Разноцветные красивые стеклянные фонари в кумирне «Духа Огня» продолжали гореть. Курильницы продолжали искриться и испускать нити дыма, но в самой кумирне было тихо и сумрачно. Никого не было во дворе, кроме молчаливых монахов, которые оправляли горевшие свечи и палочки в курильницах.
В алтаре перед кумиром Лаоцзы главный и древний монах с седой головой и застывшим сморщенным лицом склонил колени и горячо молился. В его потухших глазах, точно в тлеющем пепле, едва загорались искры давно угасшего чувства. Монах взывал:
– Да Лаоцзы! Великий Старец! Десять тысяч лет из недр вечности ты взираешь на нашу землю, по которой ты сам ходил и которую ты вечно хранил. Всемудрый Старец! Сохрани наш народ в годину смуты и тревог. Всеблагой Старец! Спаси Ихэтуань и помоги им на всех их путях. Да Лаоцзы! Храни нас в мире и благоденствии!
Великий Старец Лаоцзы сидел на троне в парчовой порфире, с седой бородой и нахмуренными бровями, и, думая свою вековечную думу, не знающую земных ничтожных тревог и волнений, безмолвствовал.
2 июня в 6 часов вечера есаул Ловцов был отправлен со своими казаками в поле выследить скопище боксеров, которые, по слухам, в огромном количестве собрались в окрестностях Тяньцзина. Не успели казаки отъехать 1 1/2 версты от города, как увидели в поле толпы боксеров, вооруженных мечами и копьями, в красных шапках. Не имея приказания стрелять, Ловцов приказал казакам повернуть обратно и медленно уходить, чтобы боксеры не подумали, что их боятся. Боксеры не только не испугались сотни казаков, но приблизились на сто шагов и на таком расстоянии провожали сотню, размахивая мечами и делая угрожающие боксерские движения. Входя в деревню, боксеры почему-то снимали свои красные шапки и кушаки и становились мирными манзами. Все это есаул Ловцов донес полковнику Анисимову.
В то время, когда офицеры 12-го полка благодушествовали на обеде у Батуевых, штабс-капитан Францкевич, командир 1-й роты, который со своей полуротой охранял вокзал, около 9 часов вечера заметил, что большой католический собор, высоко поднимавшийся над китайским городом, задымил. Сквозь черные валы дыма скоро начали прорезываться яркие извивы огня. Когда Францкевич донес об этом, Анисимов приказал немедленно всем офицерам полка быть на своих местах.
Я полетел или, вернее, пошел, так как лететь было не на чем, – на вокзал. По приказанию Анисимова здесь уже стоял подпоручик Михайловский с двумя орудиями, поставленными рядом на плитах железнодорожной платформы влево от вокзала, с дулами, повернутыми в поле. Вторая полурота 1-й роты с поручиком Архиповым также пришла на вокзал. Дежурная 8-я рота капитана Шпехта ждала на биваке приказания двинуться.
Точно вулкан, пылал собор. Хотя до него было версты две, но отчетливо были видны взлетавшие волны огня и тучи дыма, дождь искр и проваливавшиеся стропила. Точно огненный дракон, вереница бесчисленных красных огней высыпала из китайского города и, то останавливаясь, то извиваясь и собираясь в круги, то рассыпаясь, пропадая и снова зажигаясь, тянулась к вокзалу. Все поле точно фосфорилось, но это были не синие пугливые болотные огни, а красные угрожающие фонари ихэтуанцев. Свой путь крови и казни они освещали фонарями и пожарами. Вокруг собора загорелись ближайшие здания, в которых жили христиане-китайцы. Ихэтуанцы тщательно искали настоятеля собора и его причт: они спаслись в последнюю минуту и бежали на французскую концессию.
Огонь, подхваченный ветром, перебрасывался на дома правых и неправых китайцев, и скоро китайский город зардел от пожаров. Крещеные китайцы в ужасе выскакивали из горящих фанз и попадали на копья и кривые мечи. Ихэтуанцы резали всех и только иногда даровали жизнь детям, которым обрезали руки.
Китайская народная молва передавала, что с замученными христианами совершались чудеса. Иные китайцы отрекались от нового Небесного Владыки, Которому молились, другие – без стона и вопля умирали под ножами ихэтуанцев и, точно не чувствуя, как их истязали, только твердили:
– Иесу! Малия!
– Иисус! Мария!
Залитые кровью дети с обрезанными ручонками, с испуганными глазками, бегали кругом своей сгоревшей фанзы-хижины, тщетно искали папу и маму, но не плакали.
– Дьявольские дети! Даже не кричат! – говорили злобно мучители-ихэтуанцы.
Красные огни рассыпались по всему полю, наступали на вокзал и, по-видимому, хотели окружить нас с разных сторон.
– Отчего вы не стреляете? – спросил я штабс-капитана Францкевича, который стоял около своей роты.
– Мне не приказано стрелять по мирным жителям, – отвечал он.
– Какие же это мирные жители, которые жгут город? Ведь это боксеры. Красные фонари их отличительные признаки ночью. Они, очевидно, хотят сделать нападение на вокзал. Если вы сейчас их не спугнете гранатою, то вы можете упустить время. Боксеры бросятся на вокзал или обойдут нас и бросятся на нас сзади. Ведь мы отрезаны от реки непроходимыми переулками.
– Я все это прекрасно знаю и вижу.
Францкевич, по-видимому, колебался и не решался без приказания открыть огонь по мирным деревням, разбросанным перед вокзалом.
Послали новое донесение Анисимову, которого ждали каждую минуту.
Возле вокзала через полотно железной дороги был переброшен легкий высокий мост, для того чтобы неосторожные китайцы переходили с платформы на платформу по мосту, a не по рельсам. Я поднялся на этот мост, с которого далеко было видно поле и горевший китайский город. Здесь наконец встретил я тяньцзинских волонтеров, в форменных тропических куртках цвета хаки, с буквами «ТV» на погонах. В первый и в последний раз я видел храбрых волонтеров так близко от неприятеля.
Задрожал воздух. Резкий звук резнул слух и мгновенным эхом отдался в поле. Это была первая граната – первая угроза русских ихэтуанцам.
Двигавшиеся огни остановились и точно ждали, что будет дальше.
Вторая и третья гранаты прошумели в воздухе.
Почуя опасность, боксеры еще яростнее принялись за свое дело.
Темное поле, мерцавшее красными огнями, озарилось пожарами. Красные фонари окружили сверкающим кольцом деревню. Горе деревне! Вспыхнули соломенные крыши, быстро загорелись решетчатые двери и окошки, оклеенные промасленной бумагой. Ветер разогнал огонь, и вся деревня на наших глазах горела, как стог сена. До нас доносились раздирающие крики избиваемых, сливавшиеся в один неистовый гул с диким победным ревом ихэтуанцев.
Подпоручик Михайловский и его артиллеристы прицелились – и граната попала в самый круг собравшихся фонарей. Действие ее было ужасно. С криками и визгами посыпались и попадали фонари в разные стороны.
Еще одна граната в то же место. Смятение охватило боксеров. Пронзенные осколками гранаты, боксеры падали замертво – и ни молитвы, ни талисманы не спасали.
Движение красных фонарей вправо, в обход вокзала, приостановилось, и затем быстро огни направились назад в китайский город. Так как боксерам не удалось захватить русских со стороны поля, то они решили напасть на нас сзади.
Между вокзалом, железной дорогой и рекою Пэйхо находились склады, мастерские и запутанные переулки, в которых жили китайцы.
Не прошло получаса, как позади нас загорелись крыши домов и послышались крики.
На других крышах – точно бесы карабкались черные тени боксеров с фонарями и факелами.
Чтобы не быть отрезанным огнем и боксерами от реки, полковник Анисимов приказал повернуть орудия кругом, и выстрелами шрапнели Михайловский скоро счистил боксеров с крыш, а подпоручик Путц был послан со взводом стрелков выбить боксеров из ближайших закоулков. Выстрелы стрелков смешались с криками раненых боксеров.
Чтобы увидать, что делается позади вокзала, я побежал по улице, ведущей к реке. В первом же темном переулке, возле самого вокзала я увидел боксеров-поджигателей, которые разбрасывали кучи курильных палочек и факелами из промасленной свернутой бумаги зажигали хрупкие строения бедных китайцев-христиан. Они были так заняты своим делом, что не заметили иностранца подле них.
Перепуганный, я побежал к мосту и дал знать караулу стрелков, что боксеры возле них в соседнем переулке.
Стрелки, наскучившие стоять караулом у моста и только издали слышать выстрелы и крики, обрадовались и вместе с офицером пошли выбивать боксеров. Вся 8-я рота капитана Шпехта была двинута в переулки, чтобы очистить их от боксеров. Мирные китайцы, дрожавшие всю ночь и выскакивавшие из своих загоревшихся домов, попадали под наши выстрелы. Отличить правого от виноватого не было никакой возможности, так как боксеры стали сбрасывать свои красные повязки и кушаки.
Пламя бушевало позади вокзала. Уголья и искры сыпались на платформу и обжигали стрелков и артиллеристов. Орудиям и снарядам опасно было оставаться на платформе, и Анисимов приказал артиллерийскому взводу немедленно вернуться на бивак. Лошади вскачь провезли орудия по пылавшей и дымившей улице.
Но боксеры не отчаивались. Огни в поле снова заволновались, и снова вспыхнуло несколько пожаров. Тогда Анисимов послал сотников Григорьева и Семенова с казаками, чтобы они узнали, что делают боксеры в поле. Казаки вернулись через полчаса и донесли, что боксеры жгут железную дорогу по направлению к Пекину.
1-я рота, стоявшая на вокзале по ту сторону полотна, открыла огонь залпами. После каждого залпа мы слышали пронзительные вопли и на наших глазах фонари падали, разбегались и потухали. Крича: «Ихэцюань! Хун дэн чжао!» и размахивая мечами и копьями, боксеры все-таки шли на вокзал.
Один из их предводителей, Шифу, высокий, угрюмый старик, повел толпу ихэтуанцев прямо на нашу роту. Впереди мальчики несли знамя, на котором было написано три иероглифа: «И хэ туань».
Луна осветила безумных смельчаков, их мечи и знамя.
– Гляди-ка! Гляди-ка! Какие окаянные! Под самым носом забрались черти! – заговорили стрелки.
Залп. Знамя упало, поднялось. Снова упало. Взвод стрелков был послан забрать знамя.