Утром хватило воли встать и вести себя как обычно. А лишь Хорсун за порог – свалилась на лежанку и ну рыдать взахлеб.
Отголосив по мечте, Олджуна села и осмотрелась трезво. По-прежнему не было у нее ничего своего, все чужое. Чужой кров, чужой двор, жизнь и та чужая, будто украденная у несбывшегося ребенка Хорсуна.
Вспомнились с чаяниями выпестованные в сердце искренние слова, которые так и не довелось сказать багалыку. За что он отшвырнул ее, будто постылую старуху? За то, что посмела честно повиниться в любви к нему, вождю и благодетелю?
Нет заботы Хорсуну до того, как тягостно Олджуне носить в себе вечное бремя признательности за жалкое эхо его отцовского благоволения. Нет печали багалыку, что сытная еда в его богатой юрте мнится приемной дочери горше кислой рыбы в убогом тордохе Никсика…
Разбередились обиды Олджуны, запамятовала о палящем зное, и плечи нажгло. Перевернулась на спину, раскинула руки, а колени подобрала. Горячий песок тихо сыпался с живота. Солнце передвинулось к западу и щекотно касалось груди. Невысказанные слова тихо оплывали в душе. Олджуна их сбережет. Еще будет кому сказать. Еще придет тот, кто станет слушать! Узкие листья тальника покачивались над ее лицом, как нанизанные на прутья серебристые рыбки.
Легкая дрема отлетела под взглядом пристальных глаз. Кто-то смотрел на Олджуну сквозь играющие лучами листья. На мгновение приоткрыв веки, она увидела в нескольких шагах от себя блестящее от пота молодое лицо с прядями прилипших к смуглым щекам взлохмаченных волос. Перепуганными зайцами заскакали в голове лихорадочные мысли: схватить камень, бросить, не ожидая нападения?
Вместо этого она продолжала лежать на песке в недвижной панике, слыша надсадное мужское дыхание. Наверное, человек полагал, что Олджуна спит… Может, и впрямь все происходит во сне, а не наяву?
Внезапно песок скрипнул под его коленями. Девушке ничего не оставалось, как проснуться. Неприкрытое тело охватила крупная дрожь. Глаза парня горели золотым огнем. Уставился, будто жаждущий на воду. Олджуна его узнала. Это был чужеземец, который боролся с эленским ботуром на празднике Новой весны. Вспомнилось имя – Барро. Рычащее имя и голос, гортанный, точно птичий клекот.
Ужас начал медленно выпускать из тела коготь за когтем. Чужак не убьет. Если Олджуна хоть немного смыслит в людях, лицо у него, по крайней мере, не злое. Не жестокое… Теперь бы дотянуться до платья.
Домм восьмого вечера. Волчий ветер
Караваны купцов с востока направлялись на торжища в Эрги-Эн на левом берегу Большой Реки. Скоро они должны были встретиться в известном месте, объединиться и идти дальше. В надежде на поживу отец увел отряд далеко от логова-гнезда.
Мать все еще оплакивала своего младшего брата, убитого в предыдущем походе, и отец, жалея ее, решил не брать сына с собой. Велел Я́нгварду остаться в Хо́кколиделе, присматривать за семьей и лесом вокруг. Хокколидел – Спрятанное Гнездо – самое большое поселение людей барро в Великом лесу, но мало ли кто из чужих двуногих может случайно на него натолкнуться. Янгвард, оскорбленный приказом отца, легко выследил отряд. Крадучись, двинулся следом.
Парня привлекал не столько намеченный разбой, сколько желание побывать на чужом празднике Новой весны. Из разговоров он понял: от нынешней отцовской стоянки до караванного ночлега всего день конного пути. До базара оттуда – три дня по хорошо наезженной дороге. Бабушка Брахса́нна говорила, что напротив Эрги-Эн, на правобережье, за сплошными скалами и заливом скрывается Перекрестье живых путей – благословенная долина Элен. В ней будто бы расположено самое большое от верховьев до северного устья поселенье народа саха – так бабушка называла йокудов. «Эрги-Эн» на их языке означает «кружало», а «Элен» – это «щека» реки, скалистый берег. То есть место, спрятанное за скалами.
Однажды дед Ха́ллердах, посмеиваясь, объяснил: за Великой степью, морями-лесами есть города, где кружалами зовут питейные дома и лавки, понатыканные там и сям между торговыми рядами. Дескать, покружишь-покружишь, мил человек, и, как невидимым арканом привязанный, назад вернешься. А аркан тот – кислое вино и сладкий мед.
Бабушка заметила, что Эрги-Эн – торговый Круг, не питейный. Нет там ничего похожего на лавчонки для тех, кто готов на аркане удавиться за кружку вина.
– Йокуды его не ведают, – уверяла она внуков, не глядя на сидящего рядом деда. Если верить бабушке Брахсанне, йокуды до сих пор даже не предполагали, что кроме бодрящего кумыса бывают напитки, от которых хорошо поживший мужчина становится глупее младенца и дает обирать себя всем, кому не лень. Дед Халлердах после ее слов почему-то посмурнел и вышел на улицу.
Бабушка с дедом никогда не ссорились. Просто ненадолго уходили друг от друга. Самое большее – на треть времени разделки оленьей туши. Но и это было для каждого из них худшим наказанием.
– С обеих сторон над долиной, хранимой богами, возвышаются утесы. Будто зубы. Подойдешь близко, укусить могут, – пошутила бабушка и пошла за дедом.
А вечером, вздыхая, вспомнила веселое кумысное торжество. В далекой юности она каждое лето ездила с родичами в Элен на праздник Новой весны. Всякий раз он оказывался лучше прежнего. Бабушка была родом из аймака, который находился чуть южнее знаменитой долины Элен. Бабушкино имя Брахсанна на языке йокудов значило Бедняжечка.
…В тот год, когда Брахсанна вошла в свадебный возраст и впервые украсила голову завещанным матушкой венцом, округу замучили волки. Мало того что волчьи стаи почем зря рвали собак, резали скот и не давали житья табунам. Они начали убивать людей.
Доведенный до отчаянья народ внял призыву шамана отдать красивую девушку в жены вожаку серой стаи. А если она почему-либо ему не понравится – что ж, пусть станет жертвой духу Златоглазой волчицы – праматери всех волков.
Выбор пал на Брахсанну. Родители у нее давно умерли. Жила нянькой-прислужницей в семьях то матушкиных братьев, то отцовских сестер, и, хотя красотой боги девушку не обидели, никто еще к ней не присватался. Ну так что ж, коли доля такая, значит, и страдать по сироте будет некому.
Родные тетки нарядили племянницу в платье невесты и проводили до ворот с причитаниями-слезами. Родные дядьки увезли подальше в тайгу, привязали к дереву крепко и оставили на съеденье зверям.
Неизвестно, прекратились ли волчьи набеги. Но в том, что красавицу нашли люди барро из Хокколидела и она стала любимой женой их вожака Халлердаха Веселого, можно, пожалуй, назвать предопределением свыше. Ведь барро, или, как зовут их другие, барлоры, – люди-волки, любимые внуки Златоглазой волчицы.
Много весен спустя Халлердах с верным отрядом посетил верховья и не обнаружил аймака жены. Не отыскал родичей Брахсанны, с которыми втайне от нее собирался сурово потолковать-поквитаться. То ли уехали, то ли вымерли жители – стояли брошенные юрты, заросшие травой. После был слух, что убили всех коварные гилэты, что, презрев торговую клятву, явились за золотом в йокудские земли.
Халлердах с досады сорвал злость на окраинных селеньях. Людей отряд в тот раз не тронул, но угнал не один лошадиный табун, а всем встреченным на лугах коровьим стадам пустил кровь.
Янгвард слышал, что из того похода дед вернулся в гнездо с большими потерями. Почти всех дедовских друзей уничтожил сказочно искусный однорукий витязь из дружины Элен. Кто-то сказал, что йокуды называли его Смеющимся Левшой. Должно быть, потерял десницу в войне с гилэтами. Но воистину мастерски управляла шуйца калеки и мечом, и копьем. А смеялся он, орудуя ими, страшно, как сумасшедший. Слава Златоглазой праматери: деду удалось прикончить бешеного эленца стрелою из лука.
Дела давнишние, ни деда, ни бабушки уже нет на земле. Однако рассказы их все не давали покоя Янгварду. Или к йокудам влек парня текущий в нем ручеек бабушкиной крови? Янгвард не побоялся бурную реку переплыть на плоту, да не один, с верным конем. Потом два дня слонялся в ближнем к Элен лесу, у болота и в горах. Праздника ждал.
А ничего необычного не было на этих чужих торжествах. Люди пели-плясали, похвалялись красотою и силушкой, как всегда и где угодно поет-пляшет, похваляется народ на праздниках. Немало повидал их Янгвард за свои двадцать две весны.
Вконец разочарованный, надумал хоть в игрищах потешиться. Недолгих наблюдений хватило, чтобы сообразить, как вести себя в состязательном круге. Правила боя без оружия и кулаков показались простыми. Главное – не задеть рукой или коленом землю.
Оставив коня за ручьем, парень отважился зайти в сшитый из бересты смотровой домик. Встретившая старуха чем-то напомнила бабушку Брахсанну. Янгвард удивился, что в племени йокудов на драку, пусть хоть игровую, отбирают бойцов женщины. Но, конечно, ничего не сказал. Без знания чужого говора человек все равно что глухонемой. Парень только улыбнулся. Старуха тоже промолчала. Не стала почему-то проверять крепость жил, мускулы мять. Усмехнулась и просто в глаза заглянула. Глубоко-глубоко, словно в душу.
После боренья с эленским воином Янгвард наметом пустил коня к берегу, хотя никто за ним не гнался. Но не миновал чалый и четверти пути, как хозяин повернул вспять. Проскакали недолго, и снова к берегу. Точно бражник, невидимым арканом притянутый к винным кружкам кружала, злясь на негаданно постигшее бедствие, трижды разворачивал Янгвард коня от Элен к Большой Реке и обратно. А потом, закрыв лицо ладонями, пустил туда, куда конские глаза глядели. Чалому, очевидно, не очень-то понравилось плаванье на плоту. Вернулся в долину.
«Эх, мил человек, мил человек, – сказал бы покойный дед Халлердах, – что там за аркан такой? Не косой ли девичьей называется тот крепкий ремень?» Не поверил бы Янгвард, если б сказали раньше, что дерзкая девка-йокудка посмотрит на него играючи и привяжет к себе, а сила ее будет несокрушима. Что сам он, старший внук матерого вожака Халлердаха Веселого, первенец Уми́хана Бестрепетного, всего раз-два глянув на ничтожную, тотчас прикипит к ней плотью и кровью.