– А если вы согласны, так потрудитесь, сударь, – подхватил Барсуков, – часу в восьмом пожаловать на Петербургскую слободу… Там есть домик некоего Поспелова; вы постучите в окошко – я тотчас же выйду.
– Ладно, – согласился Василий Григорьевич и торопливо отошел от шпиона, глядевшего ему вслед злым, торжествующим взглядом.
Было около семи часов вечера, когда Барсуков поднялся на крылечко поспеловского домишка и постучал в дверь. Он уже все приготовил для встречи с Баскаковым и был уверен, что тот от него теперь уже не ускользнет. Когда Баскаков постучит, он тотчас же выйдет и предложит ему отправиться на берег Невы, к комиссариатским складам. А там уж будут в это время дожидаться двое сыщиков и трое сторожей Тайной канцелярии. Они бросятся сзади на Василия Григорьевича, свяжут его, и тогда он может окончательно проститься с белым светом. И, постукивая в дверь кулаком, Баскаков злорадно шептал:
– Покажу я тебе, дружок, сатисфакцию… И глупыш же! Другой бы от меня за версту бежал, а он сам в руки дается…
Наконец его стук услышали. Скрипнула дверь, и мелодичный голос дочери Якова Мироныча окликнул:
– Кто там стучит? Батюшка, ты, что ли?
«Aгa, отца-то дома нет, – подумал Барсуков, – ну, это мне на руку… поговорю с нею на свободе».
И вслух он сказал:
– Отворите, Катерина Яковлевна, это – я.
– Вас зачем еще принесло?
– Если пришел – значит, нужно.
– Отца дома нет.
– Я его подожду.
– Так ждите на улице… Я не желаю вас пускать.
– А я дверь сломаю – поневоле пустите.
Очевидно, Катя решила, что Барсуков способен исполнить угрозу, и скинула крючок, запиравший дверь.
Настойчивый гость вошел, улыбаясь, запер дверь и, скинув свой плащ в сенцах, проследовал в горницу, слабо освещенную сальной свечкой, горевшей в жестяном шандале. Барсуков оглянулся – Кати не было.
– Нечего сказать, – промолвил он, – хороша хозяйка: гость пришел, а она спряталась.
– Я для вас не хозяйка, – послышался гневный дрожащий голос девушки, убежавшей в соседнюю горницу, – а вы для меня не гость…
– Кто же я таков?
– Хуже ворога злого.
– Вот как! – воскликнул Барсуков, но это восклицание, которое он хотел произнести обычным насмешливым тоном, вырвалось таким злобным, что он изумился сам и невольно замолчал.
Однако он молчал недолго. Пройдя несколько раз из угла в угол горницы, он вдруг тряхнул головой, точно решившись на что-то, подошел к косяку двери, за которой спряталась девушка, и окликнул ее:
– Катерина Яковлевна!..
– Что вам нужно? Чего вы ко мне пристаете?! – послышалось в ответ, и в голосе, каким были сказаны эти слова, ясно прозвучали подавленные слезы.
– Ответьте мне совершенно откровенно на один вопрос.
– На какой еще?
– Очень вы меня не любите?
– Я вас ненавижу. И как будто вы этого не знаете!
Барсуков подавил тяжелый вздох и печально поник головой. С ним сегодня творилось что-то донельзя странное. Эту жестокую фразу он слышал из уст дочери старого комедианта не в первый раз, и никогда еще до сих пор она не производила на него такого ужасного впечатления. Но сегодня она точно перевернула его сердце, которое вдруг заныло, точно в нем открылась рана, сочившаяся кровью. Как бы он был счастлив, если бы девушка ответила ему теплым, ласковым словом, если б с ее полных, красиво очерченных губ, вместо этой ужасной фразы, сбежало слово любви, если бы эти губы, так и манящие к горячему поцелую, прильнули с этим поцелуем к его губам! Он опять помолчал, опять прислушался к доносившемуся из-за двери дыханию девушки и снова спросил:
– А за что же вы меня так ненавидите?
– А за что же вас можно любить? – вопросом ответила Катя.
– А я вас люблю, Катенька.
– Совершенно напрасно. Я не нуждаюсь в вашей любви…
Барсуков опять печально опустил голову; затем он вдруг точно оторвался от косяка и перешагнул порог комнаты, в которой спряталась от него девушка.
Слабая полоска света, падавшая чрез дверной прорез, позволила ему разглядеть стройную фигурку девушки. Катя сидела на кровати, сжав руки; лицо ее скрадывалось в сумраке, царившем здесь, но ему показалось, что девушка удивительно бледна и что в ее больших, как раскаленные угли, сверкающих теперь глазах стоят слезы. Когда он вошел, девушка вздрогнула, но, когда он подошел совсем близко к ней, – она не пошевельнулась, только еще ниже опустила голову на трепетно вздымавшуюся грудь.
– Катенька, – заговорил он и сам удивился, как странно, как мягко звучит его голос, – Катенька! Неужели для меня все кончено? Неужели вы никогда не изменитесь ко мне?
Он смотрел на нее во все глаза и не видел, чтоб она покачала головой, не слышал ее ответа.
– Катенька, – снова повторил он, – неужели я вам так противен, что вы никогда не полюбите меня?
Он с жадностью, с замиранием сердца ждал ответа. Он чувствовал, что этот ответ снова заставит заныть от боли его сердце, но молчание девушки было для него еще тяжелее, еще мучительнее. И вдруг он вздрогнул.
– Зачем вам нужна моя любовь? – тихим стоном вырвалось у Кати. – К чему она вам?!
– Но я вас люблю… люблю больше жизни… Ведь вы поработили меня… Ведь за счастье назвать вас женой – я не знаю, чем бы я пожертвовал.
Если бы он мог теперь видеть полные слез глаза молодой девушки, если бы он мог разглядеть ее лицо, искаженное мукой, – он понял бы, что в ее сердце совсем нет к нему ненависти. Но он не смотрел на нее; он стоял как преступник, склонив голову в ожидании смертельного удара.
– Это – правда, что вы говорите? – тихо, едва шевеля пересохшими от волнения губами, спросила девушка.
– Что правда? – не сразу понял он.
– Что вам дорога моя любовь, что вам хотелось бы назвать меня своей женой?
Что-то новое послышалось в тоне Кати, и это заставило радостно встрепенуться сердце Барсукова.
– Господи! – воскликнул он вполне искренне. – Да ведь я об этом только и думаю… Да для меня не нужно большего счастья.
– Хорошо, – прозвучал вдруг сразу окрепший голос девушки. – Я вам верю и постараюсь вас полюбить; я соглашусь быть вашей женой, но только тогда, когда вы дадите мне клятву стать другим человеком…
– Как это другим человеком?
– Бросить свою службу в Тайной канцелярии… – нервным голосом пояснила Катя. – Пока вы будете шпионом, пока вы будете приносить с собою всюду кровь и проклятие – я никогда не полюблю вас. Но я скажу вам правду: я ненавижу не вас, а вашу службу.
Сердце Барсукова захолонуло от счастья; значит, надежда не совсем еще потеряна. Теперь, конечно, он не может дать клятвы, какую требует от него Катя, но со временем… кто знает. Он может и не служить в Тайной канцелярии; теперь дорога для него открыта. Важно то, что любимая им девушка не ненавидит его, что она может полюбить его. И, не помня себя от радости, он хотел упасть на колени к ее ногам… Но в это самое время резкий стук в оконное стекло нарушил тишину. Любовь, полымем охватившая сердце Барсукова, сразу отошла на второй план; он вспомнил, что еще должен отомстить.
– Это – батюшка! – воскликнула Катя, спрыгивая с постели на пол.
– Нет, это пришли за мной, – остановил он ее. – Прощайте, Катя. Спасибо вам, что вы дали мне надежду… Я вас так люблю, что перестану быть шпионом, стану другим человеком… – И, торопливо поцеловав холодную как лед ручку девушки, он бросился в сенцы и, стрелой пробежав двор, выскочил на улицу.
Там его дожидался Баскаков.
– Я к вашим услугам, господин Баскаков, – сказал сыщик, оглянувшись кругом и убедившись, что Василий Григорьевич пришел один. – Пойдемте.
Они молча зашагали вперед, мимо забора, загораживавшего какой-то пустырь. Но не успели они сделать двухсот шагов, как вдруг на белой пелене снега, лежавшего кругом, выросли какие-то две фигуры, спешно направлявшиеся в их сторону.
Барсуков вздрогнул, предчувствуя что-то недоброе. Он вдруг понял, что его перехитрили. Он остановился и спросил:
– Это что же значит?
– А это – мои секунданты, – спокойно ответил Баскаков. – Они могут быть и вашими…
В эту минуту Левашев и Лихарев подошли так близко, что в сероватом сумраке ночи сыщик сразу узнал их.
– А! Так вы мне устроили ловушку! – воскликнул Барсуков, скрежеща зубами от бессильной злобы.
– Ничего подобного, – холодно отозвался Левашев. – Дуэль с секундантами – дуэль по правилам. И вы можете не обижаться на господина Баскакова… Он, правда, хотел идти один, но случайно проговорился, и мы сочли себя обязанными сопровождать его – во-первых, потому, что один он снова рисковал очутиться в каземате Тайной канцелярии, а во-вторых, потому, что у нас с вами, сударь, есть счеты, и мне очень приятно с вами увидеться.
Барсуков, побелев как полотно, оглянулся кругом, как затравленный волк, и понял, что ему нет спасения.
– Но это – убийство! – воскликнул он. – У меня даже нет шпаги…
Левашев рассмеялся:
– Если вы шли без оружия на дуэль – значит, вы готовили Баскакову ловушку… Но не беспокойтесь – я вам дам собственную шпагу, чтобы вы умерли честной смертью, хотя вы этого и не заслужили… – И он вытащил из ножен шпагу. Трусливый по природе Барсуков при виде шпаги испуганно вздрогнул.
– Я не буду драться! – закричал он. – Я не умею держать шпагу в руках.
– Это вас не спасет, – тем же ледяным тоном ответил Левашев. – Если вы не хотите умереть от руки господина Баскакова, который шел с вами дуэлировать, так отправитесь на тот свет от моей руки. Но я вас прямо убью… и не сочту это за грех.
– Спасите! – отчаянно закричал Барсуков. – Помогите! Убивают!.. – И, продолжая неистово кричать, бросился бежать.
Но Левашев был наготове. Он одним прыжком догнал его, сбил с ног и почти по рукоять всадил свою шпагу в его грудь.
– Ты прав, негодяй, – глухо сказал он при этом, – тебя действительно убили… – И, вытащив шпагу из тела Барсукова, вокруг которого снег почернел от крови, отошел к своим друзьям.
– Зачем вы это сделали?! – вырвалось у Баскакова.