— Вот, с этой вашей перенесенной практикой, времени совсем нет! Наставница Мадален поставила на заготовки всех, до кого дотянулась — и то зашиваемся. От котла головы поднять некогда.
Выглядела она и впрямь не очень — под глазами залегли тени, сама осунулась. И без того тоненькая, моя целительница стала и вовсе прозрачной. Вина кольнула острой иглой — ведь это ради того, чтобы обеспечить боевиков-практикантов лекарствами, наставники заставили целительниц-старшекурсниц работать на износ. А на смену вине, волной пришло злое раздражение. Кому вообще понадобилось сдвигать сроки? Оставили бы все как есть — и прекрасно успели бы подготовиться! И вообще, ладно остальные, но при чем тут Шела? Она и так, стараниями директора, достаточно загружена!
Затолкать гнев поглубже удалось не сразу. Но, когда Шела попыталась обойти меня и скрыться в комнате, я все же спросил:
— А из лука стрелять учиться ты уже передумала? Я тебя ждал…
Извиняющийся карий взгляд стал виноватым:
— Кайден, миленький, прости, а? Я хочу, очень хочу, но… Сейчас не могу. Никак! Давай перенесем? Все равно вы скоро уедете, а пока вернетесь — я как раз все забуду!
Она схватила меня за рукав, и я почувствовал, как под этим щенячьим взглядом из головы выветриваются, вместе с вопросами и подозрениями, все обитавшие там мысли, оставляя блаженную звенящую пустоту. Невинное прикосновение, запах трав и снадобий, смешанный с собственным тонким запахом Шелы — и я поплыл. Кровь, отхлынувшая от опустевшей головы, скопилась в совсем ином месте.
Моя целительница еще раз бросила на меня виноватый взгляд из-под ресниц, и шмыгнула к себе, а я остался стоять посреди коридора. С неуловимым ощущением, что вот сейчас мы говорили о разных вещах.
Попытка сбросить напряжение в Лесу, ни к чему не привела. Хоть сильфида, такая же переменчивая, как и сама ее ветреная стихия, выставила меня из рощи без объяснений, стоило лишь мне там появиться — необласканным из Брейдена я не ушел. Да только легче мне не стало — и пусть тело получило свое удовольствие, на душе скреблись кошки. Душа рвалась туда, сияли внутренним светом карие глаза, и где рыжие прядки норовили выбиться из косы.
Второй раз я попытался поговорить со своей целительницей перед отъездом… Лучше бы не пытался!
Весь последний день, перед отбытием на практику, нас гонял наставник Одран.
С возницами, нанятыми школой в городе, наставник говорил сам, нам же достались другие дела. Меня и еще пару ребят, из тех, что потолковее, куратор заставил проверить прибывшие в самый момент наемные подводы, на которых повезут школяров, конскую упряжь и самих лошадей. Мы втроем грузили заранее собранные припасы на неделю на обе группы… Словом, предотъездная суета затянулась до вечера.
Отпустили нас уже по сумеркам. Уезжать, не попрощавшись, мне не хотелось, и я поспешил в женское крыло. Шел, и боялся, что приду не вовремя, потревожу ее сон. Или что она с соседкой убежала гулять. Или что ее вызвала к себе в помощь строгая наставница Мадален — доделывать спешно последние снадобья. Или…
Сотню страхов себе придумал, сотню препятствий, что могут помешать ее увидеть, поговорить — а все равно, не отгадал.
Она открыла дверь не сразу. Сначала на мой стук раздался ленивый голос Нольвенн:
— Кого там еще к ночи принесло?
А после моего ответа — двойное девичье ойканье, Шелино «Подожди минутку!» и плеск воды. И только позже дверь открылась, и в коридор выскользнула сама Шела — с влажными завитками потемневших волос вокруг свежеумытого лица.
— Что случилось? — спросила она меня, спохватившись, смущенно поправилась, — Здравствуй!
И улыбнулась мне мягко, чуть извиняюще, ласково. И такая она была родная, такая близкая, манящая — что я забыл, все что хотел сказать. Всё забыл, все слова, которые знал.
— Да я… Да все нормально, просто… Я сказать хотел, мы уезжаем, ты тут… Ладно, я, наверное, пойду…
Я развернулся, и, крепко закрыв глаза, костеря себя в мыслях на все лады, шагнул прочь — подальше от своего позора.
— Кайден, постой! — окликнул меня встревоженный ее голос.
Я остановился, но не обернулся — не хватало еще, чтобы Шела увидела мою красную физиономию.
— Ты попрощаться приходил? — тепло спросила целительница за моей спиной.
— Угу, — отозвался я.
— Гладкой вам дороги и удачной практики. Счастливого пути, Кайден.
— И тебе счастливо оставаться, Шела! — отозвался я, наконец, оглянувшись.
Шела еще раз улыбнулась, вернулась в свою комнату, и из-за неплотно прикрытой двери я расслышал голос Нольвенн:
— Да он у тебя златоуст! И это он еще трезвый такой речистый! А пьяного, я помню, и вовсе не переслушаешь!
Дверь прикрылась до конца, и что ответила ехидной соседке моя целительница, я уже не услышал.
Так и ушел в свою комнату, и всю дорогу, пока шел, а потом пока собирал вещи, что понадобятся мне в будущую неделю, мучительно пытался вспомнить — что же я такого им, пьяный, наговорил?
Так тогда и не вспомнил.
Да и сейчас, трясясь в подводе по дороге к месту прохождения практики, тоже не вспомнил. Но теперь меня больше, чем этот вопрос, занимало другое.
В толпе тех, кто вышел проводить уезжающих, Шелы не было, не такая уж там густая толпа была, чтобы я ее не увидел — но показалось или нет, что когда мы уже выезжали со двора, в дверях женского крыла мелькнул подол зеленого платья и рыжая коса?
Глава 6
С отъездом боевиков на практику в школе сделалось гораздо тише и даже как-то тоскливее. Пустые места на скамьях в столовой создавали неприятное ощущение, что по школе пронеслась эпидемия. В коридорах отчетливо не хватало мелькания темных кожаных курток среди цветастого ученического разнообразия. Вот только боевики и раньше на практику уезжали, а такие ощущения меня посетили впервые. А еще я обнаружила, что внезапно совершенно не знаю, чем занять вечер после выполнения всех учебных заданий.
И, вроде бы, заданий меньше не стало, но зазубривая признаки отравления вехом ядовитым, зовущимся так же цикутой, я то и дело ловила себя на тянущем, едком чувстве пустоты в середине груди. Язвительная Нольвенн утверждала, что это изжога.
Если бы — уж чего проще было бы, настоять на кипяченой воде корень желтой горечавки, сдобрить силой, отцедить да и пить себе за пол часика до еды… Вот только, от душевной маеты горечавка не помогает.
Для себя я решила, что за те дни, что отведены боевикам для практики, я должна разобраться со своими чувствами. Ведь не то беда, что случилась со мной безответная любовь к лихому лучнику-наемнику, а то беда, что она мне работать мешает.
Сколько раз за последние дни я собиралась подойти к Кайдену? Не важно, для чего — поговорить, или помолчать, и то, и то ему лечение. И каждый раз, прислушавшись к себе, отступалась. Не было сейчас в моей душе ни покоя, способного принять и растворить, отдать земле чужие беды. Не было там и ласкового тепла, чтобы согреть и утешить страждущего.
Я чувствовала себя перебаламученным озером — чувства били ключами, взвесью подымалась обида.
Целителю душ в таком смятении к больным лучше и близко не подходить — все равно, не поможешь. Дай Бригитта, хуже не сделать!
Мелькнула у меня было мысль, пойти к директору Паскветэну покаяться, признаться в своей несостоятельности — но подняла голову цеховая гордость. И я самой себе отмерила срок до возвращения болезного моего боевика с практики. Если и тогда не смогу к лечению вернуться — придется, и впрямь, с повинной идти.
Я в который раз попыталась вчитаться в лечебные рекомендации, и поняла, что уже десять минут таращусь в одну и ту же строку, но, хоть убей, не вспомню, что же там написано. У-у-у, Кайден! Один ущерб от него — ни работы, ни учебы!
Я с досадой захлопнула конспект.
Пойду, прогуляюсь, пожалуй.
Я одернула платье, поправила косу и, повертевшись перед небольшим серебряным зеркальцем, недавним подарком Нольвенн неведомо от кого, упорхнула из комнаты. Подружка осталась сидеть на кровати, уткнувшись в собственные записи, и на мое прощание лишь буркнула что-то невразумительно.
Моя бессменная соседка в последние дни что-то совсем посмурнела. Еще ядовитее, чем прежде стала. И приключилось это с ней ровно тогда же, когда и со мной. И пусть имя того, ради кого разогнала она всех своих ухажеров, Нольвенн мне открывать не желала, я и сама могла сказать с уверенностью — уехал ее сердечный друг на практику точно так же, как и моя невзгода уехала. Наверное, я могла бы, хорошенько подумав, и сама назвать имя — в конце концов, тех, кто может позволить себе делать столь дорогие подарки, среди уехавших не так и много. Но я уважала желание самой близкой своей подруги сохранить тайну, и потому не совала нос туда, куда меня не звали.
Погруженная в мысли о том, что происходит вокруг Нольвенн, я отвлеклась и выпустила из виду, что происходит вокруг меня. Прямо передо мной, если быть точной. И спохватилась, лишь когда налетела на кого-то, и чужие руки прихватили меня за локти, оберегая от падения.
— А я все гадал — заметишь или не заметишь? — Тонан смотрел на меня с высоты своего роста, и смешливо щурил глаза-вишни.
— Ой… — смутилась я, чувствуя, как краснею. — Привет! И извини…
Я добавила к словам покаянную улыбку, и парень, выпустив мои руки, ответил:
— Да это ты извини, я специально на пути встал, если честно.
Он отступил в сторону, давая мне пройти, и неспешно побрел рядом:
— Ты такая сосредоточенная была, что я не удержался! — обаятельная улыбка рунника свела на нет мое раздражение, еще до того, как оно успело зародиться.
— Тонан, а ты к кому пришел? — спросила я, гадая, к кому из наших школьных прелестниц собрался наведаться в гости рунник. — Я тебя в женском крыле раньше не видела.
Если он к Нольвенн, то я ему сочувствую. С появлением таинственного боевика, подруга сделалась до отвратительного правильной, недрогнувшей рукой разогнала всех ухажеров, и ухажеры послушно разошлись. А те, которые упорствовали — так, и вовсе, разбежались.