– Привет, Лаура. Я чувствовал, что ты сейчас позвонишь.
– Как ты себя чувствуешь? Лучше, чем вчера?
– Вчера у меня выдался трудный день. Похмельем мучился. Но сейчас все в порядке. Послушай, Лаура, – Хулио заговорил быстро, путаясь в словах, – не знаю, что тому виной – то ли возраст, то ли весна, но я весь горю… я сегодня дважды мастурбировал… я могу думать только о тебе, все, что я ни делаю и ни говорю, ведет к тебе.
– Молчи! Молчи. У меня сердце готово разорваться. Нужно потерпеть. Ты не чувствуешь, что приближается решительный час?
Хулио немного помолчал. Потом заговорил снова:
– Да, меня уже несколько дней не покидает предчувствие. Словно кто-то подает мне знак. Я вижу все в другом свете. Лаура, вчера я был пьян, но сегодня я почти не пил, только немного виски, и я по-прежнему уверен, что хочу жить с тобой.
– Не хочешь стареть один, так ведь? – задала она провокационный вопрос, и Хулио, даже не видя ее, догадался, что она улыбается. – А что ты сейчас делаешь?
– Смотрю по телевизору фильм Хичкока. А когда он закончится, сяду писать. Я пишу роман.
– Если он получится таким же замечательным, как твои рассказы, будет просто здорово. А кому ты его посвятишь?
– Тебе, жизнь моя, тебе. Послушай, я купил себе джинсы и пару цветных маек – устал от костюмов и галстуков. Они меня старят.
– Ты стройный, джинсы на тебе хорошо будут смотреться.
– Как думаешь, не продать ли мне машину? Куплю вместо нее мотоцикл – огромный, какие сейчас делают, – и объедем на нем вместе с тобой всю Европу.
Лаура весело засмеялась, а Хулио добавил:
– Я серьезно. Вчера я был у одного приятеля – он мой ровесник и совсем лысый. Но выглядит гораздо моложе меня, потому что носит модную одежду. Он подарил мне отличный белый пиджак – знаешь, из этих, что всегда выглядят мятыми.
– Сколько раз сегодня ты наливал себе виски, любимый?
– Раза два. Но помногу.
– Весна свела тебя с ума, – подвела итог Лаура игривым голосом, растягивая слова, – словно это она сама была весной.
– Ты свела меня с ума, Лаура, – возразил Хулио.
Они помолчали несколько секунд, словно оба в один миг отказались продолжать общение через посредника, который не позволял им видеть друг друга, или словно после вспышки веселья вдруг оба погрустнели.
– Мне пора заканчивать разговор, – быстро проговорила Лаура, как если бы кто-то приближался к ней.
– Не забывай меня, – попросил Хулио. – Не забывай меня, жизнь моя!
Лаура повесила трубку и пошла на кухню готовить кофе. Поставив кофеварку на огонь, она вернулась в гостиную, и тут же снова зазвонил телефон. Звонила ее мать.
– С кем ты разговаривала, дочка? Невозможно было дозвониться.
– С одной знакомой, которую терпеть не могу. Вы с ней на пару сегодня не дадите мне досмотреть фильм.
– Да его уже третий или четвертый раз показывают. А что Карлос делает?
– Он наверху, у себя в кабинете. Работает.
– Как продвигаются дела с новым назначением?
– Да вроде все хорошо. Конкурентов почти нет.
– Хоть бы ему повезло, дочка! Ему это сейчас очень нужно.
Лаура не ответила: не хотела продолжать этот разговор.
– После того, что ему пришлось пережить… – Мать сделала еще одну попытку спровоцировать ее.
– Что ты имеешь в виду, мама? – спросила Лаура.
– Ваши отношения, что же еще. Никак они у вас не ладятся!
– Мама, не начинай! – начала злиться Лаура.
– Это ты не начинай. Скажи правду: у тебя есть другой мужчина?
– Какой другой мужчина! У меня на это нет времени.
– Послушай, дочка, приключения – вещь приятная. Только вот долго они не длятся, и после них во рту остается привкус горечи. Если не кончается чем похуже.
– Тебе это известно из собственного опыта? – спросила Лаура с нарочитой жестокостью. Она хотела повесить трубку, но не могла: слова матери задевали ее. Они продолжали оскорблять друг друга, понимая при этом, что взаимные оскорбления не отдалят их друг от друга, а лишь упрочат их связь. Каждая из них жила в лабиринте собственных грехов и ошибок, в которых все больше запутывалась, и эти лабиринты давно переплелись между собой.
– Я твоему отцу не изменяла! – с болью в голосе воскликнула мать.
– Ну и зря.
– Послушай, дочка, давай прекратим этот разговор. Запомни только: что бы ты ни сделала, твоя мать всегда будет на твоей стороне. Даже если станет умирать от боли и стыда. Всегда на твоей стороне.
– Этим ты даешь мне разрешение?
– Прощай, – ответила мать и повесила трубку.
Лаура вернулась на кухню и выключила газ: кофе кипел уже несколько минут. Но выкипело совсем немного. Лауру удивило, что она не испытывает ни малейшего чувства вины, и более того: уверена, что это чувство никогда больше ее не остановит. Никогда не омрачит ее жизнь. Переливая кофе в термос, она думала о том, что своим теперешним спокойствием обязана матери, что та словно взвалила их общую вину на свои плечи, облегчив дочери путь к намеченной цели. И вдруг Лаура поняла, что за всеми разносами, которые устраивала ей мать, за всеми проповедями, что она ей читала, скрывались ободрение и поддержка. Мать словно подталкивала дочь к запретной черте – осторожно, со сдерживаемым нетерпением, – словно умоляла сделать последний шаг. И это была даже не мольба, это был приказ.
Она долила в термос молока из бутылки, положила двенадцать ложек сахара, потом взяла термос и прошла с ним в ванную, где пересыпала в него содержимое флакона с голубыми капсулами и завинтила крышку. Удостоверившись, что дочь спит, взяла ключи и поднялась в приемную мужа.
Карлос Родо сидел за печатной машинкой. Увидев входящую жену, прервал работу и улыбнулся:
– А вот и кофе. Очень кстати!
Пот лил с него градом, а волосы так слиплись, что стала заметна намечающаяся лысина. Во взгляде сквозило если не сумасшествие, то крайнее возбуждение.
– Пей понемногу, – посоветовала Лаура, – чтобы на весь вечер хватило. Боюсь, будет невкусно: я положила слишком много кофе и слишком много сахара. Пей, словно это сироп.
Вернувшись домой, она снова зашла к дочери – проверить, не проснулась ли та, потом пошла в гостиную, выключила телевизор и выдвинула ящик письменного стола. Раскрыв извлеченный из тайника дневник, начала писать: «Сделать можно все, но не все разрешено делать. Недозволенное прячется внизу, и его пожирают живущие в канализации крысы. Дозволенное обитает на поверхности, и его потребляют министры. Дистанция между разрешенным и запрещенным (то есть между распрещенным и зарешенным) не всегда одинакова. Порой дистанция растворяется, словно яд в кофе (или словно як в коде), и тогда дозволенное и недозволенное становятся единым целым. И тогда не возбраняется совершать жестокие деяния (или дестокие жеяния), как на карнавале в Рио-де-Жанейро. А когда праздник кончается, все снимают маски и костюмы (каски и мостюмы) и возвращаются к обычной жизни – иногда счастливой, иногда нет, но без вмешательства полиции (или полишательства вмелиции). Однако те, кому не хватает ума или здравомыслия, отказываются снимать маски и продолжают творить бесчинства, за что в конце концов их задерживают и сажают за решетку. Этим я хочу сказать, что можно наведываться в ад или в лепрозорий, но только так, чтобы об этом не догадались ни соседи, ни близкие родственники. Вопрос заключается в том, сумеешь ли потом вернуться к нормальной жизни (или к жирмальной нозни). Завтра напишу все это еще раз. Но понятным языком. Привет от меня Х.»
Она закрыла дневник, спрятала его в потайной ящик и направилась в коридор. Хотела зажечь свет, но передумала и вернулась в гостиную. Подошла к телефону и набрала номер Хулио. Услышала на другом конце провода вязкий, глухой, сонный голос, несколько секунд подержала трубку возле уха и повесила ее.
Зайдя в ванную, она умылась. Наложила на лицо крем и начала медленно раздеваться. Раздевшись донага, почистила зубы и снова вернулась в гостиную. Набрала номер Хулио. И, когда он ответил, начала ласково водить трубкой по бедрам и ягодицам под доносившиеся до ее слуха отчаянные «Алло! Алло! Слушаю!». Потом повесила трубку, с загадочной улыбкой пошла в спальню. Легла, нагая, в постель и уснула.
Шестнадцать
В четверг Хулио появился на работе одетый в джинсы, голубую майку и мятый пиджак Рикардо Мельи. Обут он был в белые спортивные туфли и того же цвета носки.
Роса, секретарша, открыла при его появлении рот, забыв даже поздороваться. Хулио сел за свой стол и принялся просматривать компьютерную распечатку сводки о продажах за последний квартал, обводя карандашом названия тех книг, которые были уже распроданы. Затем нажал кнопку вызова секретарши.
– Садись, – предложил он, когда Роса вошла.
Она села напротив него и положила на колени раскрытый блокнот, собираясь записывать. Со стороны могло показаться, что она не хочет смотреть в глаза своему шефу.
– Как тебе мой пиджак? – спросил Хулио.
– Очень резкая смена имиджа, – ответила она, улыбнувшись.
– Так нравится или нет, жизнь моя?
Роса поколебалась:
– Они сейчас в моде. И подходят для всего – и как спортивная одежда годятся, и как выходная, и на работу можно прийти.
– Ты это серьезно? – спросил Хулио неуверенно.
– Ну да, – ответила Роса, почти не колеблясь, словно вдруг стала поклонницей нового стиля. – К нему рубашку светлых тонов и кремовый галстук – получится отлично. И тебе очень пойдет.
– Просто на выход я хотел купить костюм целиком. Такой же мятый. И кожаный галстук.
– Мне кожаные галстуки совсем не нравятся. Черт его знает почему.
– Бывают и красивые.
– Может быть, но мне не нравятся.
Хулио закурил и оглядел кабинет. Действительность по-прежнему демонстрировала свою обратную сторону.
– Этот шкаф для бумаг похож на гроб.
– Но он очень удобный.
– И шторы ужасные. Когда-то они, возможно, и казались элегантными. Всякий раз, когда я на них смотрю, вспоминаю крохотную гостиную в доме своих родителей.