«Даже более чем взрослую, – усмехнулся Зиганшин, – а нам с Фридой ведь и в лоб не влетело, что у него с Найдой может что-то получиться. Она в четыре раза больше него, а вот поди ж ты… Интересно, как будут выглядеть эти щеночки, когда подрастут? Страшно подумать!»
Света затаилась у него на руках, полностью поглощенная щенками, она, кажется, забыла, что боится его.
Зиганшин улыбнулся и вдруг почувствовал такой страх, что еле устоял на ногах. Внезапно его окатила волна ледяного ужаса, острой тоски оттого, что он не сможет от всего защитить это существо, так доверчиво прижавшееся к нему. Даже если воздвигнет вокруг нее вал из собственной плоти, примет на себя все удары и упадет мертвый, все равно не сможет.
Это чувство оказалось страшнее боли, оно прошило его насквозь, как молния, и что-то изменило в нем навсегда.
Выйдя из комнаты, он осторожно прикрыл дверь, спустил Свету на пол и сел на верхнюю ступеньку лестницы.
– Сейчас, малышка, переведу дух.
Голова кружилась. После первого боя он не был так потрясен, как сейчас.
– Так, одного щенка, стало быть, сбагрили, давай думать, куда остальных девать. Ах, Пусик-Пусик, что же ты натворил? – сокрушался внизу Лев Абрамович. – Разве мог дедушка подумать, что приличная детская собака способна на такие непотребства! Да и хоть бы и неприличная, но вы посмотрите, какие у него коротенькие ножки! Разве можно делать дела, имея такие ножки?
– Давай не при ребенке, – буркнул Зиганшин.
Пусик, не вынеся упреков, взбежал по лестнице и остановился рядом с ним, вывалив язык и энергично размахивая хвостом. В полумраке Зиганшину почудилась на его морде самодовольная и циничная ухмылка.
Света осторожно погладила собаку между ушей, Пусик застучал хвостом еще сильнее и хотел в избытке чувств прыгнуть девочке на плечи, но Зиганшин перехватил его, потрепал по загривку, и пес с громким топотом умчался.
Зиганшин все сидел на лестнице, не зная, как быть дальше, и Света устроилась рядышком. Он закрыл глаза и понял то, что не выразить ни словами, ни мыслями.
Совесть молчала, будто ее ампутировали, и Маргарита не призналась редактору в подлоге, а, совсем наоборот, села за компьютер и написала большую статью о творчестве Салтыкова-Щедрина так, как это мог бы сделать Костя.
«Просто я хочу отвлечься, – уговаривала она себя, – просто убить время, а показывать эту ерунду я никому не буду, а если и покажу, что с того? Редактор – опытный специалист, за много лет изучил Костин стиль, он мгновенно раскусит всю мою аферу. А я так… Все жены любят по-тихому вторгаться в личное пространство мужей. Кто читает сообщения супруга, кто спит на его половине кровати, кто носит мужнины свитера, кто пьет из его любимой чашки, а я лезу в любимую работу».
Костя в основном занимался классикой, но не оставлял без внимания и современную литературу, время от времени публикуя пространные рецензии на интересные новинки. Маргарита легко и с удовольствием продолжила бы это дело, но увы… не может человек анализировать произведения, вышедшие в свет после его смерти.
Подумав так, Маргарита чуть не отхлестала себя по щекам. «Как ты смеешь шутить над этим, бездушная психопатка! Ты потеряла самого близкого человека, который составлял смысл твоей жизни, ты обязана умирать от отчаяния, а ты сидишь и смеешься! Бездушная, беспринципная, неблагодарная дрянь!» Маргарита изо всех сил пыталась погрузить себя в черную тоску, но ничего не получалось.
Стоило хоть на секунду отвлечься от самобичевания, мысли устремлялись к житейским делам. Почему не звонит Вадим и действительно ли его вызвали с работы или это всего лишь инсценировка, чтобы не тратить вечер на общение с женщиной, которая при ближайшем рассмотрении не понравилась ему? Да, наверное, его сразил сельский шик ее брючного костюма, и бедняга быстренько поставил в телефоне будильник, или секундомер, чтобы сымитировать вызов.
Это предположение неожиданно зацепило Маргариту. Она не сердилась на кавалера за мошенничество, напротив, такой способ отшить девушку более элегантен, чем исчезнуть после поцелуев, а то и, не дай бог, секса. Тем более что она тоже не хотела встречаться с Вадимом, так что все устроилось очень даже хорошо.
Гипотеза о подстроенном телефонном звонке тревожила ее без всякой связи с поклонником. Почему-то казалось, если она додумает до конца, разгадает задачку, то поймет что-то важное, ускользающее от нее.
Но что именно и как это поможет, пока оставалось неясным.
От Вадима мысли переходили на вождение, которым Маргарита не на шутку увлеклась. Пора осваивать кольцевую автодорогу. Страшно выезжать на магистраль, но если не преодолеть себя, так и будешь кружить по подворотням.
Пусть она неумеха и недотепа, но в крайнем правом ряду найдется местечко и таким! «Ах, если бы потренироваться и стать хорошим водителем, тогда можно устроиться в такси, – ухмыльнулась Маргарита, – и любимая работа, и потребность в общении удовлетворяется. Только это невозможно, дорогая. Ты не имеешь права отвечать за чужую жизнь!»
На сорок дней Маргарита не стала никому звонить, решив, что настоящие друзья сами вспомнят последнюю дату товарища. Она тщательно прибралась в квартире, приготовила несколько салатов, буженину, пирог и навела тесто для блинов, хотя не была уверена, что они полагаются по обычаю.
Утром поехала на кладбище и по узенькой тропинке дошла до Костиного последнего пристанища. Временный памятник почти занесло снегом, на черных крестах других могил со стершимися от времени надписями лежали высокие снежные шапки, в белых кронах деревьев проблескивали алые гроздья рябин, устоявшие в морозы, и солнечные лучи обещали скорую весну. День выдался нарядным, светлым, и это, наверное, для Костиной души было хорошо.
Сняв рукавичку, Маргарита голой ладонью очистила низенькую бетонную стелу. Как хорошо, что снег укрыл грубо перекопанную, вывернутую наизнанку землю, еловый лапник и венки. И все равно выглядывают из сугроба черные кончики траурных лент.
Она разложила по холмику красные гвоздики, смахнула снег со скамеечки и села. Скамеечка была чужая, но Маргарита решила, что это ничего.
Она пристально смотрела на могилу и пыталась вызвать в душе хоть какие-нибудь чувства, хоть слабый отклик боли, но ничего не получалось.
Хотелось только поскорее уйти, и хорошо бы больше никто не пришел помянуть Костю.
Маргарита заставила себя сидеть дальше.
Минут через десять появился Давид, а вместе с ним – давешняя девушка с кафедры. Увидев Маргариту, она заносчиво вздернула подбородок, мол, попробуй только прогнать меня! Это живым он был твой, а теперь смерть разлучила вас, и он принадлежит всем.
Маргарита отвела глаза.
– Кафедра передает тебе самые искренние соболезнования, – мягко сказал Давид, положив цветы на могилу, – все хотели прийти, но сегодня рабочий день, сама понимаешь…
На узенькой скамейке еще оставалось место, Давид сел и притянул ее к себе.
Девушка с кафедры осталась стоять в отдалении, между двух высоких покосившихся крестов, и так и держала в руках свои цветы.
Зачем она пришла? Хочет получить какой-то знак свыше? Обещание встречи на том берегу? Господи, какое же, в сущности, болезненное это чувство – безответная любовь, и как жаль, что в юности понять этого нельзя…
Маргарита вздохнула. Ну ладно, она хоть дождалась, а девушке ничего не светит, по крайней мере в этой жизни, а существует ли та, еще большой вопрос.
С молоком матери впитав сказки Оскара Уайльда, Маргарита считала, что жертвовать собой во имя любви – это прекрасно, а сейчас впервые подумала, что не очень. И даже как-то ненормально, если вдуматься.
Мужская неразделенная любовь действительно красива, потому что предполагает активные героические действия по завоеванию предмета страсти, а у женщин немножко другая ситуация.
Женское обожание – это либо молчаливое страдание, либо «служение», а Пушкин не зря сказал: «Нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности».
Некстати пришедшая на ум цитата заставила Маргариту поежиться от стыда. Сколько лет, боже мой, сколько лет она проявляла эти качества… Зачем? Почему решила, что Костя ее половинка только на том основании, что сердце подпрыгивало в груди всякий раз, как она его видела? Да что там лукавить, любовь к Косте была просто способом спрятаться от реальности, не жить, не принимать решений, потому что, когда тебе не отвечают взаимностью, все остальное уже неважно.
Так и девушка станет прятаться от жизни за широкой спиной призрака…
Маргарита поднялась со скамейки и решительно двинулась к девушке. Та отступила. Маргарита поднажала, по пути задела низкое дерево, растущее возле тропинки, и получила за шиворот небольшой водопадик снега.
– Стойте, куда же вы! – Голос прозвучал странно громко в белой тишине кладбища.
Девушка остановилась.
– Давайте вернемся, – Маргарита взяла ее за локоть, – постоим еще немного, а потом прошу вас поехать к нам. Константину Ивановичу это было бы приятно.
– Но… – смешалась девушка.
Маргарита перешла на шепот:
– Слушайте, раз ничего не было, то и стыдиться нечего. Все хорошо.
Девушка нахмурилась:
– Извините, но это не моя заслуга. Это Константин Иванович…
– Важен результат, – перебила Маргарита.
Тут подошел редактор. Маргарита виделась с ним редко и в перерывах между встречами забывала, какой он симпатичный человек. Он носил старомодное прямое пальто и меховую шапку, так одевались папы времен Маргаритиного детства, и, может быть, поэтому она чувствовала к нему инстинктивное доверие.
Подойдя, редактор обнял ее, ткнул в щеку густой заиндевевшей бородой и, по журавлиному подняв одно колено, поставил на него очень старый дипломат и извлек оттуда четыре красные гвоздики.
Все вчетвером они постояли возле могилы, как почетный караул. Ноги у Маргариты совсем застыли, но никто не шевелился, пока она не поняла, что должна первая отойти.