.
Полицейский кивает:
— Вы обе должны проехать с нами в участок. По пути к воротам Уиндермера, где стоит полицейская машина, Мартина слышит слова «беседа», «ваши родители» и «ваше сотрудничество», а потом перестает слушать. Она снова пытается посмотреть в глаза Астер, но та отводит взгляд.
31. Октябрь
Центр для трудных подростков «Тропы», Восточный Нью-Йорк, Бруклин
Наконец-то проснулась.
Вернее, не совсем так. Я бодрствую часов по шестнадцать в сутки — обычно больше — с тех пор, как больше двух месяцев назад оказалась в «Тропах». Не меньше 1040 часов бодрствования. Но теперь, в последние несколько дней, мне кажется, что я пробуждаюсь от очень долгого, путаного сна. Такое бывает по утрам после того, как принимаешь что-нибудь, чтобы уснуть. Снотворное еще в твоей крови, от него расплываются контуры предметов и колышется воздушная завеса между тобой и ярким утренним светом. Но ты уже не спишь. Ты пытаешься выбраться на поверхность.
В определенных вещах я теперь точно уверена. В новогоднюю ночь что-то произошло. Что-то очень страшное. Но я не была в Херрон-Миллс. И я не убивала Зоуи Спанос.
Прошло почти две недели с тех пор, как мои адвокаты подали ходатайство о снятии обвинений, и пять дней с тех пор, как обвинение направило свой ответ, и пока мы ждем, чтобы судья назначила дату слушаний, мне сообщают, что «Тропы» наконец-то дали согласие расширить список возможных посетителей, о чем я просила еще в августе. Адвокаты советуют мне отказаться от этой встречи, указывают, о чем мне ни в коем случае нельзя говорить. Обри, суетливая соцработница, прикрепленная ко мне, говорит, что я должна делать все, что «пойдет на пользу моему психическому и эмоциональному здоровью и благополучию». Спасибо, Обри. У меня уже пару месяцев есть некоторые проблемы и с тем, и с другим.
Но этот разговор мне необходим. Я пыталась связаться с отцом Зоуи несколько недель — по его рабочему адресу, чтобы ни Астер, ни миссис Спанос не увидели моих писем. Днем в пятницу тюремщица, от которой всегда пахнет сандаловым деревом, сообщила, что Джордж Спанос ждет меня. Теперь, когда я уже ни капельки не сомневаюсь в собственной невиновности, желание увидеть его стало еще сильнее. Мы поднимаемся наверх.
Мы оказываемся в холле — холодном помещении, которое старается казаться теплее за счет обшарпанных оранжевых и желтых диванчиков и нескольких окон, которые не мешало бы помыть. Несколько заключенных со своими посетителями сидят на подушках диванчиков, опираясь локтями на столы. Пара надзирательниц у стены возле двери напоминает ястребов, готовых спикировать на добычу. За небольшим белым столом, уставившись в подернутый маслянистой пленкой кофе, сидит отец Зоуи. Я несколько недель пыталась с ним увидеться, но теперь, когда он здесь, у меня в животе урчит от волнения. Я ковыряю отслаивающуюся краску на столешнице.
— Я пытался прийти раньше, — наконец говорит он. — Получил твои письма, но меня не было в твоем списке посетителей.
— Я знаю.
Я на секунду встречаюсь с ним взглядом, потом отвожу глаза. Из головы никак не идет выражение ненасытной, дикой скорби, которое я видела в его глазах в тот единственный раз, когда мы встретились в тот вечер в его доме. Он хочет знать, почему я созналась. Я хочу знать, почему он не сказал мне правду.
Прежде чем я успеваю произнести «показания под давлением», или «ложные воспоминания», или «нарушение мыслительных процессов», или «неправомерные действия полиции», он говорит:
Я знал, что ты и сама со временем обо всем догадаешься. И ты заслуживаешь того, чтобы знать правду.
Я оставляю в покое краску.
— Сначала я решил, что все дело в зависти. Жизнь Зоуи — у нее было все. Когда Астер в июле привела тебя в наш дом, у меня дрогнуло сердце. Эта девушка так похожа на мою дочь. Работает няней в семье по соседству от дома ее жениха. Подружилась с Кейденом. Подружилась с моей младшей дочерью. Влезает в жизнь Зоуи.
— Я не… — начинаю говорить я, но он поднимает руку.
Неужели все так и выглядело? Возможно, именно так оно и было.
— Когда через десять дней ты призналась в убийстве, я подумал… Конечно же вы встретились. Конечно же ты ее возненавидела.
Сердце колотится. Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. Его зрачки расширены.
— Не думаю… — говорю я наконец, потом начинаю снова: — Мы с Зоуи не встречались. Не так, как мне это казалось. Но она пыталась связаться со мной. В декабре, перед самой смертью. Она нашла меня в сети. Сказала, что нам нужно встретиться лично. Предлагала приехать к ней в Херрон-Миллс. Поэтому я и решила… Но я не приезжала. Я не ответила на ее сообщения. Прошлой зимой я не была в Хемптонсе.
По ту сторону стола мистер Спанос кивает. Всего один раз, осторожно. Его кофе стынет.
— Вы знаете, почему она хотела поговорить со мной. Почему хотела встретиться.
Он вздыхает. Поток воздуха протяжно вырывается из его тела, словно из проколотой шины.
— Думаю, мы оба знаем правду, Анна. Я понял в ту же минуту, когда увидел тебя этим летом. Зоуи была сообразительной девочкой. Я знал, что она подозревает, но отказывался говорить с ней об этом. Я не был готов признать правду.
— Мы так похожи, потому что мы сестры, — медленно произношу я, не спуская глаз с его лица, проверяя его реакцию на слова, которые, как мне кажется, он хочет от меня услышать. — Я — ваша дочь.
Мистер Спанос кивает. Морщины вокруг его глаз разглаживаются.
— Мы с твоей матерью познакомились давным-давно, когда мы с женой не жили вместе. Она приезжала в Херрон-Миллс в отпуск вместе с мужем. Думаю, Джон так ничего и не узнал. Или узнал. Может быть, потому он и бросил твою мать. Дело в том, Анна, что и я не знал наверняка, пока не увидел тебя в июле. Твоя мать никогда мне не говорила. Когда ты была маленькой, у меня возникли подозрения, но Глория поклялась, что ты не от меня. Я не видел тебя с тех пор, как тебе исполнилось три, и тогда сходство еще только начинало проявляться. Но когда ты появилась в моем доме, когда назвала свое имя…
— Почему только сейчас? — спрашиваю я сидящего передо мной мужчину… своего отца. — Почему нельзя было рассказать об этом раньше? Вы могли… вы могли спасти меня. Исправить все!
Он хмурится.
Я не мог на это пойти. Как и все остальные, я думал, что ты виновна. И рассказать все жене, Астер… Это разрушило бы мою семью. Мы ведь думали, что тебя будут судить за убийство Зоуи.
Хочется поправить его — причинение смерти по неосторожности, но я этого не делаю. Вместо этого спрашиваю:
А теперь?
— Теперь все… изменилось.
— Потому что вы мне поверили? Что я не имею отношения к смерти Зоуи.
— Я знаю, что ты в этом не виновна, — говорит он, и в его глазах проступают слезы. — Вне всякого сомнения.
— Почему? — едва не кричу я, и надзирательницы по краям помещения настораживаются. — Мне скоро идти в суд, где будут рассматривать ходатайство. Если вам известно что-то, что может мне помочь, вы должны это сказать. Прошу вас, мистер Спанос!
Но он уже встает. Ножки стула скрипят по холодному бетону.
Следующее слово уже давно вертится на языке и наконец срывается:
— Папа!
Он вздрагивает.