А сама все проталкивалась поближе к офицерам.
— Я б перво-наперво их Совдеп за горлышко, а собачьих депутатов на солнышко, — рассуждал охотнорядский молодец с внешностью потомственного мясника.
— «Товарищи, — кричат, — мы за бедных», а сами у извозчика последнюю лошадь убили, — слезливо сморкалась в шелковый платочек дамочка в меховом манто.
— Ну, растрещалась, сорока, — оборвал ее паренек с лотком яблок на голове. — Только что из «Метрополя» выплыла, и уже — «Лошадь рабочие убили»! Фря-я! Офицер выстрелил, лопни мои глаза, сам видел!
— Держи его, большевика! — взвизгнул охотнорядец.
Но внимание толпы было приковано к офицерам, двинувшимся на расправу с большевиками.
Заседание пленума Совета районных дум уже началось. В зале Товарной биржи стоит невообразимый шум. Меньшевики, эсеры, кадеты занимают правый сектор и стараются сорвать собрание.
Председательствует большевик Владимирский. Я успела передать ему распоряжение Военно-революционного комитета. Каждое слово Владимирского дышит спокойной уверенностью:
— Представители партии меньшевиков, эсеров и кадетов не дают вести собрание. Военно-революционный комитет отказался принять ультиматум их ставленника полковника Рябцева. Собрание продолжать бесполезно. Наша партия призывает к оружию! Объявлено восстание!
В ответ грянул и расплескался миллионами брызг «Интернационал». Эсеры и меньшевики запели вразброд «Марсельезу», им подтянули кадеты.
Ясный осенний вечер. Город еще живет обычной жизнью, только у Спасской заставы слишком рано заперты лавчонки. Пустая площадь свидетельствует о беспокойстве. Мы возвращаемся в свой район.
Все собрались в столовой «Динамо». Забастовка, объявленная накануне Московским Советом, остановила работу станков, машин и заставила рабочих стать часовыми вокруг заводов. Усиленные патрули и на АМО и на «Бари».
Охрану завода «Динамо» несет молодежь во главе с шестнадцатилетним Григорием Моргуновым.
Привезенное нами известие встречено минутным молчанием. Потом сыплются вопросы, раздаются восклицания. Несколько человек, как по команде, направляются в темные безлюдные мастерские, чтобы проверить, все ли в порядке.
Установили дежурство в Совете, здесь — наш боевой штаб. С городом связи нет. Телефонная станция в руках юнкеров.
Наш Военно-революционный комитет: Гончаров, Алешин, Смирнов, Лидак и автор этих строк. Потом включили Горшкова, начальника милицейского комиссариата, единственного во всей Москве, сразу перешедшего к нам. Решили: Гончаров, Алешин и я едем в центр, на Скобелевскую, за директивой.
По пути надумали завернуть в поселок за перевязочными материалами и персоналом.
Бывший генерал-губернаторский дом весь в огнях. Совет уже живет напряженной, лихорадочной жизнью — группы людей толпятся в коридорах, комнатах, все чаще мелькают шинели солдат.
Внизу, в полуподвальном этаже, развернули госпиталь.
В окна глядит темная ночь. Кажется, в ней кто-то притаился и ждет.
Насторожившуюся тишину разорвали незнакомые звуки: так-так-так-ю-ю, так-так-так…
Пулемет.
Все сразу притихли, сделались сосредоточенными.
Началось!
Через час принесли первого раненого. За ним еще и еще.
Стрельба доносится со всех сторон. Где противник, где наши — неизвестно.
Узнав, что мы располагаем закрытой санитарной машиной и готовы выполнить любое поручение, член Военно-революционного комитета Аросев дает задание разведать район Думской и Красной площадей и, если удастся, пробраться в Кремль, выяснить положение 56-го полка.
Оказав помощь раненым, разыскиваю шофера с «санитарки». Мы предвидели, что санитарные машины могут понадобиться для выполнения сложных заданий, и выделили для них самых стойких, проверенных шоферов. И надо сказать, они полностью оправдали наши надежды.
В Октябрьские дни амовских шоферов стали заслуженно называть «неуловимые». Их бешено ненавидели юнкера. Накануне на заводе выдали белые полушубки, и юнкера, захватив в плен машину с шофером в белом полушубке, немедленно расстреливали шофера. Но это было потом. А сейчас мы только начинали.
Как призраки носились амовцы по Москве. Свой ли район, территория ли врагов — они не знали преград. Находчивые и предприимчивые, амовцы беззаветно отдали пролетарскому восстанию свою отвагу, свою кровь, свою жизнь.
С нами едет Настя, санитарка из поселка. Договариваемся о ролях, о поведении в случае провала.
Машина сразу берет полный ход, пролетает узкий проход между рядами наших окопов и заграждений по Тверской, с размаху минует заставы белых и врывается на ярко освещенную Думскую площадь.
Навстречу с винтовками наперевес бегут люди.
— За ранеными из 128-го госпиталя. Вызвал Комитет общественной безопасности.
— А как проехали? — спрашивает молоденький гимназист. На лице его — мальчишеское любопытство и страх.
— Прорвались через Земляной вал.
— Давайте, сестрица, к Кремлю.
Через Иверскую поднимаемся на безлюдную, притихшую Красную площадь. Объезжаем Лобное место, чтобы спуститься к Москворецкому мосту.
— Машина, стой! Пропуск!
Автомобиль окружают плотным кольцом «ударницы»[4]. Как истые женщины, наперебой засыпают вопросами:
— Где враги? Взяли Совет? Что в городе? Много ли большевиков? Скоро ли нас сменят?
Отвечаем, что один госпиталь уже переполнен «нашими» ранеными, много ли большевиков — сказать трудно, но лезут они отовсюду.
К машине подошел стройный мужчина, по-видимому их начальник.
— Что за сборище? Почему расспросы? Предъявите документы.
Показала удостоверение:
— За ранеными в Кремль.
— В Кремль не проедете, а через Театральную попадете на Лубянку — там идут бои.
Театральная площадь пустынна. Зато необычное оживление возле «Метрополя». Ежеминутно подкатывают мотоциклетки, автомобили. Суетятся люди, тысячами огней светятся окна. Среди офицерских шинелей мелькают щегольские штатские пальто.
Юнкерская цепь залегла у стен Китай-города. Идет перестрелка. Пули цокают о тысячелетние камни.
Машину оставили у начала стены. Прошли по всей цепи, как бы разыскивая раненых. Осмотрели занятую белыми позицию. В темноте наткнулись на проволочные заграждения. На глаз у противника здесь около батальона.
— Осторожней, сестрица, держитесь поближе к стене. Как бы вас пуля не царапнула. Эти неучи и стрелять как следует не умеют, — пытается любезничать с нами оказавшийся рядом юнкер.
От Кузнецкого по Варсонофьевскому переулку пробираемся в тыл наших частей.
Долго растолковываем ошеломленному командиру, кто мы.
— У юнкеров человек двести, один пулемет возле фонтана, два — у Ильинских ворот. Строят проволочные заграждения, копают ямы.
— Спасибо за сведения и за то, что штаб нас не забывает…
— Теперь хорошо бы проехать в Замоскворечье. Пусть шлют подмогу, — дает новое поручение Аросев.
Мы уже в Замоскворечье. Здесь знакомые лица — Борис Волин, Илья Цивцивадзе, Николай Стрелков.
— Надо возвращаться, пока белые не заняли все мосты, — советуют нам товарищи.
Обратно — тем же маршрутом.
Едва проехали Крымский мост, начал белеть предрассветный туман. Потом на куполе церкви у Остоженки заиграли солнечные блики.
Над борющейся Москвой взошло солнце.
На Скобелевской площади — оживленное движение. Руководителям районов приказано готовить рабочие массы к обороне и наступлению.
Центр Москвы будто съежился. Притихли испуганные обыватели: всю ночь трещали пулеметы, рвались бомбы, свистели пули.
На Сухаревке наглухо забиты ларьки, только несколько молочниц да два случайных дворника с метлами оглядывают мчащиеся машины. У Курского вокзала — группы людей. В ночь пришли дальние поезда, поутру прибыли дачные. Люди пугливо жмутся к надежному зданию, наиболее смелые выходят на сквер. Завидев машину — врассыпную.
Вот и окружная ветка — мы уже в Симоновке.
С вала Симоновских пороховых складов нас окликают двое в военном, рядом — дуло пулемета. Что за оказия?
— Вылезай, кто такие?
— Техники с завода АМО, — говорит Гончаров. — Нас подвез попавшийся санитарный автомобиль.
Мы стоим перед безусыми мальчишками безоружные, но спокойные.
— Проходите, да не задерживайтесь, а не то… — Юнкера красноречиво щелкают затворами.
Угрюмо бредем к Совету. На площади перед штабом стоит грузовик с вооруженными юнкерами.
Собираемся у «Динамо». Узнаем: юнкеров человек тридцать пять. Они захватили на АМО два грузовика и грузят патроны. По-видимому, ждут подкрепления. Отпор организовать нельзя — в районе ни одной винтовки. Милиция продолжает занимать выжидательную позицию.
Надо немедленно создать оборону. Своих сил мало, необходимо прорваться в Замоскворецкий район, просить подкрепления. Там стоят воинские части, и товарищи обязаны помочь.
— Защита Симоновки — это охрана тыла Рогожского и Замоскворецкого районов, это охрана пороховых складов, главного центра снабжения всей Москвы. Значение его, вероятно, огромно, если юнкера в первую же ночь восстания ворвались в рабочий район, известный как большевистский, — объясняет мне Гончаров.
Санитарный автомобиль с носилками в кузове проскакивает мимо юнкеров, что стоят у вышки пороховых складов, вырвавшись, мчится к Москве-реке, затем степенно переезжает мост, занятый белыми.
Замоскворецкий штаб занял отличный тактический пункт. Стоят караулы, сменяются часовые. Возле штаба идет обучение новых бойцов Красной гвардии.
Метрах в ста от здания, ближе к Крымскому мосту, два ряда баррикад из тюков хлопка, у прохода — два пулемета.
Штаб готов помочь Симоновке, но воинских частей у него нет. В 55-м полку настроение неопределенное. Нам рекомендуют попытаться уговорить колеблющихся.
Вместе с комиссаром воинских частей Замоскворечья рабочим завода Михельсона Николаем Стрелковым идем в казармы, где заперт 55-й полк. Дежурный офицер подозрительно осматривает нас, но после категорических требований все же пропускает в казармы.