Барсуков не замедлил явиться. Головкин платил щедро, а Сергей Сергеевич любил угождать щедрым плательщикам.
– Ну, сударь, – встретил Барсукова Александр Иванович, когда тот переступил порог его кабинета, – видишь, как скоро ты мне понадобился.
Хитрый шпион улыбнулся и проговорил:
– Я к вашим услугам, ваше сиятельство.
– Помнишь, о чем мы с тобой говорили?
– Помню. Я никогда ничего не забываю.
– И можешь это дело устроить? – впиваясь в сыщика загоревшимся взглядом и многозначительно подчеркивая свои слова, спросил Головкин.
– Того человека убрать?
– Да, да!
– Конечно, могу, никакого труда даже нет. Так прикажете убрать?
Легкая тень раздумья пробежала по лицу Головкина, но злая улыбка, искривившая его губы, тотчас же прогнала ее, и он резко отозвался:
– Убирай!
Лицо Барсукова вспыхнуло от удовольствия, он молча поклонился и тотчас скрылся за дверью. Судьба Баскакова была решена.
XIV«Слово и дело»
Баскаков в тот же самый день или, вернее, в тот же вечер, когда у него был Головкин, не откладывая дела в долгий ящик, отправился к Лихареву, чтоб просить его быть своим секундантом. Лихарева он дома не застал, а его лакей Федор заявил ему, что барин уехал к господину Левашеву.
– А ты не знаешь, когда он вернется? – спросил Василий Григорьевич.
– Не могу знать, а только, должно быть, поздно, потому как ежели они к Дмитрию Петровичу отъезжают, так всегда говорят: «Ты меня, Федор, не жди и свету нигде не зажигай!»
Василий Григорьевич постоял несколько минут молча, раздумывая, отправиться ли ему сейчас к Левашеву, чтобы там увидеть Антона Петровича, или же переждать до завтра. Ему казалось, что он сделает большую неловкость, если явится нежданным гостем в дом своего противника, которого он ранил, но, с другой стороны, его почему-то потянуло к Левашевым. Хотя он еще не виделся с Дмитрием Петровичем, но убедился из слов Лихарева, что молодой человек, так неудачно скрестивший с ним шпагу на Царицыном лугу, будет безусловно рад познакомиться с ним, и теперь у него мелькнула мысль, что предлог для этого знакомства самый удачный, что не будет никакой неловкости, если он сейчас явится в дом Левашевых; успокоенный этим соображением, он отправился на Фонтанку.
И действительно, Левашев страшно обрадовался ему. Он дружески пожал руку Баскакова, окинул его теплым дружеским взглядом и проговорил:
– Большое вам спасибо, что зашли! Я давно уже просил Антона, чтобы он как-нибудь свел меня с вами, так как я глубоко виноват перед вами и до сих пор не извинился.
– Какие глупости! – отозвался Василий Григорьевич. – Уж вы-то, во всяком случае, ни в чем не виноваты, так как, благодаря моей шпаге, пролежали целых две недели.
– Да, да, это был ловкий удар, и он уже отчасти искупил мою вину, но все-таки простите меня за эту глупую ссору, которая, фехтуй вы хуже, могла бы окончиться очень печально для вас.
– Ну а раз этого не случилось, – весело заметил Баскаков, – так об этом и разговаривать нечего. Вы, надеюсь, не посетуете на меня, что я так поздно заявился к вам с визитом?
– Ну что же теперь за позднее время! И, наконец, я так рад увидеться с вами, что об этом даже говорить не стоит! – ответил Левашев.
Они уселись в том же кабинете, где в памятную ночь дуэли Василий Григорьевич разговаривал с Лихаревым. Прежде чем сесть, Баскаков бросил быстрый взгляд на портрет молодой девушки, висевший над диваном, и его охватило неодолимое желание во что бы то ни стало увидеть наяву милое личико, глядевшее на него теперь из рамки портрета и вызвавшее в нем с первой встречи чувство глубокой симпатии.
Левашев уловил его взгляд и заметил:
– Это – моя сестра. Вы с ней незнакомы, кажется? Да, я и забыл, – с добродушным смехом продолжал он, – что вам негде было с нею знакомиться.
– Вот и ошибся, друг любезный, – вмешался Лихарев, – Василий Григорьевич знаком с твоей сестренкой. Он познакомился с нею как раз в ту роковую ночь, когда ты лежал без сознания.
– Тем лучше, – воскликнул Левашев, – значит, вы встретитесь сейчас со старой знакомой. Маня должна скоро прийти сюда.
Василий Григорьевич, сам не зная почему, покраснел еще сильнее и, чтобы скрыть свое смущение, быстро заговорил, обращаясь к Лихареву:
– А ведь я только что у вас был.
Лихарев вопросительно поглядел на него.
– Какое-нибудь дело есть? – спросил он.
– Да, есть.
– Может, я вам мешаю, господа? – задал вопрос Левашев.
– О нет, нет, нисколько, – отозвался Баскаков. – Я буду даже очень рад, если и вы, Дмитрий Петрович, окажете мне ту же услугу, какую я хочу просить у Антона Петровича.
– Понимаю! – улыбнулся Лихарев. – С кем же у вас, сударь, столкновение вышло?
Василий Григорьевич развел руками:
– Да явился ко мне один господин, ни с того ни с сего нанес мне оскорбление, и я хочу вас просить быть моими секундантами.
Левашев удивленно расширил глаза:
– Да кто же господин этот? Незнакомый вам?
– До сегодняшнего дня я никогда его не видал.
– Так с какой же стати он к вам привязался?
По губам Баскакова пробежала легкая усмешка.
– Да ему, видите, не нравится, что я живу в Петербурге, ему хотелось бы, чтоб я был отсюда как можно дальше. Ну а так как я пока не имею никакого намерения уезжать отсюда, то мы об этом заспорили, и этот спор и приходится разрешать с оружием в руках.
Лихарев зорко поглядел на молодого человека, улыбнулся в свою очередь и спросил:
– А как фамилия этого человека, которому не нравится, что вы живете в Петербурге?
– Граф Александр Иванович Головкин.
Улыбка, появившаяся на лице Лихарева, расплылась еще шире. Он встал с кресла, на котором сидел, подошел к Баскакову и, нагнувшись к нему, шепнул:
– А хотите, сударь, я вам скажу имя вашей красавицы? Ее зовут княгиня Трубецкая.
Василий Григорьевич вздрогнул и испуганно поглядел на него.
– Откуда же это вы узнали?
Антон Петрович покачал головой и рассмеялся.
– Тут большого секрета быть не может, – опять зашептал он. – Головкина считали женихом княгини, и, следовательно, если вы деретесь с ним, то, конечно, только из-за Трубецкой – в этом никакого секрета быть не может. Ведь правда?
Баскаков молча кивнул.
– Так, значит, ехать к графу? – вслух спросил Антон Петрович.
– Да, я был бы очень рад, если вы согласитесь исполнить мою просьбу.
– Конечно, исполним, с удовольствием! Ты, Митя, понятно, не прочь?
– Напротив, я очень рад услужить Василию Григорьевичу, – откликнулся Левашев.
– Ну, так, значит, завтра мы и поедем к его сиятельству. А какие условия дуэли?
Баскаков пожал плечами:
– Как вызванный мною, он имеет право на выбор оружия, следовательно, об этом разговаривать нечего. Что же до общих условий, то у меня к нему нет слишком большой злобы, и поэтому я сам лично согласен драться только до первой крови.
– Ну, так и исполать[43] вам! – проговорил Лихарев. – Значит, Митя, так и сделаем; ты заезжай ко мне утречком, мы вместе и отправимся.
Баскаков пожал руки молодых людей, а через несколько секунд за дверью послышались легкие шаги, и в комнату, точно птичка, впорхнула молодая девушка, которую ему так страстно хотелось видеть. Маня вбежала с каким-то громким восклицанием, но, увидев незнакомого человека, тотчас же остановилась и удивленно взглянула на него.
– Разве вы незнакомы? – спросил Левашев. – Ты же его видела, сестренка.
Молодая девушка пригляделась к Баскакову и дружеским жестом протянула ему руку.
– Здравствуйте! Узнала! – воскликнула она. – Это – вы, убийца моего брата, из-за которого несчастный Митя чуть не отправился на тот свет? – И она даже нахмурила брови, все лицо ее как будто стало мрачным; но через секунду она уже звонко хохотала, и Баскаков, любуясь ее веселым, оживленным лицом, чувствовал, как симпатия к этой милой девушке все полнее и полнее захватывает его сердце.
– Я, может быть, вам помешала? – спросила Маня. – Впрочем, – быстро добавила она, – если и помешала, извиняться не стану и уходить отсюда не намерена. Вы, сударь, еще незнакомы с моими капризами, – улыбаясь, обратилась она к Баскакову, – так довожу до вашего сведения, что я страшно капризна, что в доме все пляшут по моей дудке и прежде всех Дмитрий Петрович. Не так ли, Митенька? – И с звонким смехом она подбежала к Левашеву, обхватила его руками и закружилась с ним.
– Будет, Маня, будет! – взмолился тот. – Этак, пожалуй, и до обморока докружиться можно. Ты лучше скажи, улегся дядя или нет?
– Папочка-то? Конечно, улегся! Ведь это вы только такие полуночники: десять часов, а вы все еще сидите. Папочка, как только десять часов, сейчас же в постель. Ну-с, Дмитрий Петрович, спит ли папочка или нет, это до вас не касается. Вы лучше скажите, хотите чаю или нет? Я уже велела собирать на стол.
– Ну конечно, хотим! – отозвался Лихарев. – Я только вот сейчас сидел и говорил: «Хорошо бы было, кабы Манечка догадалась нас чайком угостить, я ведь знал, что вы у нас умница».
Лицо молодой девушки покрылось яркой краской.
– Антон Петрович! – воскликнула она. – Вы как меня сейчас назвали?
– Как? Как вас поп окрестил – Манечкой.
– А кто же вам, милостивый государь, – состроив серьезную мину, заговорила девушка, – дал право называть меня Манечкой? Что я вам, сестра, подруга, жена?
При последних словах на смуглом лице Лихарева, постоянно бледном и редко покрывавшемся румянцем, показались багровые пятна. Он как-то смущенно улыбнулся и, разводя руками, ответил:
– Ни то, ни другое, ни третье, хотя третьим я бы с удовольствием вас назвал.
В глазах Мани вспыхнули лукавые огоньки, а на губах зазмеилась улыбка.
– Ого, – воскликнула она, – скажите пожалуйста! Я и не знала, что вы в меня влюблены. Только не на радость вам было бы, если бы я вашей женой стала, – едва сдерживаясь от душившего ее смеха, продолжала молодая девушка.