В конце концов они сошлись на другом варианте. Каждый день Тильда сообщала Лалаге, где и когда встречается с Джорджо, а Лалага во время своих вылазок с Ирен старалась не только держаться подальше от этого места, но и уводить с собой других членов семьи. С Саверио никаких проблем не предвиделось: он обожал паруса и рыбалку, поэтому проводил день на яхте с Джиджи и Андреа Ветторе. Зато близнецы, когда отказывались спать после обеда, всегда гуляли с Зирой и Форикой, всякий раз выбирая новый маршрут, и задачей Лалаги было проследить, чтобы этот маршрут не совпадал с Тильдиным.
А поскольку Лалага не могла узнать и, если надо, помешать им, не вызывая подозрений, она просто стала предлагать гулять всем вместе по безопасному маршруту.
– С чего бы у тебя проснулась такая любовь к близнецам? – спрашивала Ирен, которая была совсем не в восторге от перспективы прогулок с нянями, как маленьким.
– Даже и не знаю... Может, потому, что зимой в интернате я так по ним скучала?
Как же стыдилась Лалага своего вранья, пусть даже такого безобидного! Но другого решения она не видела.
Глава седьмая
Как-то на пляже Тильда предложила:
– Давай прогуляемся вдоль берега.
– Пойдём, Ирен! И надень туфли, а то песок ноги обожжёт, – крикнула Лалага, поднимаясь.
– Нет. Без Ирен. Только мы вдвоём. Надо поговорить.
Разочарованная Ирен снова улеглась на полотенце. Теперь она проводила больше времени на берегу с Пиккой, Тома и Шанталь, строя для них замки из песка, чем общаясь с Лалагой. Сестры Лопес тоже это замечали и каждый раз, когда её подруга уходила гулять с кузиной, демонстративно хихикали. В один прекрасный день Ливия даже подсела к Ирен поболтать, попытавшись вовлечь в обсуждение дурацких сплетен о певцах и актёрах с телевидения. Так она надеялась смутить и унизить Ирен, отлично зная, что на острове нет ни одного телевизора: Ирен и видела-то его всего раза два-три, когда ездила навестить родственников на материк.
Но Ливия оказалась ещё более коварной. Постепенно она перевела разговор на печальную судьбу друзей детства, отвергнутых и брошенных в пользу новых приятелей.
К счастью, Ирен быстро поняла, что та хочет поддразнить её, чтобы заставить из ревности сказать что-нибудь гадкое про Лалагу, и не поддалась на провокацию.
– Как жарко! – фыркнула она, вставая и направляясь к берегу. – Сплаваю-ка я до яхты.
Но не спросила: «Пойдёшь со мной?» – и с тех пор каждый раз, разговаривая с одной из Лопес, отвечала односложно, не давая ни малейшего повода к сближению.
Тем временем Тильда привела Лалагу к небольшому овражку в дюнах, полностью заросшему можжевельником. Его согбенные ветви создавали своего рода пещеру, скрытую от посторонних глаз и посторонних ушей. Тильда залезла внутрь и заговорщическим тоном прошептала:
– Как думаешь, твоя мать что-нибудь подозревает?
– С чего бы? Конечно, нет, – удивлённо ответила Лалага.
– Ты в этом абсолютно уверена?
– Ну... Не похоже.
– Но боюсь, что это так.
– С чего ты взяла?
– Вспомни: сколько писем она отправила на этой неделе?
– Четыре.
– А кому они были адресованы?
– Не знаю, я не посмотрела.
– Зато я посмотрела. Два – для моей матери. И на прошлой неделе она написала ей по меньшей мере три.
– Но в этом нет ничего удивительного. Они же сестры. С тех пор, как мы живём в Портосальво, мама всё время пишет родственникам.
– Я знаю. Но «раньше» моя мать получала от твоей не больше двух писем в месяц. А теперь тётя Франка пишет ей почти каждый день. Думаешь, это нормально?
Лалага как-то не задумывалась об этом, но после слов сестры поняла, что такая частая переписка выглядит весьма подозрительно.
– И что же она пишет?
– Нам совершенно необходимо это узнать, – категорически заявила Тильда.
– Но как? Мама пишет письма, запершись в спальне, а когда получает ответ, сразу его прячет. Думаю, она держит их в верхнем ящике комода: он один закрывается ключом.
– Мы могли бы открыть его заколкой...
– Тильда, ты так до сих пор и не поняла, как живёт наш дом? Чтобы открыть ящик, нужно удостовериться, что никто не войдёт. Видела, сколько у нас прислуги? Если Аузилия не соберётся сложить в шкаф глаженое белье, то непременно пройдёт Лугия с кувшином воды для умывальника. Или Форика, которой нужны чистые носки для Пикки и Тома.
– Тогда нужно прочитать те, что пишет твоя мать. К счастью, она разрешает тебе носить письма на почту.
– Но они же в плотных конвертах, на просвет ничего не увидишь. Я уже пыталась, когда речь зашла об интернате.
– Значит, мы его вскроем.
– Ты с ума сошла? Они же заметят!
– А мы вскроем над паром, и потом прекрасно запечатаем обратно.
– Мне это не нравится. Читать чужие письма нехорошо.
– Тьфу ты! Не будь ханжой. Это не так страшно, как шпионить за уже почти взрослыми девушками и отсылать их подальше от возлюбленных. Они первые начали.
Глава восьмая
Тильде легко говорить, но где можно вскипятить целую кастрюлю воды и довольно долго держать над ней конверт, чтобы никто этого не заметил? Конечно, не на кухне дома Пау, где постоянно ходит прислуга.
Вот Ирен целыми днями сидела дома одна, поскольку её мать работала в баре. Но с Ирен, конечно, эту тайну делить нельзя. Собственно, подругу вообще нужно было держать в стороне под каким-нибудь предлогом, который Лалага ещё не изобрела.
– Ну хватит! Что за сказки ты тут сочиняешь? – возмущалась Тильда. – Неужели трудно просто сказать: «Мы с сестрой идём гулять и не хотим, чтобы посторонние путались под ногами»?
– Скорее, это ты для нас посторонняя. Я никогда ничего подобного не скажу.
В итоге они ушли тайком, как две воровки, задолго до того, как Ирен зашла за Лалагой после сиесты.
Лалага предложила найти какой-нибудь пустынный пляж. Зира с Форикой научили её, как запалить костёр из сушняка, чтобы запечь картошку в песке, и как правильно расставить камни, чтобы на них держалась алюминиевая кастрюля.
– А если кто-нибудь пройдёт мимо? – возражала Тильда. Они не могли рисковать: даже последний дурак догадается, что они делают.
В конце концов кузины спрятались под мостом, протянувшимся через овраг у Сарацинской башни. Землю там покрывали заросли репейника, высохшая трава и сорняки, которые пришлось вырвать, чтобы не запалить всё разом. Лалага стащила в кухне приличную горстку спичек, но они ушли почти все: ветер гасил огонь ещё до того, как загорался сложенный на земле хворост. К счастью, с последней спичкой пламя всё-таки занялось, и маленький костерок начал потрескивать.
Чтобы наполнить кастрюлю, они прихватили с яхты зелёную керамическую флягу с сургучной пробкой, заранее налив в неё пресной воды. Лалага считала, что проще использовать морскую – она же всего в двух шагах, но Тильда объяснила, что солёный пар может разъесть конверт. Вода, однако, даже и не думала закипать. Сестры потели, нервничали и суетились. Когда Тильда, держа конверт двумя пальцами за край, поднесла его к пару, её рука лихорадочно дрожала.
Оставалось медленно досчитать до двадцати пяти. Но на счёте двадцать три конверт вылетел из рук и упал в кастрюлю. Лалага рванулась вперёд и вытащила письмо, пока оно ещё не совсем ушло под воду: к счастью, намок только один угол.
– И что теперь? – спросила она взволнованно.
– Теперь мы всё прочтём, – спокойно сказала кузина, осторожно открывая конверт.
– Но будет видно, что его открывали!
Тильда нетерпеливо отмахнулась и погрузилась в чтение.
Письмо, в некотором смысле, их даже разочаровало. В нем ни слова не говорилось о тайных свиданиях Тильды или её странном поведении – какое облегчение! Они-то ждали, что две родственницы станут обсуждать запретную любовь и необходимость любой ценой предотвратить встречи Тильды с её другом, а мать Лалаги писала тёте Ринучче о каких-то ужасно скучных вещах. Она описывала новый кретоновый пиджак Анны Лопес и сетовала на то, что с приездом купальщиков работы у её мужа прибавилось.
Разумеется, она также жаловалась на прислугу и на то, что не может купить в единственном магазине Портосальво новый купальник, – короче, обычная женская болтовня. О Тильде было всего лишь несколько фраз, совершенно безвредных: «Твоя дочь наконец-то перестала кривить нос и с восторгом ходит на пляж. Вот увидишь, в сентябре она скажет, что получила море удовольствия. Читает Достоевского – ты ей разрешаешь?»
– Просто удивительно, до чего глупы эти взрослые, – заключила Тильда, заклеивая конверт канцелярским клеем. На углу, который попал в воду, чернила расплылись, и две буквы стали почти совсем нечитаемыми. – Ничего страшного. Почтальон в Плайямаре и так знает, где мы живём.
– Но твоя мать точно заметит, – простонала Лалага. – Она поймёт, что его кто-то открывал.
Тильда расхохоталась, подбежала к берегу и на минутку опустила конверт в море.
– Ты что, с ума сошла? – закричала сестра.
– Дурочка, я же готовлю тебе оправдание. Скажешь матери, что письмо упало в воду и ты не смогла его отправить.
У синьоры Пау не возникло никаких подозрений, но она очень рассердилась.
– Ничего тебе нельзя поручить! А ведь уже большая девочка. Как ты только додумалась пойти рыбачить с пирса с моим письмом в кармане! Сперва дело, это даже близнецы понимают. Придётся теперь писать другое.
– Видишь? Теперь она станет отдавать письма Саверио или кому-то из прислуги. И если там будет что-то о тебе, мы об этом никогда не узнаем. Довольна?
Она злилась на Тильду: Ирен обиделась, что её не подождали, а Лалага не знала, как оправдаться.
Вечером она легла спать, и словом не перекинувшись с кузиной. Напрасно Тильда пыталась рассмешить её, передразнивая тётю, напрасно начинала доверительным тоном рассказывать о Джорджо, как бы обещая новые откровения, – Лалага лишь отодвинулась от неё на самый край матраса, повернулась спиной и сделала вид, что спит. Она была в ярости.