И авторитет деда был еще силен, поэтому Давида Ильича терпели, и вялость в научной работе тоже ему прощали. В конце концов, академик Дымшиц написал столько трудов, что хватит и на внуков, и на правнуков, и еще останется.
Константин как мог прикрывал и выручал старого друга: включал его соавтором в свои работы, подменял на семинарах и вообще всячески поддерживал, будто не понимал, что, когда придет время нового заведующего, выбирать будут из них двоих и, оставаясь верным старой дружбе, он уменьшает свои шансы занять кресло руководителя.
Такое поведение казалось тем более удивительным, что в этой дружбе была замешана любовная история. Дымшиц женился на девушке, в которую Рогачев был много лет безответно влюблен. Обычно после такого хорошие отношения сходят на нет, но Константин повел себя прямо как Сирано де Бержерак, вдыхал жизнь в бесплодную деятельность Давида, лишь бы только любимая женщина была счастлива.
Редкое по нынешним временам благородство, но, как бы там ни было, Рогачев действительно сильно любил Оксану и, может, надеялся, что она уйдет от мужа, потому что долго еще не женился, пока наконец не связал свою жизнь с родственницей Давида, дочкой академика Дымшица, блеклой серой мышью, тоже сотрудницей кафедры, но такой редкостной тупицей, что ее не повысили даже до ассистента. К тому времени академик давно умер и, хоть оставался крупнейшей фигурой литературоведения, в практическом плане ничем помочь не мог, так что Константин вступил в брак явно не из корыстных побуждений.
Довольно долго сотрудники пребывали в убеждении, что следующим завкафедрой станет Рогачев, как вдруг совершенно неожиданно вперед вырвался аутсайдер Дымшиц.
Словно по волшебству в нем появились бешеное трудолюбие и активная жизненная позиция, он как подорванный принялся выпускать статьи и методички и, главное, перестал пренебрегать кафедральной рутиной. А меньше чем через два года представил готовую докторскую, такую же серую и безупречно оформленную, как и кандидатская, и защитился без всяких проблем.
А вот Рогачев хотел гордиться своей работой, за что и поплатился. Когда умер прежний заведующий и понадобился новый, Константин Иванович, будучи безусловным лидером, формально оставался кандидатом наук, поэтому должность занял остепененный Дымшиц.
Дружба дружбой, а посредственность беспощадна к таланту. То ли Давид Ильич не понимал новаторских идей Константина Ивановича, то ли просто не хотел второго петуха в своем курятнике, то ли еще что, но он, став научным консультантом Рогачева, все никак не хотел выпускать его на защиту, и, похоже, бедняга от тупых придирок выдохся, потерял к работе интерес и сосредоточился на просветительской деятельности: писал научно-популярные книги, публиковал статьи и рецензии и стал весьма востребованным человеком.
Об «ученом малом, но педанте» профессоре Дымшице знали только сотрудники, а неостепененного Константина Рогачева любила вся страна.
Несмотря ни на что, школьная дружба, подкрепленная родственными связями, продолжалась.
Дымшиц с Рогачевым вместе ходили обедать, помогали друг другу проверять курсовики, а пару раз Константин Иванович даже пригласил старого друга для участия в телепередаче, посвященной упадку культуры, но бедный профессор оказался слишком робким, чтобы вклиниться в жаркую дискуссию, никак себя не проявил, культуру не реанимировал и звездой экрана не стал.
Семейная жизнь у обеих пар протекала гладко. Обе супруги не работали и вели замкнутую жизнь, но мужья у них всегда выглядели ухоженными, сытыми и довольными. Дымшиц, будучи мужчиной неказистым, чтобы не сказать плюгавым, не пользовался успехом у женщин и, женатый на редкой красавице, сам за девушками тоже не гонялся.
А Константину Ивановичу хранить целомудрие было значительно сложнее. Все женщины, начиная с первокурсниц и заканчивая профессором Николаевой, были влюблены в него, но Рогачев не поддавался ни на какие чары, а спешил домой к своей страшненькой супруге.
Он очень ценил верность во всем, в любви, в дружбе, в профессии.
По дороге домой Зиганшин обдумывал свою беседу с Ямпольской. Столько информации тетка собрала, и все зря – на преступление это свет никак не проливает.
Чем благороднее человек, тем проще на нем паразитировать, поэтому симбиоз Дымшица и Рогачева не сказать чтобы из ряда вон выходящее явление. Немножко удивляет, что Константин стерпел откровенное хамство старого друга, когда тот зажал его докторскую, но мало ли какие соображения им руководили. Может, пожалел свою супругу, у которой Давид остался единственным родственником, и не стал обострять, или согласился с замечаниями своего научного консультанта. Талант всегда сомневается в себе.
Или он терпел-терпел, а потом в знак протеста решил взорвать всех, в том числе себя самого? Давид придушил карьеру, Оксана бортанула, и вообще жизнь не мила, так нате получите! Да нет, бред какой-то! Чтобы провернуть подобное, надо быть полным психом, а Константин Иванович производил впечатление уравновешенного и спокойного человека.
Любовная линия? Страсти – дело опасное и непредсказуемое, но фигуранты давно уже не дети. Какими бы сильными ни были когда-то чувства, время должно было притупить их остроту. Или нет?
Дымшиц ведь, по сути, украл жизнь у старого товарища. Завладел женщиной, которую тот любил, а потом занял предназначавшуюся ему должность. Но и этого мало, он еще и выпендривается, не пускает на защиту! В подобной ситуации ничего нет естественнее, чем вернуть себе хотя бы женщину, соблазнить Оксану Максимовну, которая наверняка скучает с унылым мужем и рада будет окунуться в беспечную атмосферу юной страсти. Великолепная месть, никакой взрыв не нужен!
Выстраивается отличная конструкция: Константин с Оксаной затусили, а обманутые супруги узнали об измене и решили сурово наказать прелюбодеев. Все сходится тогда: и выбор жертв, и слаженность показаний тетки и племянника.
Дико думать, что два интеллигентных человека решились на такое, но других вариантов пока не видно.
Только Маргарита не производит впечатления изощренной преступницы, ну никак. И впечатления серой мыши она, кстати, тоже не производит. Не Анджелина Джоли, конечно, но очень миловидная и обаятельная дама. Почему свидетели с трогательным единодушием твердили, что она страшненькая и вообще никакая?
Тут Фрида кашлянула на пассажирском сиденье, и Зиганшин опомнился:
– Что, Фрида?
– Ужасная женщина, правда?
– Зайчик, ты врешь. Она тебе понравилась, и ты бы тоже так хотела мною помыкать.
– Ну да, вру. И ты мне врешь, что любишь.
Зиганшин промолчал.
– И ты не признаешься?
– Нет, Фрида, не признаюсь.
– Хорошо.
В молчании они доехали до городской квартиры. Отчим уже лег, оставив им на кухне блюдо с сырниками, что почему-то очень тронуло Зиганшина, и он съел половину, хотя после гостей не был голоден.
Кроме того, радушный Виктор Тимофеевич постелил им на диване, и не абы как, а тщательно расправил простыни, взбил подушки, а для Фриды положил на тумбочку большую шоколадку.
Ложась на чистое белье, чуть слышно пахнущее лавандой, Зиганшин задумал тоже сделать отчиму как-нибудь приятный сюрприз, и в блаженстве вытянулся на постели. Господи, как хорошо засыпать, когда точно знаешь, что через минуту тебя не поднимет детский крик!
Зиганшин обнял жену.
Она замерла под его руками, напряглась, а когда он захотел поцеловать ее, отвернулась.
– Ты что, Фрида? – прошептал он.
– Не знаю. Просто не хочется.
– А если так?
Он попытался приласкать ее, но жена будто заледенела.
– Ну нет так нет. Подольше поспим.
Зиганшин отвернулся, закрыл глаза, но сон не шел, и не хотелось лежать рядом с женщиной, которой ты противен.
Натянув джинсы, он вышел в кухню и включил чайник, зная, что шум не достигнет спальни Виктора Тимофеевича.
Телефон остался в комнате, возвращаться туда не хотелось, и, чтобы отвлечься, Зиганшин взял с подоконника журнальчик и начал решать кроссворд.
Когда он почти разгадал все слова по горизонтали, в кухню осторожно вошла Фрида, прикрыла за собой дверь и остановилась в нерешительности.
– Что? – спросил Зиганшин.
– Слава, извини меня. Я нехорошо повела себя сейчас.
Он пожал плечами. Будто кто-то вынул из него батарейку – просто не стало сил убеждать жену в очевидных вещах, и всё.
Фрида взяла его за руку:
– Пойдем в постель.
– Да я тоже что-то уже не хочу.
– Ладно.
Она заварила ему чаю, как он любил, и поставила кружку прямо на журнальчик.
– Ты не видишь, я разгадываю кроссворд.
– Извини. Пойдем тогда просто спать, Славочка. Не часто нам выпадает такая возможность.
– Иди. Я попозже. Площадь в Древней Греции только впишу и приду.
Фрида села напротив него:
– Я вот что хочу сказать тебе… не думай, что я не вижу, как ты держишь всех нас. Знаю, что я последняя женщина в мире, с которой тебе хотелось бы быть, но ты остаешься со мной и не уходишь, и никогда не уйдешь.
– Ну ясен пень! Пятеро детей, куда я пойду, – буркнул Зиганшин.
– И я тоже останусь с тобой, хоть меня от тебя тошнит.
Он покачал головой:
– Наверное, Фрида, это и есть настоящая любовь. То, что не дает остановиться, пока не приходит второе дыхание.
– А оно придет?
– Не знаю. Но все равно не остановлюсь.
– И я. Слушай, сейчас реально плохо вышло, но я подумала, что у нас с тобой всегда был хороший секс. Все остальное мы изговняли, а секс – нет.
– Секс – нет, – подтвердил Зиганшин.
– А сейчас если бы занялись в таком настроении, то точно испортили бы, и совсем ничего не осталось. А с другой стороны, рано или поздно все равно испортим, так почему не сегодня?
– Нет, Фрида, секс – это святое. Мы должны его сохранить в неприкосновенности.
Она улыбнулась:
– Только я как специалист вижу тут порочный круг. Чем дольше мы будем сохранять, тем больше у тебя накопится тестостерона, ты станешь злой, грубый и вредный.