Люди безмолвствовали. В Великом лесу все что-то когда-то слыхали о Долине Смерти и Бесовском Котле, но не обсуждали проклятых мест, не поминали всуе. Услышать о них со стороны было действительно странно… и страшно.
Чувствуя неловкость, торговец поспешно затараторил дальше:
– Где еще есть такая земля, как северная Йокумена? Нигде не видел я летом столько нетающих ледяных озер, столько не стынущих зимою горячих ручьев, сколько их в ваших горах. А горы? Они куда как причудливы! Будто оцепенелые воины-великаны, кони, вставшие на дыбы, и высунутые персты подземных гигантов… А продернутые в железный панцирь ящерицы Мохолуо? Они, говорят, нередки в ваших озерах! А недочеловеки чучуны, чьи сердца не знают жалости и столь же волосаты, как их темно-рыжие шкуры? Это ль не чудо?! В каких пределах летящий с губ плевок превращается в камень? Где лето так знойно, что в песке можно печь птичьи яйца? Где свирепые, косматые медведи бегают с лошадиной прытью, а лошади косматы и свирепы, как медведи?!
Не успели слушатели обидеться за свою землю, как нельгезид лукаво сощурил глаза:
– Где еще есть страна, столь богатая златом-серебром, драгоценными каменьями, меховой рухлядью, разнообразным зверьем, птицею, рыбой? А главное – славными певцами и сказителями, умелыми мастерами и человеческой добротой – тем, что в любые времена больше всего ценится на Срединной?!
– Жизнь здесь поистине сурова, поэтому дух у людей тверд и нрав возвышен, – поддакнул кто-то из товарищей торговца.
Эти слова всем понравились.
Рассказчик сменился, и Сандал справился у нельгезида:
– Посещая далекие края, почтенный, слышал ли ты где-нибудь об исчезнувшем народе по имени алахчины?
– Нет, не приходилось, – покачал головой старшой.
Жрец собрался отойти, но меняла остановил его:
– Спрашивай, говорят, не у старого, спрашивай бывалого. Самый молодой из нас где только не ездил. С детства повсюду сопровождал отца, знатного торговца. Должно быть, знает о том народе. Погоди, сейчас позову.
Румяный молодец задумался, теребя на груди тесемки с бусами красного камня.
– Пропавшее племя алахчинов? – И перешел на язык нельгезидов: – Отец мой как-то упоминал об алахчинских жрицах удаган. Они поклонялись Небесной Кобылице и летали на крылатых конях. Волшебницы пытались противостоять демону, который проник в их земли, и не смогли. Поэтому решили увести народ с насиженных мест, а после след алахчинов затерялся. Больше об этом племени мне ничего не известно.
– Ведая в нельгезидском говоре, я тут невольно услышал вашу беседу, – встрял сидевший неподалеку кузнец орхо. – Доложу, досточтимые, если это даст вам полезные мысли, что алахчины прошли по Семи Рекам. Так сказывали наши старцы. Часть народа будто бы рассеялась по Великой степи, часть смешалась с племенами, что живут у дуги моря Ламы, а небольшая горсть родов во главе со жрицами затерялась в Великом лесу. Какой-то неизвестный народ, может быть, алахчины, оставил на скалах Железной реки множество рисованных знаков, похожих на звезды. Мудрецы не сумели растолковать, о чем хотели повестить древние. Одни твердят о предостережении, другие видят в рисунках тайный ключ, открывающий врата миров. Лишь название знаков – доммы – сохранилось в неисчислимых веснах.
– Доммы – так называются книги, – заметил нельгезид. – В них записи разных историй. Сделаны книги из листов, подобных кытатским рисовым, – о них говорил наш старшой. На листах много знаков – это кости словес. Они напоминают ряды черных муравьев.
– А мне кажется, это застывшая речь, – сказал орхо. – Вернее, замершее отражение речи…
Нельгезид словно его не расслышал.
– Одни люди пишут книги, другие читают. Но на свете мало таких ученых. Надо иметь огромную память, чтобы знать все словесные кости, ведь у каждой свое имя, а число их несметно.
– Когда-то я видел книгу – домм алахчинов, – вздохнул Сандал. – Обложка его была кожаной, и под нею одна на другой лежали тонкие кожаные листы, изрисованные закорючками сверху донизу. Наш верховный жрец объяснил, что это спящие звуки слов… Ох, и впрямь, сколько же надобно времени жизни, чтобы выучить столько знаков!
Старшой нельгезидов прислушивался к разговору снисходительно, а тут вклинился:
– Алахчины исчезли, исчезнем в свой срок и мы, и наши народы. Даже родные земли неузнаваемо поменяют свой облик по прошествие веков – пушинок в перине вечности, на которой почивает Создатель…
Торговец повел рукой, хотел что-то добавить, но вдруг вскочил и бросился вдогон прошедшим мимо парням.
Двое, толстый и худощавый, шагали в белом туманце ночи, шатаясь, словно сильно устали. Худощавый вынул из-за пазухи темный глиняный кувшинчик, запрокинул над головой и присосался к узкому горлышку. Запыхавшийся торговец дернул его за рукав и принялся что-то сердито выговаривать.
Сандал устыдился: не чужеземцу, а ему, главному жрецу, надо было отругать юных дурней. Напились хмельного! Вот еще напасть, позорище перед чужаками. После торжищ надо будет собрать Малый сход и крепко пропесочить аймачных, чтобы следили за молодыми!
Домм второго вечера. Загадки Эрги-Эн
Атын подарил Илинэ берестяной венец. Очень красивый – с чудесными тиснеными узорами, перекрестьем на макушке и резными висюльками по бокам. Девочка побежала к ряду кузнецов орхо глянуть на себя в отражатель. Илинэ хотелось понравиться тому, кого она все дни искала в Эрги-Эн. Вот и сегодня с утра внимательно разглядывала мужчин тонготов, ньгамендри и других кочевников, прикидывая их к слову «отец». Не нашла. Не было здесь подходящего к этому слову человека.
Брат позвал к кострам, где Асчит готовил обед для воинов. На берегу клубился вкусный дым, кипели подвешенные к стоякам котлы. Нисколько не страшась огня, лежали на песке упитанные быки, пригнанные для обмена. Подергивали ушами, жуя бесконечную жвачку, устремив вдаль большие влажные глаза. Рядом мальчишки лениво запускали камешки в реку.
Зной позвал мужчин к реке. Вынув из холодной воды симиры с кумысом, пили остуженный напиток, выгоняя из себя солнечный жар и сонливость. Стражи держали под надзором известных драчунов, ищущих предлога для ссоры, и присматривали за кочевниками, непривычными к хмелю.
Веселый мясовар, по своему обыкновению, шумел и квохтал, хлопоча над котлами с черпалкой в руке. Что-то мешал, пробовал, да еще успевал загадки загадывать пришедшим в гости детям. Заговорщицки подмигивая, спрашивал:
– Белые жеребцы дерутся, гнедой их разнимает. Что это?
Ребята думали-думали и не сумели разгадать. Когда предположения иссякли, сын старика Мохсогола Билэр тихо сказал:
– Зубы и язык.
– Умница! – воскликнул Асчит. – Сам догадался?
Мальчик застенчиво кивнул.
– Теперь такой вопрос. Шесть ног, две головы и хвост; двое их, а все равно что один.
Билэр снова подождал, пока другие гадали. Ребята совсем запутались, лишь тогда обронил:
– Всадник…
Мясовар с удивлением взглянул на мальчишку.
– А эту попробуй-ка, отгадай. Спит с тобой, встает с тобой, ест с тобой, бежит с тобой. Все, что ни делаешь, повторяет, но ни слова не говорит.
Ребята и покумекать как следует не успели, а Билэр ответил:
– Тень.
– Ты эти загадки заранее знал, – усмехнулся, подходя, толстый Топпот.
– Их тебе, поди, загадывал твой отец-старикашка, – добавил за его спиной Кинтей.
– Нет, сам додумываюсь, честно. – Глаза Билэра начали наполняться слезами.
– Не обращай внимания на того, кто тоже когда-нибудь станет старым и вспомнит свои злые слова. – Мясовар погладил мальчика по голове. – Еще загадка: в огне не горит, в воде не тонет, ножом его не отскоблишь. Кто-то им доволен, а кто-то – нет.
Билэр, плача, помотал головой. Не дождавшись ответа, Асчит забил в трапезный табык.
Низкий стол, такой длинный, что хоть на коне по нему скачи, был сплошь уставлен разной едой. Поблескивали на солнце золотистые бока жареных карасей, лесенки одулларской юколы перемежались горками лепешек из рыбьей икры и нанизанными на прутья кусочками политого жиром телячьего ливера. Жарким паром и соком исходили щедрые ломти конины с прослойками желтого сала и темное оленье мясо с белым жирком.
Олджуна разливала по мисам горячую похлебку из кобыльей крови, заправленную молоком и травами. Эленские девчонки разносили воинам чашки с душистым напитком из сладкой мучицы сарданы.
Ботуры наелись-наговорились, лишь когда «девица нарядилась на праздник – надела золотые украшения», как сказал бы загадкой о полдне веселый Асчит. Охрана отобедала и сменилась, явились другие, голодные как волки… А под вечер выяснилось, что дружина чем-то сильно отравилась. Хорсун срочно собрал аймачных. Кое-как сколотили сторожевой отряд из первых попавшихся мужчин, дозорные распределились по постам до прибытия ночной стражи. Недужных воинов отослали в долину. Травник Отосут отправился с ними, обещал как-нибудь помочь.
Ботуры свалились резко и враз. Насилу доползли до плотов и хоть не кричали в голос… Вдруг помрут? Вот так же резко и враз? От этой мысли багалык сам едва не взревел медведем в ужасе и бессилии. Что за незамеченный враг прошмыгнул на торжища через тройной заслон охраны, мирной клятвы и очищающего огня? Ох, какие же страшные загадки таит Эрги-Эн! Олджуна тоже заболела, но отказалась ехать домой. Сидела под кустом, пополам согнувшись.
Скрылся последний плот с воинами. Бронзовые волны потускнели. Сиреневая тучка – клок небесного керчэха с голубикой – спрятала солнце… или в глазах помутилось? Превозмогая дикую резь в животе, Хорсун повернулся лицом к берегу. Надо, наконец, призвать мясовара к ответу. Кликнул негодного. Тот еле притащился, с лицом белее снега, придерживая брюшко.
– Чем ты так хорошо насытил войско?
– Я ничего… Я как всегда… – забормотал Асчит. Лицо и волосы его были мокрыми от пота, в подмышках ровдужной рубахи темнели сырые круги.
– Что – как всегда?! – взрыкнул Хорсун, скрывая боль за криком. – Значит, ты всегда добавляешь в еду отраву?!