Но в тот день мама усадила меня за кухонный стол и сказала, что настало время погадать мне на судьбу, – я ведь стала взрослой. Мама долго разглядывала мое бацзы, считала что-то на листах бумаги, велела мне подбросить несколько монеток и сверила то, что выпало, с древней китайской Книгой Перемен. Потом встревоженно позвала отца и изрекла приговор. Моя судьба, которая ясно проявилась, когда я вступила на путь взрослой жизни, – умереть молодой. Но мама нашла лазейку, два знака, которые сводят друг друга на нет, – если я не испытаю любви до тридцати лет, до достижения расцвета жизни, то звезда личного разрушителя в моем гороскопе закатится, и звезда волшебника любви займет ее место.
– Больше не приближайся к мальчикам, Юн, – твердо сказала мама. – Не танцуй с ними, не целуйся, не позволяй носить твою школьную сумку. Смерть – не шутка, мы не знаем, в каком обличье она может прийти, если оступишься. Помнишь, как сестру нашей соседки насмерть сбила машина? Такие вещи происходят каждый день. Чтобы ты не умерла, мы должны быть осторожными.
Я была безутешна.
Папа слушал маму с ужасом, он годами смотрел на сыновей всех своих коллег как на потенциальных женихов для меня, и обсуждение этого вопроса составляло половину застольных разговоров, когда мы ходили на праздники в дом моей бабушки, его мамы. Бабушка трепала меня за щечки, смеялась и кормила булочками с красной фасолью, которые помогут мне вырасти красивой. И вдруг…
Я начала бояться машин и незнакомой еды, перестала общаться с подружками, потому что не хотела стать самой отстающей в нашей компании, – мы вечно болтали про мальчиков, и я была главной заводилой, а теперь что? Из бездны печали меня спас Хо Тэ Мин, хоть он и умер лет за пятьсот до моего рождения. Месяца через три бесконечных слез я решила, что посвящу жизнь изучению бацзы, узнаю все про свою судьбу и найду выход из положения. Труды знаменитого мудреца эпохи короля Седжона были полны всяких утешительных мыслей, и когда я перечитала все, что было в интернете и школьной библиотеке, я стала, пожалуй, самым юным читателем Исторической библиотеки Андона. Еще и на курсы китайского пошла, чтобы читать Хо Тэ Мина в оригинале – в его времена алфавит хангыль еще только придумывали, и ученые писали на китайском.
«Чтоб завтра солнце встретить вновь, сегодня путь рассвету подготовь», – написал Хо Тэ Мин, и я готовила этот путь изо всех сил. Страстно изучала искусство бацзы, но так и не нашла тех знаков ранней смерти, о которых говорила мама, – мое мастерство было еще слишком слабым. Но я не умерла, подростковое увлечение постепенно превратилось в любимое дело, и вот я здесь, лежу на матрасе в роскошном отеле, и человек в костюме Янг-Бана душит меня.
И когда он внезапно ослабил хватку, я с хрипом вдохнула, глядя на него, но так и не закричала, потому что в этом обличье за мной наверняка пришла судьба. Все бессилие, весь страх, которые я копила годами, пока шарахалась от мальчиков и искала ответы в пыльных книгах, сейчас заставили меня молчать. Из восемнадцати лет своего приговора я отбыла восемь, дожила до двадцати лет, а потом на своем безупречном пути споткнулась о Чон Мина – и вот она, плата за падение. Убийца в ханбоке и деревянной маске – ну, во всяком случае, романтичнее, чем лежать на дороге, когда меня собьет грузовик.
Кажется, мое молчание Янг-Бана удивило. Он подождал, не убирая рук с моей шеи, потом снова сдавил мое горло. Это было противно и больно, хотелось бороться, но я просто закрыла глаза. Нападавший снова убрал руки, а потом начал стаскивать с меня пижамную майку.
Вот тут я очнулась и попыталась отбиваться, но ему все-таки удалось ее стащить. Было что-то странное в том, как он притормозил, когда майка оказалась у него. Он даже не взглянул на мою голую грудь, которую я не прикрывала, потому что выставила руки перед собой на случай нового нападения. Но он посмотрел на дверь, на мою майку, опять на дверь. В традиционных театральных представлениях, которых я, как дочь предсказательницы и лютниста, видела целую кучу, позы и жесты очень важны, потому что лица всех актеров закрыты деревянными масками. Будь мы в пьесе, сейчас поза злодея была бы позой сомнения, и его неуверенность пробила брешь в моей смиренной готовности умереть. Какого черта? Я схватила со столика настольную лампу в виде фонаря эпохи Чосон и треснула Янг-Бана по голове с такой силой, что с него чуть не слетела маска. Я знала, что эти маски едва держатся на тесемках, дернешь, и развяжутся. Мой отец, работая в народном ансамбле, регулярно аккомпанировал представлениям, и я такие маски не раз примеряла. Но собственная вспышка ярости напугала меня, и если бы Янг-Бан вырвал лампу у меня из рук, он смог бы делать со мной что угодно. А он лишь отпрянул, схватившись за маску. Не так-то просто завязать тесемки снова, не снимая шляпы, – и это почему-то остановило Янг-Бана, хотя какой смысл скрывать лицо, если собираешься меня убить?
Он поднялся на ноги и отступил к двери. Никаких прощальных угрожающих слов или взглядов, просто удалился, держа маску, как будто и правда ушел со сцены.
Еще минут пять я сидела, прижав к голой груди выключенную лампу, ждала, что он поправит маску и вернется, но в отеле было тихо. Я медленно поставила лампу на место. Подобрала с пола майку от пижамы и натянула ее обратно. Взяла с тумбочки телефон – и засмеялась бы, если бы передавленное горло так не болело.
Вот бред, у меня нет номера телефона того, кто сейчас больше всех мне нужен. На дворе две тысячи двадцать четвертый год, все мы не выпускаем телефон из рук, но Чан Чон Мин не дал мне свой номер.
Я вспомнила, что у меня есть номер Гиля, он ведь два раза мне звонил. Почти нажала на вызов, но остановилась. Что такое мои мелкие проблемы по сравнению с его разбитым сердцем? Нет уж, не буду его беспокоить.
И тогда я позвонила в участок. Ни Чон Мина, ни Гиля не было на месте. Дежурный полицейский, голос которого я не узнала, сказал, что передаст инспектору мое сообщение, и повесил трубку. Что же мне делать? Звонить отцу? Звонить в скорую? Отца не хочется пугать, со скорой не хочется объясняться. Дышать было тяжело, я чувствовала на шее синяки от пальцев, и мне хотелось разрыдаться – даже не от боли, а от вторжения чужого, неприятного присутствия в границы моего тела, от этой стертой дистанции между мной и злом. Нужно на воздух. Вдруг Янг-Бан вернется? Снаружи хотя бы есть куда бежать. И вообще, может, он обронил какие-нибудь улики. Я найду их, и его арестуют.
Я выглянула в холл. Милая женщина-администратор спала в своей комнатке около стойки ресепшена, охраны не было – кому она нужна в таком тихом месте? Только на улице я сообразила, что вышла босиком, но возвращаться не хотелось. Я осмотрела парковку – никаких машин с включенными фарами, да и улик, к сожалению, никаких, – и пошла в сад.
Там пахло цветами, стрекотали цикады. В просторной беседке для застолий стояли скамейки, но я прошла мимо. Села на траву под деревом, выбрав место с самым широким обзором, и прислонилась к стволу. Да, вот так хорошо. Слезы отступили, даже боль как будто притупилась. Мысли постепенно успокаивались. В нападении было, если вдуматься, кое-что странное. Утром расскажу Чон Мину – просто вызову такси и вернусь в Андон. Я поудобнее прислонилась спиной к прохладной коре кедра и закрыла глаза.
Наверное, я заснула, а когда проснулась, ночь была гуще, темнее. Тонкую молодую луну спрятали тучи, но даже так я разглядела, что рядом со мной, тоже прислонившись к кедру, сидит человек. Я вздрогнула, но он уже повернулся ко мне, и крик смолк, так и не вырвавшись из моего опухшего горла. Чон Мин!
– Как вы узнали? – хрипло спросила я.
– Мне передали сообщение.
Значит, все-таки передали… Я мысленно поблагодарила незнакомого полицейского, который не поленился ночью звякнуть коллеге. На мне лежал зеленый свитер Чон Мина – так вот почему я еще не замерзла, – и я украдкой понюхала ткань. Приятный хвойный аромат: одеколон, запах которого мне так хотелось распробовать.
– Похоже, вы были правы, предсказательница Ли, – виновато сказал Чон Мин. Его футболка белела в темноте. – Не стоило уезжать, это ничего не меняет. Вернуться в город будет безопаснее. Прошу прощения, что не уследил.
На щеках у него уже пробивалась щетина, но после барбершопа хотя бы отрастает ровно. Я не выдержала и коснулась ладонью его колючей щеки. Он вздрогнул, как в тот раз, в парке Плотины, но я не отстранилась.
– Можете называть меня по имени? – попросила я, нежно поглаживая его щеку.
– Если вы настаиваете, предсказательница Ли.
– Просто Юн Хи.
– Хорошо, Юн Хи-а, – послушно кивнул он, наконец-то обратившись ко мне в неформальной форме.
Радости это мне принесло меньше, чем ожидалось, – слишком уж покорным он был, будто согласился, просто чтобы со мной не спорить.
– Называйте, как вам комфортнее. – Я отступила, чтобы не загонять его в угол, и руку тоже убрала. – Предсказательница так предсказательница. Идемте внутрь? Холодно.
– Погодите.
Он встал и прошелся по клумбам, срывая какие-то растения. У меня мелькнула сладкая мысль, что он хочет подарить мне букет, и пусть администрация отеля будет от этого не в восторге. Я мечтала, что приедет Чон Мин с цветами, и вот оно! Но увы, он вернулся с пучком невзрачных мелких листьев, да и те мне не отдал. Я натянула зеленый свитер на себя, чтобы он не забрал его, и пошла вслед за ним в здание.
Даже не думала, что смогу вернуться в номер после всего, что там было, но в присутствии Чон Мина мне море было по колено.
– Вы не против, если я возьму покрывало? – спросил он. – Постелю на полу, чтобы не оставлять вас на ночь одну.
Его покладистая вежливость меня тревожила. Где тот Чон Мин, который на любое мое слово грубит?
– Стойте, – взмолилась я, когда он начал раскладывать покрывало на ковре. – Зачем вам на полу лежать, тут… Тут широкий матрас.
Я легла на край, показывая, как много места остается.
– Вы уверены?