Алексей шумно вздохнул и стал копать лунку, неодобрительно поглядывая на широкий просвет между дубком и кленом. Варя сверху смотрела на его склоненную голову, и ей вдруг показалось, что так уж было однажды в ее жизни, хотя она хорошо помнила, что ничего такого у нее не было…
Они отошли на десяток шагов от посаженных деревьев и, не сговариваясь, одновременно обернулись. Маленькие желтые листья — один на клене и два на дубке — дружно трепетали на утреннем ветру, как бы прощаясь с Алексеем и Варей.
Пшеницын во весь рост стоял на своем тракторе-крейсере и сердито смотрел на замешкавшихся бригадира с учетчицей, горя нетерпением поскорей тронуться в путь.
Лесопосадчицы уже приступили к работе. Одеты они были в те же цветастые платья, в которых вчера танцевали, и Варе это понравилось. Девчата попарно расселись на низеньких сиденьях лесопосадочных машин, брали из ящиков саженцы и проворно совали их в желобок. Брезентовые зажимы с громким стуком, похожим на хлопанье в ладоши, захватывали снизу верхушки саженцев, переворачивали их корнями к земле и опускали в узкую борозду, которую прокладывал в пашне идущий впереди диск, а катки сзади плотно обжимали деревца землей.
Прямые строчки посаженного леса выбегали из-под машин. Работа у девчат была чище и веселей, чем в тракторной бригаде, но Варя им не позавидовала. Девчата сажали лес уже на вспаханной земле, а первыми приходили в степь и подымали вековую залежь они, трактористы.
Алексей с Варей сели в кабину головного трактора.
— Дай я поведу машину, — попросила Варя: к ней пришла уверенность, что сегодня такой счастливый день в ее жизни, когда должны сбываться все мечты.
Они поменялись местами в кабине. Варя, волнуясь, выжала рычаг, включила скорость. Трактор бесконечно долгое время стоял неподвижно, так что она даже усомнилась: не напутала ли чего, ведь по книжке изучала. Но вот трактор дрогнул всем своим большим тяжелым телом и нехотя тронулся с места, повинуясь тонкой Вариной руке. У Вари даже слезы радости навернулись на глаза — так она была благодарна этой умной махине и гордилась собой.
Алексей с улыбкой смотрел на нее. Было в этой улыбке и понимание того, что испытывает сейчас Варя, и непривычная еще ему самому нежность к этой строгой девчушке, дороже которой не было у него никого.
Варя чувствовала на себе его взгляд: он и радовал и как-то по-новому тревожил ее. Чтобы не встречаться с Алексеем глазами, она высунулась из кабины. Вслед за их трактором двинулся трактор Пшеницына, а за ним и остальные, вытягиваясь в дорожный караван. Сцепы лесопосадочных машин ушли уже далеко вперед, и вся пашня позади них была прошита строчками молодого леса.
А в самом начале нового участка лесной полосы на бугорке стояли два деревца: клен чуть повыше, дубок — пониже. Издали просвет между ними был неразличим, и казалось, что стоят они совсем рядышком.
Алексей проследил за Вариным взглядом.
— Приедем сюда… когда наши деревья вырастут?
Голос его непослушно дрогнул, будто спросить он хотел о чем-то другом, неизмеримо более важном. Варя помедлила с ответом, переключила скорость трактора и, смотря прямо перед собой, два раза быстро и сосредоточенно кивнула головой.
ТАКАЯ ГИПОТЕНУЗА
На запани нас ожидали. Едва полуглиссер пристал к бону, к нам поспешил человек лет сорока пяти с дубленым лицом, над которым потрудились не так солнце, как мороз и ветер. Кирпичным своим загаром и всей подбористой статью он сильно смахивал на индейца. Вот только нос у него был явно отечественной конфигурации. Впрочем, может, бывают и курносые индейцы, кто их, могиканистых, разберет?
Виктор не без торжественности представил нас друг другу:
— Инженер Мельников — мастер Кувалдин. Прошу любить и жаловать!
Кувалдин сильно тряхнул мою руку, мельком глянул в лицо, тут же скользнул глазами в сторону и надолго уставился мне в плечо. Я заподозрил, что он нашел там какой-то непорядок, и похлопал себя по плечу, счищая несуществующую пыль. Но и позже Кувалдин частенько застывал взглядом на моем плече, просто такая привычка была у человека.
Еще по дороге на запань я узнал от Виктора, что мастер Кувалдин года полтора исполнял обязанности технорука, а с тех пор, как заболел начальник запани, замещает и его. Меня для того и направили сюда на работу, чтобы укрепить эту запань свежеиспеченной инженерской единицей.
Единицы единицами, а Кувалдину теперь снова придется стать мастером. А там и почета поменьше, и зарплата пожиже. Наверняка я кажусь сейчас Кувалдину этаким дипломированным пижоном, который нежданно-негаданно вынырнул из небытия, чтобы подпортить ему жизнь. И выходит, еще не приступив к работе, я нажил уже себе здесь если и не врага, так уж, во всяком случае, явного недоброжелателя. Кувалдин будет теперь придирчиво присматриваться ко мне и радоваться всем моим промахам и ошибкам. А они, конечно же, будут, их просто не может не быть у меня на первых порах.
Хорошо еще, что я не заявился на запань самозванно, а приехал вместе с Виктором. И вообще, мне здорово повезло, что главным инженером сплавной конторы работает выпускник нашего института Виктор Верховцев. Он учился на два курса старше меня, и в институте я знал его мало, но здесь, в лесной глухомани, мы встретились как закадычные друзья. Видно, правду говорят: чем дальше от дома судьба сведет земляков и знакомых, тем они родней…
Виктор тут же заспешил по своим неотложным руководящим делам и сказал мне на прощание:
— Ну, устраивайся на новом месте, пускай корешки поглубже. В конце недели подскочу, поговорим о работенке. — И, уже обращаясь к нам обоим с Кувалдиным, дал наказ: — Жмите на сплотку и формировку, отгружайте побольше древесины!
Последние слова он произнес чуть посмеиваясь, как бы желая показать мне, что великолепно понимает всю стертость и казенщину этих своих слов, но, ничего не поделаешь, иной раз приходится говорить и казенные слова. Да и потом, не все казенщину эту чувствуют, тот же Кувалдин, например. Мастер не заметил подвоха и стал уверять, что за плотами остановки не будет…
Виктор умчался на шустром своем полуглиссере, вздымая широкую, косяком расходящуюся волну. Волна эта вернулась к нам и качнула бон, на котором мы стояли с Кувалдиным.
— Пойдемте, покажу вам квартиру.
Кувалдин протянул руку за моим чемоданом, но я опередил его и схватил чемодан.
— Не привык, чтоб другие таскали мои вещи, — объяснил я. — Силенка пока есть.
Кувалдин хмыкнул и испытующе покосился на меня, словно прикидывал, так ли уж велика хваленая моя силенка.
Мы пошли к берегу по мягко раскачивающемуся бону. Был поздний июньский вечер, даже ночь уже — северная светлая ночь, которая так удивила меня, южанина, когда я впервые попал на Север. Это было еще до службы в армии, когда судьба занесла меня на молевой сплав в Карелию. Я долго не мог тогда спать по ночам, а потом привык и даже перестал замечать северную эту красу, будто так и надо, чтобы ночью было светло как днем.
Сплоточные станки работали полным ходом, пучки бревен проворно выскакивали из-под контрольных рам. Девчата-сортировщицы застыли с опущенными в воду баграми и добросовестно глазели на меня. Я только никак не мог понять: догадываются уже они, кто я такой и зачем припожаловал к ним сюда, или просто рады на минуту оторваться от однообразной работы и поглазеть на свежего человека.
Показывая дорогу, Кувалдин шел впереди меня размеренным пружинистым шагом индейца и осуждающе молчал. Так мне тогда показалось, уж больно замкнутая и себе на уме была у него спина. Когда молчать стало совсем уж невмоготу, я кивнул на девчат-сортировщиц и спросил:
— Ночная смена?
Кувалдин удивленно посмотрел мне в плечо, хотел, кажется, сказать, что это и так видно, но переборол себя и буркнул:
— Она самая…
Мы сошли на берег, и я оглянулся. Вся запань — с молехранилищем, забитым бревнами, с сортировочной сеткой и сплоточными станками — четко лежала на спокойной, без единой морщинки, ночной воде. С высоты берега запань сильно смахивала на чертеж из недавней моей дипломной работы.
— Как сплотка? — спросил я небрежно, тоном многоопытного сплавщика, который перевидал на своем веку уйму запаней и сплавных рейдов.
— Третью неделю сплачиваем, — не сразу и без большой охоты отозвался Кувалдин. — Поначалу большая вода была, а ныне спала маленько, работать можно.
— Ну и как? — не унимался я.
— Что как? — не понял Кувалдин.
— Суточный график? План?
— Вот вы о чем… — несколько даже обиженно протянул Кувалдин. — План наша запань всегда выполняет. Как заведен тут такой порядок, так идет своим ходом.
— Кто ж его завел, хороший этот порядок? — поинтересовался я.
Кувалдин, который до этого по своей привычке изучал мое плечо, так изумился моим словам, что даже глянул мне в лицо. Весь вид у него был какой-то ошарашенный и даже оскорбленный, будто я ляпнул страшную глупость.
— Начальник запани Филипп Иваныч, кто же еще? — подивился Кувалдин моему невежеству. Кажется, он не шутя считал, что знаменитого их Филиппа Ивановича знает поголовно все человечество.
Мы двинулись к поселку, отступившему метров на сто от кромки берега, чтобы меньше заливало половодьем. Прошли мимо такелажного сарая, где гирляндами висели толстые смоляные канаты, лежали бухты густо смазанных стальных тросов, синели окалиной круги новой проволоки и рыжел ржавчиной спутанный ворох проволоки старой, побывавшей уже в плотах и снова вернувшейся на запань. Сарай был по-весеннему богат такелажем, и я порадовался, что всего этого добра на запань завезено много и недостача такелажа не будет тормозить работу на первых порах, пока я тут осмотрюсь и узнаю, что к чему.
Кувалдин теперь вышагивал рядом со мной и все приглядывался ко мне сбоку, точно определить хотел, что я за человек и за какие его прегрешения свалился ему на голову. И хоть ни в чем не был я перед ним виноват, но мне стало все-таки как-то не по себе. Будто я провинился перед Кувалдиным уже одним тем, что живу на свете. Меня подмывало сказать ему: я не просил, чтобы меня послали работать именно на эту запань, где я стал ему поперек дороги. Ведь если б не меня, так все равно прислали бы кого другого. Да и Филипп Иванович не нынче-завтра поправится и займет свой начальнический стул, так что дуться на меня просто глупо…