– Да брось.
– Нет, Славик, это странно.
Зиганшин дернулся оттого, что его так назвали, но поправлять не стал.
– Понимаешь, деньги – это нормально. За них убивали, убивают и будут убивать, жуткая банальщина. А ситуация с чемоданом – вот ты как хочешь, а у меня она не укладывается в голове. Ну как это? Почему только папины бумаги отправились в изгнание? Почему не весь архив? Я специально перепроверила протокол обыска – у Рогачевых в доме куча всякой писанины. Горы просто. Я и сама помню, что там даже школьные тетрадки Маргариты были. Так вот почему-то их она оставила дома, а труды любимого отца вывезла. Зачем?
– По-моему, ты загоняешься.
– А мне кажется, если мы это поймем, то поймем и все остальное. Может, и фонд не понадобится трясти.
– А, вон в чем дело!
Он улыбнулся этой вполне понятной человеческой слабости – искать не там, где потерял, а где светло. Анжелика придумывает всякие фантастические версии, лишь бы не заниматься тем, в чем не сильна. Между тем надо собраться и все-таки раскрыть это действительно странное преступление, хотя бы потому, что начальник вызывал его к себе и сказал, что вопрос о повышении почти решен, надо только показать, что подполковник Зиганшин действительно так хорош в своем деле, как о нем отзывается непосредственный руководитель.
– Слушай, я прямо сегодня позвоню своему следаку. Ну и ты тоже посоветуйся с коллегами, потому что все равно надо будет…
Тут он услышал в трубке гудки – кто-то настойчиво пытался дозвониться.
– Анжел, повиси, – попросил он и переключился на жену.
– Слава, ты можешь меня забрать, а то у нас автобус сломался.
По голосу было ясно, что Фрида сильно замерзла. Зиганшин вскочил. Автобус этот был последний.
– Я же тебе сказал такси взять, – закричал он, влезая в джинсы.
– Ну вот не взяла, что ж теперь? Попроси дедушку пока посидеть.
– Он и так здесь.
Быстро обрисовав Льву Абрамовичу ситуацию, Зиганшин побежал к машине, на ходу прощаясь с Ямпольской, которая все пыталась вкрутить ему какие-то свои следственные озарения, но он уже не слушал.
Ничего удивительного в поломке автобуса не было, наоборот, странно, что это старое корыто вообще завелось в такой мороз. Маршрут непопулярный, нерентабельный, кроме Фриды на нем ездят одни льготные бабули, поэтому машины там тоже сильно немолодые.
Летом хоть дачники катаются, а сейчас мертвое время. Никому не нужно в эти края, дорога пустая, так что попутку не вдруг поймаешь, а кроме того, страшно садиться к незнакомому человеку. Подбирать незнакомого человека, впрочем, тоже страшно. Люди постоянно доказывают, что не стоит им доверять и помогать.
Минут через пятнадцать езды Зиганшин заметил темные очертания автобуса и несколько подпрыгивающих силуэтов возле него. Он припарковался на обочине так, чтобы осветить фарами автобус, и подошел к терпящим бедствие.
На дороге было темно и тихо. Автобус поблескивал в лучах фар, выхвативших из темноты его заиндевевший бок. Рядом скорее угадывался, чем был виден вековой лес, а из высокого звездного неба веяло холодом вечности.
Зиганшин спрятал лицо в вороте свитера, потому что щеки схватило морозом, и обнял жену. Где-то вдалеке послышался собачий лай, но так глухо, что все только поняли, как далеко они от человеческого жилья.
Другие пассажирки смотрели на него хмуро, но с надеждой.
– Что делать-то, отец? – спросил Зиганшин у шофера, седого человека с внушительными казацкими усами, подернувшимися льдом.
Водитель попросился «на веревку».
– Угу, – сказал Зиганшин, – как раз мечтал трансмиссию убить.
– А что же делать, Славочка? Не можем же мы просто так уехать.
Зиганшин с тоской посмотрел на стайку бабок. Те самые, наверное, старухи, которые гнобили Фриду за велосипед в салоне и заставляли закрывать все окна в тридцатиградусную жару, ибо «продует».
«Вот пусть и попрыгают, – мстительно подумал он, – хоть узнают, что такое реально продует».
– Ладно, – буркнул он, – развезу. Только вы сразу все не влезете.
Водитель пытался дозвониться в свой автопарк, но никто не отвечал. Что ж, вечер субботы. Зиганшин помог ему откатить автобус на обочину, благо в этом месте она была широкая, и обещал подкинуть назад, к развилке, где до райцентра ходят другие автобусы, не такие ненадежные.
Чтобы ограничиться двумя ходками, пришлось Фриду в машину не брать. Зиганшин стянул с себя куртку, не слушая возражений, надел на жену наподобие плащ-палатки и повез первую партию старушек, тех, которые жили в деревнях поближе.
Бабки сидели смирно, только выходя выдали такой каскад благодарностей, что ему стало неловко.
Когда он вернулся, Фрида совсем окоченела. Зиганшин поскорее утрамбовал всех оставшихся в машину, сначала сделал небольшой крюк, чтобы посадить водителя в маршрутку до райцентра, а потом поехал в сторону дома.
Куртку он так и не надел, потому что Фриде она была нужнее, и, несмотря на то, что печка джипа работала отлично, к концу дороги тоже начал замерзать.
Из-за дурацкой спасательной операции он отсутствовал дольше, чем планировал, и Фрида, как только села в машину, немедленно принялась названивать Свете, но телефон сел после первого же гудка.
– Дома надо было сидеть, а не болтаться целый день неизвестно где, – буркнул Зиганшин и подал ей свой мобильный. – А представь, он бы у тебя сел до того, как ты мне позвонила.
– Ничего, я бы свой дала, – вмешалась маленькая востроносая старушка с заднего сиденья, – у меня бабкофон надежный, как швейная машинка «Зингер».
– С чем вас и поздравляю. Только сейчас номера наизусть никто не помнит.
– А ты бы не стал волноваться разве?
Он пожал плечами:
– Я бы думал, что вы с Анжелкой зависли. А где ты, кстати, была?
– Потом скажу.
– Ну как хочешь.
Фрида пыталась бодриться, но по синим дрожащим губам и съежившейся фигуре было видно, что она продрогла до костей. Зиганшин и сам замерз, как цуцик, особенно пальцы ног, и он знал, что сейчас в тепле они начнут адски болеть.
Он поднялся в спальню, разобрал кровать, накидал поверх одеяла пледы, сколько нашел, разделся догола и лег.
– Фрида, иди сюда, – позвал он.
– Да рано еще ложиться.
– Иди, погреемся.
Она покачала головой, и Зиганшин вдруг разозлился.
– Просто погреемся, – повторил он, – лучший способ, между прочим.
– Славочка, я чаю попью.
– Ты вообще-то не одна тут замерзла. Давай, все снимай с себя и ложись. Ничего личного, Фрида, просто теплышко.
– Отвернись.
Он послушно зажмурился, хотя в комнате и так было темно, послушал шорох одежды, и через минуту Фрида юркнула к нему под одеяло. Зиганшин крепко прижал ее к себе, с острой радостью чувствуя прикосновение ее ледяных ладошек.
– Вспоминается один пошлый анекдот, – засмеялся он, – милая, ты у меня, как батарея, – что, такая теплая? – нет, ребристая. Серьезно, Фрида, что-то ты совсем исхудала.
– Да нет.
– Да да! Вот тут кость, и тут, и тут…
Она высунула руку из-под одеяла и легонько постучала его по лбу:
– И тут тоже кость.
– Согласен. Фридочка, надо кушать. Сейчас полежим немного, согреемся, пойдем чай пить, я тебе сгущенку открою, и чтобы при мне съела минимум полбанки.
– Сам ешь свою сгущенку.
– У меня мослы во все стороны не торчат.
Фрида вдруг стала отодвигаться от него, но Зиганшин ее не выпустил, только крепче прижал к себе.
– Хочешь, разведемся? – вдруг сказала Фрида.
– Нет, не хочу.
– Я же тебе не нравлюсь.
– Нравишься.
– Не ври, Зиганшин, я тебе противна.
– Ты дура, что ли, Фрида?
– К сожалению, нет. Ты хороший человек, Слава, и хочешь скрыть, что тебя от меня воротит, но получается не всегда. То опустилась я, то мослы, то еще что-то вырвется. И я действительно сильно изменилась, так что ты ни в чем не виноват. Честно говоря, мне самой страшно смотреть на свой живот после операции…
– Это пройдет, – Зиганшин обнял ее изо всех сил, – со временем шрамы твои разгладятся, не бойся. А мне и так не страшно.
– Все равно не хочу, чтобы ты спал со мной через силу.
– Ты поэтому мне, что ли, не даешь?
Фрида прерывисто вздохнула:
– Помнишь, ты сказал, что я опустилась?
– Да я просто злой был.
– Это не важно.
Зиганшину стало мучительно, до тошноты, стыдно.
– Жаль, ты не можешь влезть мне в голову и посмотреть, о чем я думаю, – пробормотал он, – ты бы сразу тогда поняла, что это неправда.
– Правда.
– Нет, Фрида. И тогда, помнишь, ты сказала, что ты последняя женщина, с которой я хочу быть, а я тебе не возразил, это тоже неправда.
– Конечно, помню, – вздохнула Фрида.
– Это наглое вранье было. Ты прости меня, но…
Тут Вова завозился, закряхтел у себя в кроватке, нужно было срочно его успокоить, пока не разбудил брата.
– Лежи, зайчик.
Зиганшин быстро натянул спортивный костюм, включил ночник и сменил малышу пеленку и марлевый подгузник, немного рисуясь перед Фридой, как ловко он умеет это делать.
Отнес мокрое в корзину для грязного белья и вернулся в спальню. Фрида собиралась вставать, но Зиганшин удержал ее:
– Лежи, грейся. Слушай, а я, честно говоря, думал, что это я тебе противен.
– Ну что ты, Славочка, нет. Мне просто стыдно, что я стала такая, а поделать ничего не могу, – смущенно пробормотала Фрида.
Зиганшин нащупал под одеялом ее ступни. Они были очень холодные, он положил их себе на коленки и принялся растирать. Дотянулся до комода, достал свои шерстяные носки и надел на Фриду.
– Ну вот, теперь не простудишься. Фридочка, что тебе сказать, чтобы ты поняла? Я люблю тебя, а то, что ты думаешь, что я думаю, я даже повторять не хочу, потому что это бред.
Она покачала головой.
– Правда, Фрида. Ты мое сердце. В том смысле, что я чувствую тебя, но не понимаю, только знаю, что без тебя мне не жить.
– Зиганшин, давай снизим уровень дискуссии.