Тильда говорит, письмо написано очень вежливо: Джорджо берет вину на себя и просит прощения. Он пишет, что год, проведённый с ней, был замечательным, что будет с благодарностью вспоминать это время, но в его сердце теперь другая.
А вот сердце Тильды разбито, это я знаю точно, хотя она изо всех сил пытается сдерживаться. Проснувшись сегодня около трёх, я слышала, как она плачет. Не зная, чем её утешить, я подползла к ней, крепко обняла, и она на мгновение умолкла. Подумать только: ведь раньше мы бы в жизни не обнялись! Но она почти сразу же меня оттолкнула и отвернулась, прошептав: «Оставь меня в покое». Должно быть, потом она снова плакала, потому что с утра глаза у неё были сильно опухшими, и мама даже спросила: «У тебя что, голова болит? Наверное, вчера гуляла после обеда без шляпы». Ах, если бы она знала настоящую причину! Зато потом – о чудо! – она разрешила Тильде не ездить на пляж. «Скажи дяде, пусть даст тебе аспирина, и посиди до обеда в тенёчке. Да и ты, Лалага, если хочешь, можешь остаться в деревне. Составишь компанию кузине».
Естественно, я осталась.
Как только все остальные отправились на пляж, Тильда вытащила из тайника на дне шкафа, под зимним одеялом, пакет с письмами от Джорджо.
«Пойдём-ка сожжём их», – предложила она. Я взяла на кухне несколько спичек, и мы опять пошли под мост у Сарацинской башни. Когда мы проходили мимо бара, Ирен как раз протирала тряпкой столы и смотрела на нас, будто мы не знакомы. Знаю, она меня больше не любит, но каждый раз у меня от горя так сжимает горло, что я не могу сглотнуть.
Забравшись под мост, мы устроили чудесный костёр из писем. Потом Тильда, захватившая с собой ведёрко и совочек близнецов, собрала пепел, чтобы выбросить его в море. «Кончено! Хватит тратить время на мерзавцев! – воскликнула она. – Как думаешь, скоро ли я найду другого?»
Поскольку мне нужно было учить текст третьего акта, мы вернулись домой. Тильда всё утро сидела со мной во дворе и – второе чудо! – вместо того, чтобы подначивать меня или устроиться под фиговым деревом со своими «Униженными и оскорблёнными», открыла пьесу и терпеливо помогала мне репетировать.
Глава восьмая
В третьем акте много поворотов сюжета, хотя я там играю не такую важную роль, как в четвёртом, где главные герои – мы с Франческо.
Действие возвращается на виллу Андраде. Дедушка при смерти. Мы с монахиней молимся в часовне, поэтому с больным осталась старая служанка Лидия. Входят мои родители и Альберто Лимонта, он щупает пульс умирающего и говорит: «Нужно немедленное переливание крови».
«Это невозможно, – отвечает отец. – У моего отца очень редкая группа крови, нам не найти донора». Но тут выясняется, что у Альберто, как ни странно, именно та, нужная группа крови, поэтому он сразу же начинает переливание, и уже через какие-то две минуты старик чувствует себя настолько лучше, что может сам поблагодарить врача. «Вы так молоды, – говорит он, – что можете быть моим сыном или, скорее, внуком. К сожалению, моя единственная наследница – дитя, которое даже не носит фамилию Андраде. Это Клара Морейра, моя чудесная маленькая внучка, свет моих очей. Хочу её с Вами познакомить». Посылают в часовню, и мы с сестрой Пентименто возвращаемся. Я делаю реверанс и говорю: «Спасибо Вам за то, что спасли жизнь моему любимому дедушке». В этом момент голова у меня опущена, и Альберто не видит моего лица.
Но старая служанка Лидия, стоящая рядом, вдруг замечает, что у врача на запястье родинка в форме омара. Она падает на колени и кричит: «Марианна! Господь сотворил чудо и вернул мальчика домой! Это же твой сын!» Сестра Пентименто вглядывается в лицо Альберто, восклицает: «У него глаза Джанлуиджи (человека, который когда-то её соблазнил)», – и выбегает из комнаты.
Альберто говорит: «Простите, я не совсем понимаю. Моя мать работает медсестрой в Сантьяго, её зовут Анна-Глория».
Тогда Лидия объясняет ему, что Анна-Глория Лимонта служила в молодости в доме Андраде. Никто из хозяев её не помнит, потому что они всегда были слишком надменны, чтобы замечать бедную крестьянку-поломойку.
Когда двадцать пять лет назад дворецкий сбросил со скалы то, что считал трупом младенца, две служанки (которые обо всем узнали, потому что подслушивали у двери), спрятались немного ниже по склону и поймали свёрток на лету. Ребёнок, мальчик, не только не умер, но и после небольшого лечения полностью выздоровел. Но они боялись, что если синьор Андраде его обнаружит, то снова попытается убить, на этот раз по-настоящему.
Поэтому две бедные женщины собрали все свои сбережения, чтобы Анна-Глория могла уволиться и бежать в Сантьяго с ребёнком, которого окрестили именем Альберто.
Тут сверху падает своего рода чёрный занавес, который закрывает от зрителей всю сцену вместе с актёрами и создаёт мрачный фон, перед которым проходит, а точнее, медленно пробегает, как это делают актёры, молодая Анна-Глория (т.е. Арджентина), держа на руках завёрнутого в лохмотья младенца (Чечилию). Она показывают дитя публике и говорит: «Сын грешницы в её грехе невиновен, и я позабочусь о нём даже ценой собственной жизни».
Потом чёрный занавес поднимается, и Лидия продолжает свой рассказ.
Она объясняет, что осталась, чтобы не вызывать подозрений у хозяев и ухаживать за бедняжкой Марианной, а следы двух беглецов затерялись.
Надо сказать, что в этой пьесе служанки вообще намного лучше хозяев. Разве смогли бы те, как Анна-Глория, жить в нищенской лачуге и просить милостыню, чтобы маленький Альбертино мог выучиться на врача? А ведь это даже не её ребёнок!
А Марианна – как это она смогла простить отца? Я бы скорее голову ему разбила, чем молилась за него. Даже Тильда считает так же, как я. Видимо, мы не настолько религиозны.
Как бы то ни было, на последних словах Лидии сестра Пентименто приходит в себя, всё понимает и бросается врачу на шею, причитая «Сынок!». Он в ответ вскрикивает: «Мама!» – и крепко-крепко её обнимает. Но стоит ему разжать руки, как она оседает на землю: оказывается, у неё было слабое сердце, и эмоции прикончили несчастную монахиню.
«По крайней мере, умерла счастливой», – проворчала Баинджа, когда я читала пьесу во дворе. «Хорошенькое же счастье, нечего сказать», – скептически заметила Зира. Но этим сцена не заканчивается. Дон Акапулько Андраде мужественно просит прощения у своего внука, которого хотел убить, и заявляет, что сделал это только ради чести семьи. Ещё он предлагает Альберто переехать к нему на виллу, обещает отдать ему половину своего имущества (другая половина принадлежит маленькой Кларе, то есть мне) и восстановить документы, чтобы тот мог зваться Андраде и передать по наследству фамилию своих знатных предков.
Однако Альберто, с презрением взглянув на него, заявляет: «Меня зовут Лимонта, и у этого имени куда больше чести, чем у имени убийцы. Вся моя семья – это мама, Анна-Глория. Мне жаль эту бедную покойницу, но ты – настоящий дьявол. Я сожалею, что своей кровью спас тебе жизнь. Эта кровь невинна, и тебе не оплатить её никакими деньгами. Я бы убил тебя голыми руками, если бы мог, до того я тебя ненавижу. Но я давал клятву Гиппократа: врач не может отнимать жизнь, он может только спасти её. Счастливо оставаться!» – и широкими шагами уходит со сцены.
КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО АКТА
Роль Альберто просто великолепна, а вот все остальные: я, мои родители, слуги – только и делают, что сидят сложа руки и восклицают: «Ох!» да «Ах!» Когда монахиня падает замертво, мне положено плакать над её мёртвым телом, так что я встаю, обнимаю мать и больше не поворачиваюсь лицом к публике, пока не падает занавес.
Глава девятая
Из летнего дневника Лалаги Пау
23 августа
Сегодня после обеда дня мы репетируем четвёртый акт на сцене в присутствии всех актёров и детей, играющих сирот. Близнецы со своей подругой Шанталь тоже будут. Из массовки они самые младшие: других детей до четырёх лет в спектакль не брали.
Синьора Дередже объяснит им их роли. Все должно пройти быстро, потому что текста у них нет, надо только двигаться и повторять то, что делают Пиппо, Лауро и Адель.
Ливия продолжает болтать те же гадости: что я получила роль по знакомству и что среди отдыхающих есть по меньшей мере шесть-семь девочек, которые сыграли бы лучше меня.
Не могу понять, почему она так завидует. Какое ей дело до театра? Он даже не видела ни одного спектакля. А вот я видела все, и у меня есть доказательства, если я не потеряла билеты.
Вчера давали «Житие Святой Риты Кашийской». Адель была очень хороша в роли ангела, осыпающего голову молящейся святой лепестками роз. Её подвесили над сценой на верёвке. Наверное, висеть так очень неудобно, но она всё равно пела своим тихим нежным голосом и не сделала ни единой ошибки.
Что касается четвёртого акта «Права на рождение», то он разворачивается в спальне сиротского приюта.
Анна-Глория в одиночестве застилает постели. Входим мы с Лидией: нам удалось тайком бежать с виллы Андраде и на поезде добраться до Сантьяго.
Две служанки узнают друг друга и обнимаются; мне Анна-Глория говорит, что я похожа на тётю Марианну в детстве и ещё немного на её Альбертино. Она так и говорит: «Мой Альбертино», – потому что считает его сыном.
Потом Лидия просит подругу о помощи в воплощении нашего плана. Она должна сделать вид, что я тоже сирота, чтобы мы могли встретиться с Альберто – иначе он не станет со мной говорить и я не смогу убедить его простить деда.
Так что меня уводят за кулисы, где снимают дорогое платье и надевают обноски. Анна-Глория даёт мне раскладушку. Когда возвращаются сироты и Пиппо спрашивает: «Это ещё кто?» – она отвечает: «Новенькая. Эту прекрасную леди я встретила на улице. Она умирает с голоду, вот я и привела её сюда».