Проходит еще день. Настроение бодрое. Мы закрепляемся и мало походим на отрезанную часть.
К нам продолжают переходить солдаты из местных жителей, насильно мобилизованные белыми. В штаб явились два старика. Один уже два дня назад привел небольшую партию перебежчиков, человек тридцать. Убедившись, что мы отпустили всех по домам, он решается:
— Сын у меня — командир… Стоят за тем вон леском. Попытаюсь привести.
— Иди, иди, дедушка! Пролетарское спасибо скажут тебе трудящиеся, — подбадривает Киселев.
А на рассвете сообщение заставы:
— Показалась целая неприятельская часть. Нас обходят с флангов. Принимать ли бой?
— Выдвинуть к заставе две роты, — приказывает Лунц, а сам уже скачет на передовую.
Новое донесение той же заставы:
— Впереди двое, размахивают какими-то тряпками.
— Не стрелять! Подпустите поближе. Вступите в переговоры. Пулеметы держать наготове.
— Их несколько сотен…
— Да полно, товарищи, это вам спросонья показалось.
В телефоне что-то щелкает, будто оборвался провод. Нет, ток есть.
— Застава! Застава! Четвертая!.. Да вы что, оглохли? В чем дело?
— Из лесу все идут, идут и идут… Складывают оружие, есть пулеметы.
— А артиллерия?
— Покуда не видно…
— Лунц у вас?
— Передаю трубку.
— Перешел целый батальон. Дайте распоряжение по заставам быть начеку, — озабоченно говорит Лунц. — Перебежчики утверждают — белые готовятся к наступлению.
Утром тихо.
Сообщение с Якшур-Бодьей почти прервано. Мы к себе никого не пускаем, и наши силы точно никому не известны. Володарцы врут напропалую: «Нас тут немного, а главные силы справа». Перебежчиков после опроса в штабе деликатно выпроваживаем за расположение наших частей. «У нас тут тесно», — по-дружески объясняем им.
События развиваются с головокружительной быстротой.
Мысли уже не об обороне. Видя полное разложение врага, мы понимаем: теперь и до Ижевска — рукой подать. Но по оперативному плану 2-й армии город будут брать с юга. Это только и сдерживает нас.
Приподнятое настроение надо поддерживать на определенном уровне. Главное — не дать людям размагнититься.
Организуем налет на станцию железной дороги — там база снабжения белых. Отбираем человек двадцать пять наиболее отважных. Проводник — местный крестьянин. Не подведет, знаем его по Игре.
Отряд по лесу пробрался к станции. Коней оставили среди деревьев. Подползли к полотну и в сумерках наделали такого шуму, что охрана станции разбежалась. Взорвали полотно железной дороги, подожгли пакгаузы. У старшего по охране узнали, что несколько часов назад на север, то есть к нам в тыл, проехал начальник дивизии белых. Узнали его фамилию. Узнали и фамилию коменданта Ижевска. Соединились с Ижевском по телефону:
— Говорит начальник дивизии. Что же вы, сволочи, не шлете подкрепления? Ведь знаете, мы сражаемся с корпусом красных!
— Господин начальник дивизии, у нас никого нет, — донесся испуганный голос с другого конца провода. — Мы еле отражаем атаки с юга. Красные прут с Камы, а в городе почти никого. Придется оставить первую линию укреплений!
Командир «гусар» Денисов (это он вел телефонный разговор) не выдержал до конца своей роли:
— Ура! Молодцы наши! Я командир корпуса красных. Ваша дивизия взята в плен, приготовьтесь поутру к встрече!
Услышав в трубке невнятное бормотание, Денисов для большей убедительности помянул мать коменданта и на этом закончил разговор.
— Слыхали, какие дела? — важно подбоченясь, спросил он пленных. — Ижевск с юга берут! То-то! Сигай врассыпную! Всем даю волю!
Над станцией поднялось зарево пожара.
Сведения, полученные группой Денисова, необходимо было срочно сообщить в Дебессы. Несколько человек, переодевшись крестьянами, разными дорогами двинулись в штаб дивизии.
А части противника распадались на наших глазах. К заставам непрерывно шли перебежчики. Время работало на нас.
Из Игры пробрался вестовой. Он проехал беспрепятственно: белых на дороге нет.
Наши заставы наблюдали отход противника. Но мы думали, что это ложный маневр. А выходит, действительно смылись беляки. Или пооттянули силы к Ижевску, к югу, или нащупали наши части на западе, которые мы ждем с часу на час.
Мы знали — к нам на соединение идут продотряды под началом Зусмановича.
Надо дезорганизовать отступление неприятеля, измотав его неожиданными налетами на железнодорожную ветку, по которой тянутся эшелоны белых.
Чтобы выяснить общее положение, выезжаю к телеграфному аппарату в Игру.
По дороге опять и опять продумываю, чего требовать от штаба в первую очередь: нам многое нужно — обмундирование, сапоги, седла, махорка, патроны. И особая статья — надежное пополнение (перебежчикам по-прежнему не доверяем, в свои ряды их не берем).
Так дороги мне интересы володарцев, что чувствую — буду грызться с нашим отделом снабжения, с другом своим Гордеевым.
К аппарату подошел член Реввоенсовета.
Подробно доношу о нашем наступлении, о трофеях и настроении людей, описываю тяжелое положение с обмундированием полка и экипировкой конников.
В таком примерно тоне веду речь в течение полутора часов. И в конце — обычное: «Жду распоряжений».
Телеграфист быстро просматривает бегущую ленту. Он тоже гордится полком и от себя добавляет к моему докладу, что необходимо пополнить телефонное имущество и срочно отремонтировать линию Бодья — Игра.
Аппарат постучал несколько минут и смолк. Точки — тире, точки — тире, а телеграфист читает как по писаному:
— Немедленно выезжайте в штаб.
— Что-о-о? Ерунда! Какое-то недоразумение! Вы уверены, что правильно прочитали текст?
— Все верно.
— Запросите, все ли выслушал член Реввоенсовета.
— Запрашиваю… Отвечает: «Выслушал все».
— Тогда передайте: я ничего не понимаю. Мне предлагают оставить часть, где именно сейчас требуется мое присутствие. Уехать не могу. Отъезд сочтут за дезертирство. Надо закрепить победу, создать уверенность в будущем. И потом, не решен основной вопрос — снабжение.
— В этом нет нужды, — читает телеграфист ответ штаба. — Наша победа на этом фланге обеспечена. Завтра с полком соединится Зусманович. Вам предлагаю немедленно выехать в штаб. Володарцы не единственный полк, снабжать его будем в общем порядке.
Телеграфист тоже обескуражен. Он еще раз просматривает ленту, но ничего нового, видимо, так и не обнаруживает.
Возле дома меня ждет в телеге Киселев:
— Куда теперь?
— В Дебессы. Только предупрежу Лунца.
— ???
— В Дебессы, и нечему удивляться. Володарцам идет подмога, а мы с тобой, вероятно, нужны на левом фланге. Ты ведь знаешь, на петропавловском направлении тоже слабовато, хотя там и действует Журавлев.
Говорю с Киселевым вроде спокойно, а на душе скребут кошки. В чем причина? Какая сделана ошибка? Разве та, что вместо Марьина мы заняли Якшур-Бодью, о которой не смели и мечтать? Но ведь остановить части в бою не было возможности, да и обстановка диктовала необходимость форсированного движения. Или ошиблись, взорвав дорогу, которую самим же придется чинить? Пустяки! Дорога — узкоколейная ветка для перевозки леса. Сейчас, правда, белые перебрасывают по ней войска, а мы отрезали их от тыла. Или надо было формировать части из пленных? Но это означало пойти на риск, отдать полк во власть крестьянской стихии. Может, слишком грубо требовала обмундирование?
Киселев тоже размышлял вслух. Ему, как и мне, не хотелось возвращаться после боев в «мирную» обстановку штаба дивизии, хотя и там мы мало сидели на месте.
В Зуре нас как победителей встретил Борис Кузьмичев. Эта дружеская встреча чуть приободрила обоих. А уже на пути к Дебессам мы, не сговариваясь, взяли себя в руки. Видимо, каждый мысленно решил: будь что будет!
К Дебессам подъехали в сумерках.
Застава — красноармейцы особого отряда штаба — уже знает все о боях володарцев. Об этих событиях рассказала не только дивизионная, но и губернская газета. Нам с Киселевым радостно жмут руки. А мы, волнуясь, в полном недоумении спешим к штабу. Если таково общественное мнение, то как понять резкость члена Реввоенсовета?
Вот и он, легок на помине, переходит дорогу.
Придерживаясь строго официальных рамок, быстро козыряю, но он сам спешит нам навстречу:
— Как здоровье, вояки? Езжайте в штаб, там ждут с горячим чаем. Я тоже сейчас вернусь…
Гордеев, Смирнов, Медведев встречают нас улыбками и дружескими объятиями.
А я — сразу к делу:
— Ты, Смирнов, должен выехать в полк комиссаром. Мы так и условились с Лунцем. Тронешься завтра.
Гордеев дотошно расспрашивает о боях, но почему-то упорно не глядит на меня.
— В чем дело? Почему меня срочно затребовали сюда, когда мое присутствие как комиссара необходимо на первой линии? Как военный работник, я подчинилась. Как член партии, буду требовать объяснений. Это бюрократизм!
— А ты не горячись, — невозмутимо советует Гордеев. — Мы страшно беспокоились, когда володарцы были отрезаны. Медведеву влетело. Сколько разговоров поднялось! Женщину, мол, послали, а сами сидят в штабе! Мы гордимся володарцами, но теперь они справятся сами. Пусти тебя в полк, ты там и застрянешь!
Может, все это и так, но чувствую — товарищи что-то не договаривают.
Медведев, единственный командир-партиец, волнуется больше остальных. Он очень дружелюбно расспрашивает о володарцах, а выслушав меня, неожиданно задает вопрос:
— Кстати, как ваш мальчонка? Когда получили последние вести из дому?
— Перед самым отъездом из Дебесс было письмо из Вятки. Сынишка здоров. Бабка обвела карандашом его ручонку на бумаге.
— Сколько ему сейчас?
— Десять месяцев.
И вдруг сердце резануло подозрение:
— Товарищ Медведев, дурные вести?
— Нет, право… Ничего.
— Друзья, не мучайте! Что случилось? Мой мальчик жив?