Чуть позднее в избу зашел Виталий Маркович Примаков. Слегка картавя, спокойно поведал о бое, о потерях.
Я рассказала о Старкове. У окружающих потемнели лица.
— Свято чтут и у нас эту традицию, — живо откликнулся Примаков. — Червонные казаки живыми не сдаются. Помню такой случай. Силен оказался противник. Пришлось отступить. Оглянулись — лежит на земле товарищ. И вмиг, без команды, вырвался из строя один, другой, третий. Без пик помчались на неприятеля. На полных скоростях подхватили раненого, спасли от лютой смерти. Мы видели: петлюровские бандиты застыли от изумления… Или еще. Дело было уже в другой раз. Много пало наших. По недавнему полю боя зашныряли мародеры. Попался на их пути умирающий червонный казак. Так он, прежде чем застрелиться, двух бандитов успел уложить…
Из Полтавы приехал представитель командования. Взятие Конграда сразу изменило обстановку. Задуман интереснейший прорыв. На «червонцев» возложен рейд на Лозовую.
Выходило у него это довольно просто:
— Налетите, взорвете железнодорожное полотно и водокачку. В тылу у белых нет больших сил, а попадутся — уйдете. Зато такой рейд заставит Деникина снимать части с фронта.
У Примакова планы шире.
— А если с Лозовой да на Донбасс? — предлагает он. — Дайте мне пехоту. Бахмутский полк — на брички. С шахтерами мы пройдем далеко.
Итак, решено — рейд.
Вечером Примаков говорит:
— У Бориса Кузьмичева сегодня праздник. Счастливчик, ему исполнилось только восемнадцать! А мне уже почти двадцать два…
— Самый подходящий возраст для командира.
— Пусть будет по-вашему… Итак, ближе к Донбассу, на Лозовую… Мы выступаем на рассвете, а вы тут глядите — Конград не отдавать!
Ночевала, как обычно, в вагоне. Проснулась от предчувствия беды. Поглядела в окно. Что за притча? В предрассветной мгле четко вырисовываются силуэты двух бронепоездов, стоящих на параллельных путях. По приказу командования они должны поочередно дежурить за мостом, километрах в трех от города.
Здесь оба, — значит, оголен наш фронт!
Через несколько минут нам удалось поднять по тревоге обе команды. Но это уже не могло выправить положения[13]. Над вокзалом начали рваться вражеские снаряды. Оба бронепоезда ринулись в сторону неприятеля. Мы начали быстро выводить со станции эшелоны: в тесноте и суматохе особенно опасен каждый снаряд.
По полотну железной дороги со стороны города быстро идет Примаков. Бросаюсь к нему навстречу.
— Рейд сорван. Приходится не наступать, а давать отпор. Только бы Зюк успел поставить пушки!
По опустевшему перрону мечутся начальник станции и его помощник. Им все же удалось вывести за линию огня часть эшелонов с бойцами.
Громыхая влетает на станцию один из бронепоездов. У него сбиты орудия, растерзаны площадки. Бросать его в бой теперь бесполезно. На соседнем пути почти тут же появляется второй бронепоезд.
Разъяренный Примаков бросается к командиру неповрежденного бронепоезда:
— Задний ход! В бой, или получишь пулю! Предатели! Сейчас подойдут мои орудия. Первый залп — по вас!
Бронепоезд уходит в бой.
С тревогой ждем, когда ударит наша батарея. Это единственное, что может остановить противника.
Наконец-то! Заговорили орудия Зюка.
Едем с Примаковым в город. Там центр, штаб.
Конград то ли затих, то ли еще не просыпался. Борис Кузьмичев весел, как и положено человеку, только что отметившему день рождения.
Свертываются штабы полков. Собирают свое имущество обозы.
Примаков суров и собран.
— Надо срочно выяснить, что произошло на рассвете, — озабоченно говорит он. — Наша оплошность? Или противник перешел в наступление по всему участку? Через час-другой положение под Конградом будет восстановлено, но рейд придется пока отложить. Из Карловки свяжемся с Полтавой.
В Карловку добираемся автомобилем.
— Так и не удалось побыть в Конграде, — сетуют нагнавшие нас штабные.
Полтава сообщила — командование 14-й армии предлагает оставить Конград: противник обходит наши части, чтобы ударить по Полтаве.
Приказ есть приказ.
Вновь в Конграде уже ночью.
— Ну, Зюк, снимай орудия! В дорогу, лебеди, седлать коней!
Слова Примакова — закон для командиров сотен.
Беззвучно выстраиваются в темноте сотни. Вот двинулась одна, взметнув полотнищем знамени, за ней вторая, третья… Цоканье копыт замирает вдали.
Пора и нам с товарищами. Город оставлен.
По дороге тянется вереница беженцев. Люди поминутно оглядываются на город, спешат уйти до появления белых.
Дорога лежит между высокими хлебами и небольшой низиной. Направо пригорок. Постепенно повышаясь, он теряется на горизонте. Шофер зорко глядит по сторонам.
— Ну, наскочили!
В синеватой дымке замаячили верховые. Их можно пересчитать. Разъезд — человек восемь.
Назад в оставленный Конград — в раскрытые объятия белых, вперед — под пули, а может, в плен.
— Прорвемся! — говорит шофер. — Вы берите «льюис», прицел шесть — и кройте. Я постараюсь проскочить.
— Что, если наши?
— Нет, с противоположной стороны.
— А белые заметили нас?
— Вряд ли. Ветер относит шум машины.
Помчались прямо по хлебам.
Разъезд заметил нас. Верховые немного постояли, видно, посовещались, потом разбились на три группы. Одна поскакала наперерез машине, две с флангов — на обхват.
Вся ставка на мотор, выдержит ли он скорость?
Цок-цок-цок — это мой «льюис».
Цинь-цинь-о-цинь — это пули белых по машине.
Секунды прошли или часы?..
Мы проскочили. Под самым носом у коней! Кузов изрешечен, однако никого не задело. Кажется, и мой «льюис» не причинил врагу особых неприятностей.
Перед нами Карловка. Но что это? Почему одна за другой в небо взлетают ракеты? Чьи они?
Что это были за ракеты, я узнала спустя три года, когда встретилась с В. М. Примаковым на сессии ВЦИКа в Москве.
Заслышав стрельбу, он, оказывается, послал на выручку нам отряд. Ракеты извещали, что мы прорвались. Сам Примаков ускакал в Лебяжье, наперерез врагу.
«Червонцы» задержали тогда белых почти на трое суток. Бились одни — пехота отходила под их прикрытием.
Глава пятаяСибирь
На обороте мандата перечислены товарищи, отправляющиеся в далекий путь. Это руководящая группа бывшего Главсанупра, которая в полном составе отступила с Украины и послана теперь организовать санитарное дело в 5-й армии.
Когда начались переговоры о поездке, штаб 5-й армии был в Уфе. Сейчас наши перешли Уральские горы. У Челябинска произошло слияние 3-й и 5-й армий.
Где настигнем армию-победительницу — сказать трудно.
Вторую годовщину Октября празднуем в Москве.
В тесном клубе курских мастерских прощаемся с железнодорожниками:
— Крепите ряды! Держите наготове составы! Они помчатся через Сибирь…
На восток, в Сибирь. Многие из нас уроженцы Украины. Там сейчас лютует Деникин. Потому тяжело вместо юга двигаться в незнакомые земли.
— Вернемся через Японию, после мировой революции, морем в Одессу, — утешают себя товарищи и по глобусу намечают обратный маршрут.
Немного грустно. Но с нами жизнерадостный, объединяющий всех Артем. Партия послала его своим представителем в Башкирию, и до Уфы нам по дороге.
Хорошие люди, дружные товарищи подобрались в группе. В Москве к нам присоединилась Аня Васильева, которая прошла разведчицей украинские фронты.
С Артемом Яша Ярослав, харьковский подпольщик, освобожденный из тюрьмы Февральской революцией, и анархист Бедуин, работавший вместе с большевиками.
От Москвы до Рязани едем два дня, в Рязани стоим семь — впереди заносы.
Московские газеты, хотя и приходят с опозданием, заполнены волнующими новостями.
Дивизия червонных казаков вместе с Латышской дивизией осуществили головокружительный рейд в тылу противника и прорвались на Льгов. Это перелом. Мы наступаем.
В поезде праздник. Пишем письма на родину, надеемся — они дойдут уже на советскую Украину.
А Москва торопит: продвигайтесь скорее, вести из 5-й армии отчаянные, людей косит тиф, нет персонала, нужны руководители.
В поезде семьдесят пять врачей, столько же фельдшеров, много вспомогательного персонала. Всего человек триста.
Рязань позади.
Вагон начсанупра, сильно поврежденный под Конградом, удалось быстро починить в Киеве. Снаряды уничтожили два первых купе, но ходовые части уцелели. Сейчас там импровизированная кухня и канцелярия.
Артем, Бедуин, Ярослав — наши гости, они разместились в хирургическом отделении, заняли купе персонала.
Я чувствую себя как никогда счастливой: со мной мой Мурзик. В уголке вагона за перегородкой прикреплена к полу детская кроватка. Все по очереди с удовольствием возятся с малышом.
Случилось так, что отец Мурзика, Михаил Васильевич Крюков[14], пришел проводить нас перед отъездом из Москвы. К тому времени он стал уже коммунистом. Мне захотелось показать ему сына, который родился и вырос в такие трудные, грозные дни.
Малыш спал. Я разбудила его, закутала, вынесла на перрон. Мальчик равнодушно посмотрел на незнакомого чернобородого мужчину и задремал у меня на груди.
В моей скромной походной библиотеке — Томас Мор, Кампанелла, Роберт Оуэн.
Артем берет томик Мора и начинает рассказывать собравшимся на вечернюю беседу товарищам (такие беседы стали у нас традицией) о великом утописте. Говорит с глубоким знанием предмета. Сведений, которыми он оперирует, не вычитаешь в популярной брошюре.
Я удивлена. Все мы считали Артема донбасским рабочим, блестящим практиком, талантливым организатором масс. Но откуда такое знание истории социальных наук? Такая эрудиция?