– Мы в двадцать первом веке! Никто бы меня не выдал, если бы я не захотела!
– Богатство и власть в любом веке одинаковые, Юн. В их семье мужчины зарабатывают, а женщины сидят дома, – твой отец просто младший, поэтому может себе позволить быть музыкантом. Я никогда им не говорила, как жалею, что не пошла учиться, не посмотрела мир, я не хотела быть неблагодарной. Но для тебя я хотела другой жизни. Ты же у меня лучшая, конечно, ты найдешь себе мужа, когда захочешь! Хоть в тридцать, хоть в сорок. Ты жизнерадостная, сильная и упорная, ты бы всего добилась.
– Да я думала, что умру! – закричала я.
Мама тихо шикнула, показывая взглядом на дверь, и это меня взбесило.
– Он же в курсе, верно? – Земля наверняка знал о пророчестве из воспоминаний моего настоящего отца. – Так чего нам скрываться?
– У него сердце. Не хочу его волновать.
– Вечно ты его защищаешь! А меня защищать не надо?
– Я защищала! С моим предсказанием никто в семье Тэхёна не стал бы до тридцати приставать к тебе с замужеством, ты успела бы стать, кем захочешь! Учиться, познать жизнь, а тридцатилетней женщине уже никто не указ. Я просто хотела, чтобы ты была сама себе хозяйкой!
Я бессильно всплеснула руками. Мама, похоже, даже сейчас не понимала, в чем проблема.
– Ты всегда так засматривалась на мальчиков, еще в детстве. Я не была такой и не понимала, зачем тебе вся эта романтическая чушь.
– Поэтому читала мои дневники? Чтобы выяснить, зачем мне эта чушь? – жестко спросила я, и моя мама впервые на моей памяти покраснела не от румян.
– Ты бы точно влюбилась в кого-нибудь и выскочила замуж еще до двадцати, а я хотела, чтобы ты построила собственную жизнь! Но я не осознавала, какая ты чувствительная, – убито продолжала мама. – Я придумала предсказание, чтобы защитить тебя, чтобы ты могла выбрать любую жизнь, какую захочешь, а ты так зациклилась на этом, и я уже не могла сказать тебе, что все выдумала. Ты, как ненормальная, читала Хо Тэ Мина в двенадцать, китайский начала изучать, Юн, я не знала, как тебе признаться! Ты всегда была такая целеустремленная, ты могла бы в любой университет поступить, но вбила себе в голову, что по моим стопам пойдешь! Я тебя отговаривала, а ты ни в какую. Дети такие впечатлительные! Я думала, ты забудешь про мое пророчество через месяц, а ты каждый день про него помнила. Юн, ты бы знала, как я переживала за тебя…
Я безнадежно повесила голову. Какое безжалостное злодейство! Все, что она говорила, было просто ужасно, но я поняла странное: душевная близость, которую я пережила с Чон Мином за эту неделю – пусть даже с ненастоящим Чон Мином, – смягчила во мне что-то, сделала мое сердце великодушным и готовым принять что угодно. У меня появилось нечто потрясающее, и рядом с этим жизненные невзгоды притуплялись. Так и действует любовь? И вот этого мама хотела лишить меня.
– Ты бы никогда мне не рассказала? – тускло спросила я. – И папа бы не рассказал.
– Я боялась потерять твою любовь. А папа, он… Он не стал бы создавать такую эмоциональную ситуацию и объясняться с тобой – ты же его знаешь, он робкий. Хотя теперь я уже не уверена. – На ее лице расцвела такая теплая, влюбленная улыбка, что я вытаращила глаза. – После больницы он изменился. Стал таким… Я не перестаю удивляться.
С ума сойти, как же это глупо! Мама, похоже, втрескалась в Землю в обличье моего отца. Я не могла не почувствовать злорадство. Она уже потеряла свою любовь, просто еще не знает этого. Маме не понять, почему папа так изменился снова, знаю только я. На секунду я почувствовала острую благодарность к жестокой судьбе, которая позволила мне узнать правду о стихиях: какой бы мрачной эта правда ни была, лучше уж знать все, как есть. Может, это была награда за мои страдания? Судьба сурова, но, надеюсь, хоть немного справедлива.
– Поэтому ты сняла мне салон в Йемтео, хоть это и дорого, – пробормотала я, снова согретая мимолетным воспоминанием о Чон Мине и о том, что с нами было. – Ты чувствовала себя виноватой.
Месяц назад новости о маминой лжи меня просто убили бы, а сейчас я думала: «Я пережила невозможное, я выжила, когда сама судьба приговорила меня к смерти, и с этим как-нибудь справлюсь». Это было открытием – невзгоды делают тебя сильным. Об этом всегда говорят, но никогда не узнаешь по-настоящему, пока не испытаешь на себе.
– Ты всегда была такой, крутишь предсказаниями, как хочешь, – пробормотала я. – Думаешь, будто знаешь, что нужно клиентам, а клиентам нужна правда.
– Это им так кажется, – хмуро сказала мама. – На самом деле они приходят, чтобы кто-то сказал им, что делать. Юн, я… Я все равно рада, что ты выбрала эту работу. Ты хорошо справляешься. Все ведь, в конце концов, к лучшему, да?
Она просяще улыбнулась, и мне захотелось сказать ей: «Я представляла себя мертвой, чтобы не влюбиться, мама. Я втыкала ручку себе в кожу, чтобы не умереть от твоего фальшивого пророчества. Ты сама сказала, я упорная, и мне наверняка удалось бы не влюбляться до тридцати, просто в тридцать я была бы тенью себя с сердцем, иссохшим от этой бессмысленной борьбы. Если бы не Чон Мин…»
Кстати, о нем. Мне, кажется, пора. Не буду тратить слова на человека, который приговорил меня к смерти, лучше пойду потрачу их на того, кто меня от нее спас.
– Пойду одеваться. Меня ждут, – сказала я и ушла к себе, не обернувшись.
Идеальная укладка, легкий макияж, новое белое платье на пуговицах – день, кажется, теплый, а Чон Мин и видел-то меня либо в джинсах, либо в ханбоке. Это ведь в каком-то смысле будет наша первая встреча, и я готовилась, чувствуя себя как невеста перед свадьбой.
Я вызвала такси и поехала по знакомому адресу, в самое родное для меня место в городе – полицейский участок Андон-Юг.
То, какая стихия бушевала вчера в городе, было отлично заметно в райончике, где располагался полицейский участок. До Йемтео здесь было рукой подать, и создавалось впечатление, что Вода вчера обрушил особую ярость именно на свое рабочее место. Прекрасную сосну перед участком вырвало с корнем, деревья повалило, цветы разметало – как будто ему хотелось со злости поломать все игрушки брата. Одно из деревьев рухнуло на припаркованную патрульную машину, расплющив ей крышу.
Обойдя другое поваленное дерево, под которым аж асфальт треснул, я зашла в участок и сразу поняла, отчего полицейские еще не приступили к уборке. Никогда еще не видела здесь столько посетителей: наверное, пришли заявить о своих потерях или попросить помощи с завалами или электричеством. Среди полицейских я увидела много знакомых лиц, но его среди них не было.
– Подскажите, где инспектор Чан?
Я протолкалась к младшему офицеру, которому делала расклад бацзы в день смерти Ми Рэ. Он как раз шел на улицу с рацией в руке – видимо, спешил на вызов, – но любезно остановился поговорить со мной.
– А, предсказательница! Он на завалах в Йемтео. Сам не свой сегодня – небось так пил, что и ураган вчерашний проспал. Вы пришли насчет того, не умер ли кто вчера? К счастью, о жертвах не сообщали. Что бы там с этими убийствами ни было, сейчас другие заботы. Говорят, в Йемтео дело плохо, я как раз туда, там сейчас полно наших.
Расследование, точно… чуть не забыла про него.
– Возьмите меня с собой. Прошу! – Я глубоко поклонилась. – Буду помогать там. Я работаю в Йемтео и хорошо там все знаю, буду очень полезной.
Офицер согласился без вопросов.
Вода – это прекрасная мирная стихия, дающая жизнь всему на свете. Но что такое ее гнев, я поняла, только когда увидела Йемтео при свете дня. Даже когда вчера меня поливало сокрушительными потоками воды, я не предполагала, что вода может уронить высокое дерево или проломить крышу.
Смогла.
Историческая деревня выглядела так, будто мы в эпохе Чосон и ночью на деревню напали враги. Покосившиеся ставни, подломившиеся сваи фундаментов, везде валяются куски черепицы – как будто здесь прошел не ливень, а вражеская армия. Туристов, конечно, не было, повсюду бродили полицейские, служба спасения и люди в костюмах с галстуками – наверное, из муниципалитета, а может, и из самого Сеула. Их печальные лица ясно говорили, что не только мне больно смотреть на все это.
Я вспомнила, что в самый разгул бури была прямо здесь, и содрогнулась. А ведь могло получиться еще хуже… Я на ходу коснулась влажного столбика ограды в пустой надежде, что стихии до сих пор слышат, когда к ним обращаются.
«Спасибо, – подумала я, опустив пальцы в щербинку каменной кладки, где собралась вода. – Спасибо, что остановился».
Офицер довел меня до лестницы перед конфуцианским храмом, где когда-то нашли мертвую студентку. Здесь повсюду мелькали жилеты полиции, и я издали заметила две знакомые фигуры, тащившие куда-то здоровенный каменный обломок. Их работой командовал мужчина в темном костюме.
– Осторожнее, осторожнее! – услышала я, когда подошла ближе. – Сюда кладите. Аккуратно, а то еще что-нибудь отколется!
Они уложили камень на брезент бережно, как ребенка, – похоже, это был кусок многовековой лестницы, и остановились, тяжело дыша.
– Инспектор Чан, – осторожно позвала я, как будто он тоже был древним обломком, с которым надо обращаться аккуратно.
Чан Чон Мин обернулся. Вид у него и правда был такой, будто он долго пил и несколько потерял связь с реальностью. Я ждала, чтобы он первым сказал хоть что-то. Он смотрел так, будто пытался меня вспомнить.
– Вы предсказательница, – сказал он наконец. – Я… Простите, голова кругом. Я помню, вы помогали с расследованием.
Мне надо было срочно понять, что сохранила его память о недавних событиях.
– Чем вы занимались вчера вечером? – беспардонно спросила я.
Чон Мин нахмурился, но даже хмурился он теперь по-другому, не так мрачно.
– Я, кажется… Видимо, был в патруле. Начинался дождь, и… Да. Я был в патруле. Встретил вас и подвез.
Я ободряюще ему улыбнулась. Как судья договора, я должна защитить его даже от воспоминаний обо мне самой. Ничего страшного, мы создадим новые воспоминания. Мы оба должны были погибнуть, но это – первое утро новой жизни.