Нужно отдать должное Баталину — он не стал разгонять митинги оппозиции войсками, порождая институт мучеников «за демократию и народ». Новый президент запустил на телевидение сразу несколько политических ток-шоу, где последовательно и просто объяснял свои шаги, объявлял — едва ли не ежедневно, — о предстоящих переменах: приватизации, возвращении границ, закрепленных для европейских стран решениями многочисленных послевоенных конференций победителей, о новом порядке проведения следующих выборов — на этот раз всеобщих и еще много-много о чем. И с каждым новым днем поток протестующих становился все жиже и тоньше.
— В общем, идем в правильном направлении, но наверху какая-то идеологическая безыдейщина, — заключил Павлов.
— И вот это хуже всего, — подключился Изотов. — Такая большая страна без какой-нибудь идеологии жить не может. У Рима была цивилизаторская идея, у Британии — бремя белого человека, у Японии и России — служение императору и стране, немножко по-разному, но и во многом похоже, у Америки — американская мечта, у нацистской Германии — расовое превосходство и восстановление исторической несправедливости, у Союза — самое справедливое общество. Какую империю не возьми — у всех была объединяющая общество идея. А у нас сейчас кроме необъявленной войны с врагами народа, ничего нет. И взять, как выясняется, негде. Но вот победим мы всех этих засланных казачков вроде Яковлева, Шеварднадзе и прочих Новодворских-Алексеевых, одолеем доморощенных коррупционеров, пересажаем воров и казнокрадов и что дальше? Куда двигаться?
— А в чем трудность? — опрометчиво удивился я. — Разве это важно — иметь идею? Почему нельзя просто жить?
— Просто жить можно Финляндии и Уругваю — они не на что не претендуют, — осадил меня Павлов. — Но если ты выглядишь как Империя, имеешь имперские амбиции и не желаешь скатиться к уровню третьеразрядной страны — идея должна быть. Причем не чья-то перенятая чужая, а своя собственная. Когда общество принимает чужую идею, оно вскоре становится похожим на общество-донора и постепенно становится ведомым, зависимым.
— Мы думали, что с теми деньгами, что мы заработали, — неуверенно сказал я, — можно решить…
— Нельзя все решить деньгами, — оборвал меня Павлов. — Все это в истории уже было. Была Испанская Империя, обеспечивавшая деньгами всю Европу — что с ней произошло, напоминать не надо? Деньги в кармане дурака — всего лишь цветные фантики и тяжелые кругляши. Мы должны четко понимать, на что нам нужно тратить имеющееся, чтобы не разобщить народ, а сплотить его.
Мне почему-то казалось, что партийный казначей, пусть даже в отставке, должен думать только о деньгах, только о депозитах, облигациях… но Павлов сумел меня удивить в очередной раз, преподнеся проблему, которую мы с Серым даже никогда не предполагали.
— Я давно говорил своим соратникам по… партии, что мы слишком замкнулись в своем мирке и не видим реальных процессов, происходящих в мире, — продолжал Павлов. — Мы научились жить в своем маленьком аквариуме и совсем забыли, что вокруг нас большой, полный опасностей мир, и противостоять ему нам нечем — он сумел преодолеть влияние марксизма, осмеял его и выбросил на свалку истории, а мы все еще пользуемся продуктом столетней давности.
— Старое — не значит плохое, — буркнул Изотов. — Проверенное временем, можно сказать.
— Проверенное, — согласился Павлов. — Не бухти, Валентин. Я говорю не о том, что оно неверно, а о том, что в изменившемся мире появляются новые методы, знания, теории, но мы упрямо держимся за догмы вековой давности, черт их возьми! — для убедительности Георгий Сергеевич стукнул ладонью по столу.
— Тойнби писал, что Россия постоянно, всю свою историю, находится под внешним давлением, но всегда умеет обратить его в свою пользу, — вспомнилось мне. — Россия — единственная страна, победившая в вечном противостоянии кочевников и земледельцев, сумевшая не только победить дикарей, но даже отвоевавшая у них территории, преобразовавшая вечную угрозу миру — бескрайние пастбища скотоводов в пашни. Он даже напророчил, что в следующем веке определяющей силой в мире станут вновь обретенная русская идеология, вставший с колен Китай и исламские пассионарии.
— Пассионарии?
— Ну, пассионарии в интерпретации Гумилева, насколько я понял, — пояснил Изотов.
Мы все задумались о месте пассионариев в истории. Слышно было, как хлюпает горячим чаем Валентин Аркадьевич.
— Знаете, на Востоке в мусульманских странах кое-где бытует такой обычай: когда сын хозяина дома решает жениться, для новой семьи делают надстройку на имеющемся доме. Без всяких правил и геодезических изысканий они порой возводят пятиэтажки. Чем не метод? — вставил отец. — Надстраивай и надстраивай поверху, зачем старое-то ломать?
— Так можно построить пять этажей, но не тридцать пять, — возразил Павлов. — А нам нужен крепкий многоэтажный дом на зависть всему миру! И значит, нужна теория этого строительства, план, если хотите. Так-то!
Все замолчали, стало слышно, как бубнит телевизор где-то возле консьержа.
— Ладно, товарищи, славно поболтали, — тяжело вздохнул Павлов. — Я понимаю, что мы с вами сейчас никакой полезной идеи не родим, но думать об этом стоит. И ты, Захар Сергеевич, переговори с товарищем Фроловым об этом деле — вдруг в его светлой голове найдется заслуживающая внимания мысль?
Я согласно кивнул, пока еще не очень разумея, о чем говорить с Серым.
— И у меня есть одна просьба от товарища Баталина, — словно вспомнив что-то прочно забытое, просветлел Павлов. — Юрий Петрович на днях пошлет людей в Лондон к товарищу Карнауху. Я уж попрошу вас, Захар, не препятствовать их переговорам.
— На какую тему? Поймите меня правильно — Юрий Юрьевич проводит для меня огромную работу и мне не хотелось бы лишиться столь ценного…
— Именно об этом они и станут говорить. Ему предложат пост Председателя Госбанка СССР.
Сказать, что я удивился — ничего не сказать. Но с другой стороны, мне почему-то было радостно за то, что кто-то кроме нас с Серым смог оценить этого незаурядного человека и найти ему достойное его талантов место. В Лондоне, я знал, у него уже состоялась отличная команда, и имелись даже двое расторопных парней, выполнявших время от времени его функции — во время его отсутствия.
— А Геращенко?
— А Геращенко поедет в Лондон, руководить тамошними загранбанками, — улыбнулся Павлов. — Специалист он хороший, грамотный. Справится.
Я не имел ничего против, а, наоборот, был рад такому кадровому решению. Помимо того, что во главе Госбанка встанет очень квалифицированный человек, знающий все об обеих банковских системах — советской и западной, теперь и у меня появлялась своя «мохнатая» лапа на самом верху, что существенно расширяло возможности для манипуляций рынками. Все-таки, как не крути, а Советский Союз все еще в числе мощнейших экономик мира. И иметь его Госбанк за спиной в виде неофициальной поддержки — дорогого стоит.
— Славно! — сказал я вслух. — Я не буду препятствовать. Если предложение придется ему по душе — я только «за»!
— Ну вот и замечательно, — Павлов протянул мне на прощанье руку. — Я знал, что мы договоримся.
По его глазам было понятно, что он заранее просчитал все мои резоны и не ждал особых протестов. Возможно, рассчитывал, что я немного поторгуюсь, но знал, что соглашусь непременно. И он не стал скрываться:
— Вот теперь-то вы поторгуете, да?
— Да уж, Георгий Сергеевич, это царский подарок, — я не стал возражать. — Если Госбанк к тому же выйдет из-под прямого контроля Правительства, то виды открываются… аж дух захватывает!
— Проект закона уже готов, — объявил Изотов. — Госбанк будет подотчетен только Съезду нардепов. Ко времени приезда в Москву Карнауха закон будет принят.
И только теперь до меня дошло, зачем мне организовали эту встречу.
А на утро Гвидо с Вилли укатили с каким-то неулыбчивым товарищем из Администрации Президента — для организации предстоящей встречи с нефтяным министром. Мне же предстояло встретить Луиджи, который последние полгода провел на родине, практически не вылезая из кабинетов итальянских парламентариев, подкупая депутатов от всех партий сразу.
За ним отправили машину и к одиннадцати утра он уже сидел напротив меня, пил «Боржоми», чесал заросшую щетиной щеку и удовлетворенно улыбался.
— Ты не представляешь, Зак, чего мне стоило протащить это через социалистов. Уперлись как деревенские дураки и даже от денег отказывались! Амато[46] только что персональную травлю против меня не организовал.
— Но дело сделано?
— Это было непросто. Если бы не твои новые друзья — Аньелли и Куччиа, мне пришлось бы сложнее. Сегодня закон должен подписать сеньор Коссига[47], и можно считать, что дело сделано! Завтра юристы подадут документы на регистрацию и у тебя появится своя собственная армия!
Луиджи занимался организацией первой итальянской частной военной компании. Подобные образования в англо-саксонском мире были не в новинку, но в Италии подобного еще не знали. Более того, год назад Италия присоединилась к конвенции ООН, направленной против наемничества в любых формах. И все же Италия была признана нашими юристами как страна с наиболее поддающимся влиянию извне законодательством. И решено было пролоббировать соответствующие законодательные нормы, чем и занялся Лу.
Можно было бы, конечно, организовать частную армию на территории США — там юридические нормы по этому вопросу были проработаны больше и тщательнее всего, даже выпускался очень популярный профильный журнал, но там уже работал Вязовски со своей охранной фирмой, со штатом в двадцать пять тысяч человек. Не совсем то, что нужно, но при желании переориентировать его контору на смежные задачи — дело пары недель. В Англии, несмотря на то, что впервые, четверть века назад, подобные военные фирмы появились именно там, в законодательстве на их счет до сих пор царила полная анархия, и приводить закон в порядок никто не спешил из-за опасений — как бы чего не вышло. Англичане предпочитали посмотреть на свое изобретение издалека, прежде чем самим его безоговорочно принять. Немцам лю