Девушка посмотрела на Маргариту как собака, у которой хотят отобрать кость.
– Возможно, я просто сильно пьяна, но сейчас ясно вижу твое будущее, – протянула Маргарита, – когда-нибудь у тебя будут дети, и ты повезешь их на дачу. Есть у тебя дача?
– Угу. Развалюха в деревне.
– Повезешь их в развалюху, потому что детям необходим свежий воздух. И когда наступит золотая осень, воздух похолодает, ты захочешь надеть что-нибудь теплое, и в куче старых вещей найдешь этот свитер и удивишься, какой он приятный и теплый, и не сразу вспомнишь, откуда он у тебя взялся. А когда вспомнишь, улыбнешься, и Костя с неба улыбнется тебе в ответ.
Девушка тяжело вздохнула.
– Ты могла бы быть моей дочкой, – вдруг сообразила Маргарита.
– Это вряд ли.
– Ну да, если бы я родила, я бы знала. Я в том смысле, что ты мне в дочери годишься. И вот что я скажу тебе, как потенциальная мать: живи с живыми. Я вдова, ладно, а у тебя все впереди. Не заслоняйся мечтами и призраками.
Тут на пороге появился Давид.
– Устали, девчонки? – спросил он, садясь в ногах кровати, и Маргарите вдруг спьяну показалось, что это – плот, на котором они втроем отправляются в интересное путешествие.
Девушка хотела подняться, но Давид мягко придержал ее за плечо:
– Лежи, лежи.
– Неудобно…
– Я сам тебе наливал, а водка, знаешь ли, никого не щадит. Поэтому все удобно.
– Скажи ей, что жизнь – это не ожидание чуда! – заявила Маргарита.
– А что тогда?
– Просто чудо. Скажи, а то мне она не верит.
– Позвольте мне прервать ваши вечные споры, – негромко затянул Давид своего любимого БГ, – позвольте расшатать скрепы и опоры. Время беспощадно, оно как волчица, мы сидим здесь, а оно мчится…
Маргарита погладила его по плечу. После смерти Петеньки она ни разу не слышала, чтобы Давид пел, и совсем забыла, какой у него хороший голос.
– Дальше, Давочка!
– А дальше там не для дамских ушей, – улыбнулся Давид, – но суть в том, что сегодня мы всё сделали правильно.
Зиганшин вдруг обнаружил, что незаметно для себя попал в паутину какого-то страшного бабского синдиката и вряд ли когда-нибудь сможет вырваться. Мама, Фрида, Анжелика Станиславовна и обе Светы объединились и выступали против него могучим единым фронтом, и сегодня утром, когда Фрида, приоткрыв один глаз, сказала ему: «Анжела просила тебя вечером заехать к ней домой, возьмешь детские вещи, а заодно что-то вам там надо по работе», Зиганшин окончательно понял, что сопротивление бесполезно.
Жену он понимал – Фрида реаниматолог, работала в мужском коллективе, поэтому подруг не завела, вот и тянется к Анжелике Станиславовне, опытной многодетной матери.
Но что его собственная мама теперь не может студня сварить без мудрой консультации Ямпольской – это вызывало шок.
Но делать нечего, и в назначенный час Зиганшин, с трудом приткнув машину на небольшой парковочке возле сетевого магазина, звонил в дверь Анжелики Станиславовны.
Она уже успела переодеться в домашнее – спортивный костюм такого запредельно бирюзового цвета, что Зиганшин дернулся, словно от удара током.
– Пошли, я обещала Фриде тебя покормить. Вас, если угодно, товарищ подполковник.
– Да уже не угодно.
– Ну слава богу!
Она провела Зиганшина в кухню, где ничего не изменилось со времен его первого визита, и усадила за тот же самый выскобленный до белизны деревянный стол. Через секунду перед ним оказалась большая тарелка густого куриного супа с лапшой.
Зиганшин вдохнул упоительный аромат и без дальнейших дискуссий заработал ложкой. Он обожал это блюдо, но почему-то ни мама, ни жена никогда его не готовили, так что сейчас он наслаждался любимым вкусом, а сознание, что этим он как бы немножко предает своих женщин, служило приятной приправой.
Анжелика смотрела на него, словно бабушка на любимого внука и, как настоящая бабушка, налила добавки.
– Мы с дочками тебе две коробки приготовили. В одной всякие вещички отобрали, что получше, а в другой – коллекция Барби. Девчонки вчера весь вечер отмывали кукол, так что они совсем как новые, и одежда тоже, нераспечатанная вообще есть. Поверь, родной, меняться детскими вещами не зазорно. Все нормальные люди так поступают, – говорила Анжелика, подавая ему чай с огромным куском яблочного пирога.
Зиганшин откусил и зажмурился от удовольствия.
– Слушай, а как же так получилось, что у вас обе дочки Светы? – вдруг спросила Ямпольская.
– Фантазия бедная.
– Нет, серьезно. Вроде адекватные люди, и вдруг такое.
– А ты сама не догоняешь? Пирог, кстати, сказка.
– Так, погоди, – нахмурилась Ямпольская, – это что же, кто-то приемный у тебя?
– Все. Только не обсуждай эту тему на службе, пожалуйста.
– Будь спокоен. Нет, ну ни фига себе! Ого! – Она всплеснула руками. – Ну, Фрида партизан! И сама я ни за что бы не подумала. Они же на вас так похожи.
Зиганшин пожал плечами и решил не объяснять, что старшие – его родные племянники.
– Особенно младшая Света, – продолжала она, – старшие больше в Фриду, а девочка – вылитый ты.
– Что, правда? – спросил Зиганшин, чувствуя, как против воли губы расползаются в глупую улыбку.
Анжелика не успела ответить, потому что в кухню вошел муж.
– Пупсик, – начал он, быстро ответив на неловкое приветствие Зиганшина, – а где моя белая майка?
– Коля, ты понимаешь, что преступность распоясалась? Фактически родина в опасности, а я все брошу и побегу тебе майку искать?
Зиганшин съежился от неловкости, стараясь занимать как можно меньше места.
– Хорошо, сам поищу, пупсик, работайте.
– Ладно, пусть преступный элемент еще три минуты побесчинствует, – вздохнула Анжелика и вышла.
Оставшись вдвоем, мужчины переглянулись. Сказать было нечего.
Видно, Ямпольская была хорошей хозяйкой, потому что вернулась буквально сразу, держа в руках аккуратный белоснежный квадратик.
Зиганшин отодвинул кружку:
– Давай по-быстрому обсудим, что ты хотела, и я поеду.
Дело о взрыве буксовало, и с какой стороны подтолкнуть, чтобы сдвинуть его с места, пока оставалось не ясно. За наследников не уцепиться, об исполнителе, принесшем взрывное устройство, известно только одно – его никто не видел, а где еще рыть – черт знает. Анжелика справлялась о состоянии Оксаны Максимовны Дымшиц – врачи сказали, что непосредственной угрозы жизни в настоящее время нет, только разговаривать с нею бесполезно. Насколько сильно пострадала ее психика от травмы, говорить пока рано, но ясно одно – на прежний уровень она не вернется.
Зиганшин нахмурился, думая, где бы еще поискать. Свидетели и окружение опрошены, обыски проведены…
– Стоп! А на хате Рогачева? – спросил он. – Не у жены, а в его девичьей квартирке?
Анжелика пожала плечами:
– Так он там и не бывал. Вдова сказала, что, как его мать умерла, муж забыл туда дорогу. Сдавать им было не надо, денежки в семье водились, поэтому выключили коммуникации, дали ключи на всякий случай соседям снизу и успокоились.
– Надо там жалом поводить.
– Да что ты хочешь найти?
– Понятия не имею. Только за грибами надо идти в лес, а не сидеть дома и гадать, найду – не найду.
– Логично, – кивнула Анжелика.
Зиганшин спросил насчет трудовой деятельности Дымшица и Рогачева, но Ямпольская с тяжелым вздохом призналась, что не знает, за что там можно зацепиться. Даже если не учитывать, что работники культуры в основном ребята травоядные, тихие и уничтожают конкурентов с помощью бумаги, а не оружия, все равно, как она ни старалась, не смогла найти даже намека на мотив. Константин Иванович коллег не подставлял, никому кислород не перекрыл, и все его немногочисленные аспиранты вполне успешно защищались. Он не валил студентов на экзамене, наоборот, слыл либеральным преподом, у которого всегда можно ликвидировать «хвост». Дымшиц был чуть построже, но тоже не лютовал, единственным человеком, пострадавшим от его научной принципиальности, оказался лучший друг Рогачев.
Впрочем, коллеги в один голос утверждали, что Константин Иванович не обиделся на Давида Ильича за излишнюю придирчивость, а, наоборот, отнесся к ситуации с доброй иронией. Кому-то удается подняться благодаря собственным достижениям, а кому-то приходится для этого наступать на других, дело известное. Рогачев – ученый с мировым именем, популярный автор, в его случае титул доктора наук ничего не значит, а Давиду надо как-то потешить самолюбие. «Немножко покуражится и пропустит, – смеялся Рогачев, – главное, чтобы я сам окончательно не потерял интерес к этому проекту».
Завистники у Рогачева были, как у любого успешного человека, но настоящих врагов он, похоже, не нажил.
– Может, какой непризнанный гений подсуетился? – вяло предположил Зиганшин. – Типа Рогачев – знаменитый писатель, а я в заднице сижу.
– Ну, родной, Константин Иванович у нас все-таки не Гарри Поттер, – фыркнула Анжелика, – но эту тему я тоже прокачала, будь спокоен. В редакции сказали, что он был слишком самобытный автор и прямых конкурентов не имел.
– Откуда они знали?
– Смотри, – Анжелика, не спрашивая, налила ему еще чаю и положила огромный кусок пирога, – мы с тобой, допустим, пишем детективы. Ты автор, и я автор. Только у меня миллионные тиражи и слава, а твои пять книг пылятся где-то в углу и сто лет никому не нужны.
– А чего это у тебя деньги и слава, а я лох? – вдруг обиделся Зиганшин.
– Для наглядности. В общем, ты страдаешь, а потом вдруг решаешься. Может, чувство справедливости тебя заело и обида за настоящую литературу, или ты из чисто практических соображений хочешь устранить конкурента, но суть в том, что ты убиваешь меня. Так вот у Рогачева была совершенно иная ситуация. Он выдавал уникальный продукт. Никто больше не предоставлял таких увлекательных литературоведческих историй, понимаешь? Он создал уникальный бренд на пустом месте, никого не подвинул и не обошел.
– Этого никогда нельзя утверждать с гарантией, – вздохнул Зиганшин, – просто пока у нас нет резона думать иначе. Может, хитрый преступник сначала в стол накатал сто книг а-ля Рогачев, а потом раз – и освободил себе нишу. Редакция горюет, а он такой: «Граждане, без паники! Вы хочете песен? Их есть у меня!»