Маргарита поехала к мужу на работу. Никто ее не торопил, не требовал, чтобы она поскорее забрала Костины личные вещи, но ей самой захотелось побывать там, где прошла юность и молодость.
Поправляя перед зеркалом беретик, Маргарита задержала взгляд на ключах от «мерседеса». Может, попробовать? Тут ехать недалеко, по второстепенным улицам, дорога прекрасно ей известна…
Она протянула руку и сразу отдернула. Маргарита – шофер! Ха-ха-ха, чушь несусветная! Топай-ка, дорогая, пешком, не создавай проблем ни себе, ни людям.
…Интересно, что чувствуешь, переезжая или меняя место работы? Маргарита этого не знала. Всю жизнь прожила в одной квартире, и работать осталась там же, где училась, в университете. Так мало было в жизни перемен…
И на кафедре почти ничего не изменилось. Все те же широкие коридоры и тесные кабинеты, старинные шкафы, дубовый паркет. Только люди уже другие, и, кроме Давида, никто не помнит, что когда-то она тоже здесь работала.
Не оставила она следа в науке.
Маргарита подошла к массивной двери с тяжелой медной ручкой и постучала. Никто не ответил. Что ж, подождем.
Она опустилась на узенькую скамеечку в простенке.
Господи, как же давно она последний раз сидела под этой дверью!
Маргарита улыбнулась, вспоминая свой ужас перед тогдашним завкафедрой. Все время казалось, что сейчас он разоблачит ее, самозванку, папину дочку, глупого ребенка, пытающегося играть на равных со взрослыми людьми.
Да, похоже, именно из-за этого страха она не показала руководителю свою диссертацию.
А потом вышла замуж, и Костя сказал, что не надо мучиться. Он обеспечит семью, так что жене ни к чему страдать на нелюбимой работе.
Работа была не так чтобы совсем уж ненавистна, но Маргарита подумала: «Действительно, какой смысл в диссертации ради диссертации? Ну, получу степень, должность ассистента, мне доверят читать лекции, станут требовать научной продукции… И буду я, как белка в колесе, выжимать из себя всякую муть, лишь бы только удержаться на кафедре. Всю жизнь пытаться прыгнуть выше головы, доказывать, что соответствую занимаемой должности и званию дочери своего отца? Нет, лучше уж позабочусь о маме и муже!»
Маргарита уволилась и не жалела.
Непонятно только, почему собственная убогая диссертация теперь представляется ей прямо-таки шедевром?
Тут двери аудитории распахнулись, и коридор заполнился студентами. Маргарита смотрела, как они сбиваются в группки, страстно что-то обсуждают. Кто-то несется к кофейному автомату, кто-то остается один, уткнувшись в телефон. Молодежь такая, молодежь сякая… Точно такая же, даже мода не так уж сильно изменилась со времен Маргаритиной юности.
Во всяком случае, среди молодых больше хороших людей, чем среди старых. Горечь потерь еще не отравила их, и Маргарита мысленно пожелала этим детям, чтобы все у них в жизни складывалось удачно.
Давид вышел последним. Заметив Маргариту, быстро направился к ней, худенький, сутулый, с блеклым лицом и уныло повисшим носом.
В молодости Давид одевался как попало, но когда стал заведующим кафедрой, понял, что положение обязывает. Оксана повела его в магазин, но вот странность, чем элегантнее смотрелся костюм на вешалке, тем явственнее превращал Давида в подгулявшего деревенского гармониста.
Маргарита сама была свидетельницей этого необъяснимого феномена.
Хотя почему необъяснимого? Это семейное, потому что она тоже не умеет носить вещи, всегда несуразно выглядит.
Убедившись, что костюмы мужу категорически не идут, Оксана стала одевать его в твидовые пиджаки с замшевыми заплатами на локтях. Любому другому мужчине этот фасон добавляет академичности, интеллигентного шика, только не Давиду.
Он всегда выглядел как Акакий Акакиевич в старой шинели.
Маргарита улыбнулась неожиданно пришедшему в голову литературному примеру, расцеловала племянника и вошла вместе с ним в кабинет.
– Ну как ты? – спросила она как можно мягче.
Давид заботился о ней, навещал в больнице и привез домой. Первые три дня, пока в квартире шли следственные действия, Давид ночевал у Маргариты, и она звала его остаться, но он хотел поскорее ликвидировать разрушения, причиненные взрывом, чтобы, когда Оксана выпишется из больницы, ничто не напоминало ей о пережитом.
– Ты уже лекции читаешь?
Он развел руками:
– Ты же знаешь, что трудоголизм это прямо вот мое.
Давид изучал классическую русскую литературу, но любил попробовать на вкус современные слова и выражения.
– Знаю, – сказала Маргарита тихо.
Когда болел Петенька, Давид просто сжигал себя работой.
Он легонько погладил Маргариту по плечу, но вдруг словно опомнился, отдернул руку и сказал:
– Ты не звонишь.
– И ты.
– Я боюсь. Мне кажется, ты на меня сердишься.
– Господи, Дава! За что?
– Что Костя погиб. Он же хотел пойти со мной, а мы его отговорили.
– А я думаю, это ты на меня злишься. Оксана должна была выйти в кухню, а не я. Мне очень хочется поговорить с тобой, только когда я беру в руки телефон, сразу представляю, как ты меня ненавидишь, что я спаслась, потому что взялась хозяйничать.
– Да ты что, Рита! Выброси из головы!
– И ты выброси.
– Хорошо. Все-таки мы с тобой похожи. Думаем одинаково.
– Ага.
– Хорошо, что выяснили, правда? Но такая тоска берет, как подумаю, что Костя мог вместо меня пойти к этим детям…
– Он же их не знал.
– Какая разница? Главное, что я все равно не пострадал бы, потому что Оксана заставляла меня ехать за вином. Она забыла, оказывается, купить.
– Странно.
Маргарита нахмурилась. Это действительно странно. Оксана не любит и не умеет готовить, но при этом хозяйка на редкость хлебосольная и тщательно следит, чтобы гости остались довольны. Всегда к их приходу были наготове бутылочка крымского вина для Кости и коробочка восточных сладостей для Маргариты.
– Забыла напрочь, – повторил Давид, – спохватилась только когда вы уже пришли, и стала меня выпихивать из дома – съезди да съезди. Как это взрослые люди собрались и не выпьют? Ради чего тогда Рогачевы на такси приехали?
– А ты?
– А мне было лень. Но пока препирались, к соседям приехала «cкорая», и стало не до вина. Ох, Рита, я каждую ночь просыпаюсь от мысли, что, если бы сразу послушался Оксану, Костя был бы жив сейчас! Я бы поехал за вином, и тогда ему пришлось бы подняться к соседям. А вы бы, оставшись одни, не стали открывать незнакомому человеку! Все могло сложиться иначе, если бы не моя лень, поэтому, наверное, я и не звоню тебе, Ритуля.
Не находя слов, Маргарита молча обняла Давида.
Да, ей жаль, что погиб Костя, а не Давид, и ему тяжело смотреть на нее, здоровую, когда жена борется за жизнь в реанимации.
Только терзать душу бесплодными сожалениями, почему так, а не иначе, еще тяжелее.
Они немного посидели молча, а потом Давид повел ее в преподавательскую, к столу мужа. Маргарита вспомнила, какой несправедливостью ей казалось, что Костя сидит вместе со всеми. Даже немножко злилась на Давида, отчего ему не приходит в голову уступить половину своего кабинета. Ну и что, что Дава – завкафедрой, зато на Косте держится вся научная работа!
Дава – хороший и порядочный человек, добрый, отличный семьянин. Но он получил кафедру по одной-единственной причине: не постеснялся выйти на защиту с серой и блеклой докторской, в которой интерес представляла только фамилия автора. Дымшиц! У кого поднимется рука закатить черный шар этой франшизе?
Ну а Костя был слишком требователен к себе.
Ах, не зря говорят, что таланту надо помогать, а бездарность сама пробьет себе дорогу. Если бы она была чуть настойчивее, совала нос в дела мужа чуть больше, чем он ей позволял, пилила бы его, вдохновляла, убеждала в том, что каждая буква, написанная им – гениальна, он поборол бы свой перфекционизм и защитился. И получил бы кафедру, не эту, так другую, в другом вузе, где фамилия Дымшиц не вызывает такого благоговейного трепета!
А теперь Костя умер, и никогда не станет доктором наук. От этой мысли защипало в глазах, пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы не разрыдаться.
Давид побежал читать следующую лекцию, и Маргарита осталась одна среди незнакомых людей, чувствуя себя какой-то мародеркой.
Посмотрела внимательнее – нет, ни одного знакомого лица. Никто из этих женщин не работал здесь при ней. Наверное, они были на похоронах и выражали соболезнования, но тогда она ничего не видела от слез.
Она села за стол, провела пальцем по клавиатуре компьютера. Давид сказал, что все документы уже скопировал себе, и для вдовы там нет ничего интересного, но пусть она на всякий случай проверит, прежде чем айтишники отформатируют диск.
Поеживаясь от неприятного ощущения, будто что-то ворует, Маргарита открыла папку с документами. Планы работы кафедры, индивидуальные планы, какие-то отчеты, списки научных работ и прочая бюрократия.
Она поискала на другом диске: ничего. На всякий случай прогнала поиск по тексту, вбив в строку поиска «Гоголь Пушкин Толстой». Мало ли где Костя запрятал папку с текущей работой.
Нет, ничего нового. Такое впечатление, что Костя дома писал свои научно-популярные книжки, а на кафедре просто отсиживал часы. Но невозможно, чтобы так было!
– Простите, – обратилась она к девушке за соседним столом, тем самым, за которым когда-то сидела сама.
Та холодно взглянула и ничего не ответила. Маргарита подумала, что чем-то девушка напоминает ее саму в молодые годы. Маленькая, невзрачная, одетая скромно, чтобы не обнаружить отсутствие вкуса, но робко пытающаяся заявить о своей женственности с помощью стильных очков и распущенных волос.
– Пожалуйста, помогите мне разобраться с файлами Константина Ивановича, – улыбнулась Маргарита.
Девушка молча подошла и села за Костин компьютер, довольно бесцеремонно вытеснив Маргариту. Пальцы запорхали по клавиатуре.
– Это все, – буркнула она, – если бы было что-то еще, я бы знала.