Темнеет слишком быстро. К половине девятого освещение бассейна заливает дворик ярким желтым светом, и за его границей все окутывает чернота. У меня першит в горле, и я пытаюсь откашляться, прикрыв рот согнутой рукой, но становится только хуже. Поздние летние вечера означают темные бары, в которых кондиционеры не справляются с жаром тел. Долгие прогулки со Старр и Кейли по никогда не пустующим пляжам, во время которых мир вокруг казался тусклым и невыразительным из-за принятых таблеток. Неловкие пьяные свидания, последующие рассказы о которых были куца интереснее, чем сами встречи. Летом не сидится на месте. Мне не хочется возвращаться в Бруклин. Во всяком случае, не очень хочется. Но я не знаю, чем занять себя вне работы. Вчера вечером, когда на небе появились звезды, я принялась разбирать чемодан, чтобы убить время. Но сегодня я уже полностью устроилась в гостевом домике у бассейна, а ложиться спать раньше чем часа через три было бы неразумно.
Войдя внутрь, я кладу альбом на столик у окна и задумываюсь, не стоило ли все же попросить комнату в основном доме. Этот домик по размеру такой же, как квартира, в которой мы живем с мамой в Бей-Ридж, и мне нравится возможность уединиться, но здесь даже слишком тихо. Я выскальзываю из респектабельного сарафана номер три и натягиваю привычные шорты и майку. Думаю, не зайти ли в дом. Вдруг Эмилии нужна компания? Но это ведь было бы странно, верно? Сейчас, наверное, самое время укладывать Пейсли. Я помешаю.
Я откапываю телефон и какое-то время сижу в онлайн-магазине одежды в поисках платьев с карманами, потом листаю «Инстаграм» с последними новостями о лете в Южном Бруклине, о вечеринках, которые я пропускаю, о куда более шумных пляжах с более пестрыми толпами загорающих, чем по большей части белая и обеспеченная публика на главном пляже в Херрон-Миллс. На одной из фотографий Майк хватает Кейли, и ее волосы выделяются золотыми прядями на фоне его загоревших до бронзы рук. На другой Кейли стоит на крыльце своего дома с Виком, нашим школьным приятелем, и Вандой, еще одной девчонкой, с которой мы иногда гуляем.
Я захожу на страничку Старр, чтобы посмотреть, не разместила ли она чего-нибудь нового, но там ничего нет. Хотя не сказать, чтобы и в Бруклине она активно что-то постила. Затем открываю «Мессенджер», где мы обычно переписывались, чтобы отправить ей короткое сообщение. Я ни разу не делала этого с весны. Было больно узнать, что она свалила из города, не попрощавшись. Она рассказала о своих планах Кейли с Майком, а я, видимо, не заслужила. Теперь она и на сообщения не отвечает.
Я говорю себе, что в этом нет ничего личного, что она получила возможность начать все с нуля, которую сейчас ищу я сама. Вместе нам было весело, но я знаю, что в Бруклине ей жилось несладко. Двадцать два года, без образования, дерьмовая работенка официантки в круглосуточной забегаловке на Брайтон-Бич. Полный разрыв с ультраконсервативной семьей в Аризоне, череда приятелей, которые никогда не задерживались надолго. Ей всегда нравились мультфильмы Диснея. Я убеждаю себя, что дело не во мне.
К девяти часам мной окончательно овладела скука. Пальцы скользили по экрану, не терпелось открыть сообщения и написать Кейли. Телефон весь день нарочито молчал. Не то Кейли сдалась, не то решила отплатить мне той же монетой. Зная мою лучшую подругу, скорее последнее.
Я кладу телефон экраном вниз на подушку и надеваю худи. Потом поливаю ноги спреем от комаров, беру из стеклянной чаши на кухне один из маленьких фонариков и отправляюсь в ночь.
Прогулка под звездами по территории Кловелли-коттеджа оказалась на удивление короткой. Наверное, Том был прав, и две целых две десятых акра — это не так много, как кажется сначала. Я иду вдоль самой линии деревьев, обходя бассейн, прохожу мимо отдельно стоящего гаража и журчащего фонтана, направляясь к теннисному корту. Но, оказавшись там, никак не могу сообразить, где включается свет, а ракетки, похоже, закрыты в сарае.
Я отказываюсь от идеи в одиночестве поколотить по мячам, пытаясь послать их хотя бы в сторону сетки, и вместо этого бреду по щебенке, которой засыпан подъезд к дому, в сторону дороги. Светодиодный фонарик бросает узкий белый луч на кусты, мимо которых я прохожу. По словам Эмилии, это азалии. Их розовые цветки трепещут на ветру, и от их призрачного мерцания меня бросает в дрожь, хотя вокруг еще тепло. Я застегиваю худи по самое горло.
Выйдя на Линден-лейн, думаю повернуть направо, чтобы поглядеть на дома дальше по улице, мимо которых мы с Томом не проезжали. Но вместо этого ноги несут меня к соседнему Уиндермеру и его полузаброшенному участку. Оказавшись у кованых чугунных въездных ворот с увитыми плющом перекладинами, спиралями и завитушками, я тут же обращаю внимание на то, насколько ближе этот дом стоит к дороге, чем Кловелли-коттедж или другие, более новые дома в Херрон-Миллс. Отсюда, с узкой полоски проезда, не полностью закрытой буйной растительностью изгороди, я могу хорошо разглядеть Уиндермер через просветы в воротах.
На крыльце горит фонарь, заливая пустующие качели и голубые кресла-качалки мягким бледным светом. Я выключаю фонарик, сую его в карман и оказываюсь в тени, окружающей столб, на который навешены ворота. Том говорил, что Уиндермер построили в 1894 году. То есть этот дом — один из старейших здесь. Я пытаюсь представить себе, как выглядел этот район Хемптонса до постройки Сикреста, «Магнолии» или Кловелли-коттеджа. Должно быть, пространство казалось просто необъятным — вокруг только поля да небо. Здесь не было нужды в изгородях или высоких рядах деревьев, чтобы хранить тайны поместья от соседского любопытства. По Линден-лейн, наверное, почти никто не ездил, и здесь было даже тише, чем в этот вечер.
— Кто здесь?
Я отскакиваю от столба. Кожу щиплет, словно от удара током. Или от страха.
— Кто здесь? — срывается с моих губ скорее требовательно, чем вопросительно, словно это не я притаилась в тени, таращась на чужой дом после заката.
По ту сторону ворот на дорожку откуда-то с передней лужайки, скрытой от моего взгляда, выходит человек. Он худ и не слишком высок — где-то под метр восемьдесят. Он идет, сунув руки в карманы джинсов, и на запястье поблескивает серебром браслет часов.
— Вы заблудились? — спрашивает он.
Я щурюсь, пытаясь как следует разглядеть его лицо в свете фонаря на крыльце, но вижу только, что у него немного смуглая кожа. Он примерно моего возраста — может, чуть старше. Сердце замедляет ход и стучит теперь лишь чуть сильнее обычного. Должно быть, это Кейден Толбот, из Йеля.
— Меня зовут Анна, — отвечаю я. — Няня из Кловелли-коттеджа.
— А, точно, — он вальяжно опирается плечом на столб, словно в зеркале отражая мою собственную позу мгновением раньше. — Эмилия говорила, что взяла новенькую.
— Прошу прощения, что разглядывала ваш дом, — слова вырываются из меня торопливой вереницей. — Обычно я так не делаю.
Мои глаза силятся составить фотореалистичный портрет по подсвеченному со спины силуэту, и по спине ползут мурашки. Я совершенно не знаю этого парня, но на какое-то неуловимое мгновение вижу, как переплетаются наши жизни, как в неподвижном вечернем воздухе раскрываются наши величайшие тайны и глубочайшие страхи.
Он улыбается, и так же внезапно мурашки исчезают, а с ними и мои как бы интуитивные подозрения. Определенно, мне одиноко и, наверное, немного скучно.
— Все в порядке, — говорит он. — Уиндермер надо видеть. Кстати, меня зовут Кейден.
Он протягивает руку через кованую спираль ворот, и я пожимаю ее, стараясь вести себя как дружелюбная незнакомка, какой я по сути и являюсь. Рука у него теплая и гладкая, от него слегка пахнет шалфеем и ванилью. Он весь кажется очень ухоженным, в отличие от дома за его спиной.
— Я только в понедельник приехала, — говорю я ему. — Пока только знакомлюсь с окрестностями.
— После заката?
Пожимаю плечами. Я чувствую, как темнота окутывает мою кожу, словно плащ.
— Вечером мне нечем заняться. А на месте не сиделось.
— Ага, мне тоже, — он машет рукой в сторону лужайки слева от меня, которую я не вижу: — У нас раньше был пруд с золотыми рыбками. Теперь там только лягушки да водоросли. Вот я и думал, как бы его расчистить.
— После заката? — отвечаю я ему его же вопросом.
Он смеется — я чувствую, как от теплого и непринужденного смеха моя кожа наливается краской.
— Мне лучше всего думается по ночам. К тому же пока я тут застрял.
— Дома?
— Ага. Мать бесится, когда я по вечерам ухожу из Уиндермера.
Я чувствую, как брови ползут на лоб, но Кейдеи, должно быть, в темноте не замечает моей гримасы. Комендантский час для студента? Я жила в городе практически бесконтрольно, сколько себя помню Не представляю, чтобы я могла остаться вечером дома, чтобы порадовать маму, даже если этот дом стоит на участке в несколько акров.
— Сколько тебе лет? — слова вырываются изо рта, прежде чем я успеваю сдержаться.
Он снова смеется, но на этот раз уже не так тепло.
— Девятнадцать. У мамы проблемы со здоровьем. Вот я и приехал на лето.
— Ой, прости, — чувствую себя полной дурой. — Ты в Йеле учишься?
— Окончил второй курс. Это Эмилия тебе про меня рассказала?
— Том немного рассказал о Линден-лейн, пока мы сюда ехали.
Он тихо ворчит, а я пытаюсь получше разглядеть его лицо, но свет от крыльца по-прежнему бьет ему в спину.
— В школе учишься? — спрашивает он.
— Только закончила. Осенью еду учиться в университет в Нью-Палц.
Он говорит что-то о том, что ему нравятся окрестности Нью-Палца, что там у него приятель учится театральному искусству. Рекомендует приятное место для пеших прогулок, и я делаю мысленную заметку на сентябрь. На мгновение даже начинаю думать, что сейчас он откроет ворота и пригласит меня войти. Может быть, это начало чего-то нового. Или отзвук какого-то глубоко затаившегося воспоминания. Но тут на третьем этаже дома загорается свет, и в окне появляется смутная тень. Кейден ловит мой взгляд в направлении Уиндермера.